Мы учимся распознавать токсичных
людей и их манипуляции и стараемся не нарушать
собственные границы аутоагрессивным поведением —
от обжорства до стахановского труда. Клинический
психолог, гештальт-терапевт, автор книг «Про психов»
и «Частная практика» Елена Леонтьева объясняет, почему
психологические границы личности сегодня стали такой популярной
темой, имеют ли они биологический смысл и почему защита
своих границ в российском обществе иногда принимает аб...
Мы учимся распознавать токсичных
людей и их манипуляции и стараемся не нарушать
собственные границы аутоагрессивным поведением —
от обжорства до стахановского труда. Клинический
психолог, гештальт-терапевт, автор книг «Про психов»
и «Частная практика» Елена Леонтьева объясняет, почему
психологические границы личности сегодня стали такой популярной
темой, имеют ли они биологический смысл и почему защита
своих границ в российском обществе иногда принимает абсурдные
и жестокие формы.
Согласно эволюционной биологии в процессе развития любого
живого организма растет значение его индивидуальной неповторимости.
Что если применить этот закон к психологии?
Каждый человеческий организм обладает уникальным психическим
миром — или личностью. C такой точки зрения
совершенствование своей индивидуальности можно назвать стратегией
биологического развития.
Вот почему подросткам хочется выделяться из толпы: чтобы
их заметили и посчитали привлекательными. Поэтому они
красят волосы в яркий цвет и стремятся прожить
ни на что не похожую, интересную жизнь.
Однако уникальность — непростая ноша: личность должна
установить прочные психологические границы, чтобы не сливаться
с окружением.
Почему личные границы — гибкое
понятие?
Идея о психологических границах личности заимствована из теории
психофизического изоморфизма гештальт-психологии. Согласно
ей психические процессы подобны телесным: как и наше
физическое тело, психика имеет такие же очевидные
границы.
Но если с границами физического тела всё
более-менее понятно (когда кто-то наступает вам на ногу, ваши
границы быстро обнаруживаются и требуют восстановления),
то с психическими дело обстоит гораздо
сложнее.
Окружающая среда всё время меняется, а у нас есть
способность под нее адаптироваться. Поэтому индивидуальность тоже
трансформируется: сегодня модно быть брюнеткой,
а завтра — блондинкой, вчера все — марксисты,
а сегодня — демократы. Чтобы адаптироваться,
но сохранять себя, нужно хорошо понимать свои границы —
и их гибкость при контакте с миром.
Что требует от нас доктрина
уникальности?
Стратегия биологического разнообразия хорошо осознана
современным человеком: мало кто не считает индивидуальность
и уникальность личности важной ценностью. Мы все хотим,
чтобы социальная фауна была разнообразной, и восхищаемся
некоторыми видимыми ее проявлениями, например европейскими
ценностями, способствующими росту разнообразия индивидов.
Индивидуальная психология и психотерапия
выполняют эволюционную задачу стимулирования разнообразия, ведь
главный результат терапии — приспособление индивида
к своей собственной уникальности и хорошие отношения
прежде всего с самим собой. «Полюби себя» — девиз нашего
времени, который означает «узнай и прими себя таким, какой
ты есть, ведь твоя уникальность — цель
эволюции».
Именно поэтому — чтобы поддерживать разнообразие —
современный мир ставит задачу адаптировать к жизни всех детей,
практически с любыми особенностями развития.
Доктрина уникальности требует особого отношения к личным
границам: их предписано тщательно охранять,
а их нарушение приравнивается к покушению
на уникальность и развитие.
Почему личные границы
не универсальны?
Развитие отдельной личности — запутанный и долгий
процесс, в ходе которого индивидуальная психика, постепенно
социализируясь, обретает выраженные личные границы. Все
психологические школы более-менее сходятся в таком мнении
(за исключением деталей).
Новорожденный беспомощен не только физически,
но и психически. Его личные границы появляются в процессе
научения и освоения окружающей среды. Родители ухаживают
за его телом, рассказывают, где у него ручки
и носик — и так формируют у него ощущение своих
физических границ. То же с границами психическими: мать,
укачивая ребенка, формирует его границы, буквально выделяя себя как
внешний по отношению к младенцу объект, взаимодействуя
с которым можно успокоиться.
При этом перед маленьким человеком стоит интересная
задача: быть одновременно похожим и непохожим
на родителей. Ребенок берет свои гены от родителей,
и в этом он — их плоть и кровь.
Но в его организме «старый» материал создает новую,
уникальную комбинацию, что делает его неповторимым.
То же самое происходит и с точки зрения
психологии: выделяя свой психический мир из мира родителей,
ребенок развивается. Сначала он адаптируется
к родительскому миру, затем, в подростковом возрасте,
отвергает его, а потом всю жизнь интегрирует родительские миры
и свой собственный, постоянно обнаруживая границы своей
уникальности и своих возможностей в этом процессе
(в каждом возрасте у этого процесса свои
особенности).
Процесс обособления культурно обусловлен.
Например, в китайской культуре обретение
индивидуальности идет не через прямое отвержение и бунт,
как на Западе. В Китае другой тип организации семейной
системы: отношения между тремя поколениями строятся там
по модели фэньэрбули («разделиться,
но не удаляться»), которая соответствует ожиданиям всех
членов семьи и традиционным ценностям и подчеркивает
особую роль материнства.
В западной же модели дети «обязаны» физически
отделиться от семьи и уехать учиться, например,
за границу или в другой город, чтобы получить опыт
самостоятельной жизни и укрепить свои личные границы, испытав
их на прочность в большом мире. Уже потом они смогут
выстроить «взрослые» отношения с родителями.
Поскольку многообразие культурных практик родительства
довольно велико, то и сформированные ими личные границы
будут довольно сильно различаться от культуры
к культуре — в этом состоит наша человеческая
уникальность, целиком сотканная из культуры и истории
страны, в которой развивается тот или иной человек.
Общество: масса или индивиды?
Человечество принадлежит к «персонифицируемым
сообществам» — это значит, что мы способны
к персональному взаимодействию, основанному на признании
существования у других людей своего отдельного психического
мира.
Это только кажется простой идеей. На деле
открытие психического мира Другого — процесс драматичный
и часто связан с большим разочарованием
и яростью.
А иногда это и вовсе недоступно человеку: таких
людей обычно называют «сложными» или «специфическими», так как они
склонны к авторитарному доминированию
и не учитывают, что у других людей тоже есть чувства
и свои интересы. Они попросту не догадываются, что
у других существует отдельный психический мир —
и он так же важен, как их собственный.
Во многих семьях есть такие люди: им обычно
не рассказывают душевных секретов или общаются с ними
только из чувства долга. Сейчас мы называем подобное
поведение «неразвитым эмоциональным интеллектом».
Неразвитый эмоциональный интеллект — тоже
проблема слишком жестких границ, когда мир Другого оказывается
опасен или неинтересен. Отличный от нас Другой требует
гибкости и умения принимать множество реальностей
и вариантов правды. Если гибкости нет, то Другой —
это угроза.
Наглядный процесс контакта границ в крупных социальных
масштабах происходит прямо сейчас при столкновении
с коллективной опасностью — вирусом. Длительная
неопределенность заставляет каждого из нас ежедневно решать
вопрос о своих границах безопасности и постоянно
обнаруживать людей, которые решают его иначе, чем мы. Более
того, каждая паническая атака, связанная с увеличением числа
заболевших, меняет позиции и двигает границы.
Всё это вызывает злость. Если я решил, что ношение маски,
перчаток, социальная дистанция — моя защитная система,
то все, кто не разделяет мои правила, не соблюдают
мои границы. И ровно наоборот: те, кто заставляет меня носить
«намордники», разрушают мой бизнес и поддерживают социальный
мониторинг, то есть атакуют мои границы и делают это
очень агрессивно!
Это две одинаковые по значимости психические реальности,
наполненные зеркальными (идентичными) эмоциями
и доводами.
На примере вируса мы можем видеть, как под
микроскопом, процесс регулирования границ в больших группах.
У отдельного человека — всё то же самое.
Страх и злость находятся на одной
эмоциональной шкале: преодолевая страх, мы наполняемся злостью
и энергией для соответствующего действия. На основе этих
эмоций и создаются личные границы. Их механизм четкий
и предсказуемый: чем больше мы боимся, тем больше потом
злости, агрессии и революционных настроений.
В этом смысле сейчас происходит цивилизационная битва:
стать ли нам условными китайцами и принять единые правила
для всех или остаться на своих ценностно-биологических
позициях, поддерживая разнообразие поведенческих стратегий,
и надеяться при этом на лучшее? Результаты эксперимента
будут понятны в ближайшие годы.
Уникальность индивида — уникальность
границ
В персонифицируемых сообществах существует
амбивалентность: потребность жить в группе и при этом
обладать собственной уникальностью. Нам нужна
и принадлежность, и дистанция.
Необходимость быть среди людей и соблюдать
дистанцию создает напряжение. От этого мы периодически
устаем — и тогда начинаем грустить от одиночества.
Стремясь к неповторимости, в глубине души
мы мечтаем встретить
точно такое же, как мы, существо и слиться
с ним в романтическом забвении.
Иногда такое случается, но в итоге нас настигает
разочарование: туман влюбленности рассеивается, и Другой
оказывается действительно другим человеком. Классическая
человеческая история о любви: сначала — «мы так
похожи», спустя время — «всё-таки мы очень разные».
У всех разное понимание дистанции, поэтому выходит много
недоразумений: кому-то надо общаться каждый день, а кому-то
раз в месяц — эта разница нормальна и является
платой за уникальность.
Конечно, иногда мы превращаемся в анонимные
сообщества (в них различия нивелируются) —
в стадо или стаю. Тогда нами движет групповой инстинкт,
в котором нюансы утрачиваются, а личные границы
стираются. Войны, революции, ожесточенная групповая борьба
за правое дело и различные экстремальные события
травмируют и лишают нас своей уникальности и четких
границ.
Почему в России проблемы с личными
границами?
На постсоветском пространстве вопрос границ тесно связан
с коллективной травмой.
«Имперское» сознание советского человека упразднило
многие границы, попытавшись установить социальное
и национальное равенство. В СССР были популярны
коллективные социально-психологические теории,
а коллективность и вовсе признавалась вершиной
развития группы в противовес буржуазным индивидуалистическим
моделям.
После развала Союза страна качнулась в другую сторону,
но люди не были к этому подготовлены — прежде
всего в плане семейной организации и методов воспитания.
Падение империи и стремительный экспорт западных ценностей
до сих пор переживаются нами травматически, заставляя
реагировать на любой вызов враждебно, панически или
депрессивно.
Так что россияне — пока что не индивидуалисты,
а скорее напуганные и растерянные
«культурные биполярщики»,
запертые между Западом и Востоком. Нас качает
то в одну, то в другую сторону.
Именно из-за отсутствия гибкости псевдоиндивидуалистам тяжело
трудиться в больших корпорациях, которые заточены под
коллективную работу: за индивидуализм ошибочно принимают
социальную тревожность и сложности во взаимоотношениях
(то есть шизоидность и дефицит социальных навыков).
С другой стороны, нуждающиеся в чувстве принадлежности
к большой группе люди чувствуют себя не до конца
реализованными и одинокими в частном
предпринимательстве.
Поскольку мы биполярны, любые перемены
и неопределенность сразу расщепляют российское общество
на противоборствующие стороны и приводят к росту
уровня агрессии. Враждебность и раздробленность характерна для
любых групп, и неважно, насколько они считают себя
толерантными, — это общий культурно-психологический
процесс.
Я много раз замечала, что сообщества, считающие себя
элитарными, внутри организованы максимально тоталитарно: у них
жесткие групповые нормы и узкая идентичность.
Уникальность в такой ситуации становится опасна:
групповой инстинкт требует от каждой личности определиться
и прибиться к одной из сторон, чтобы
ее не затоптали.
Каждый раз после такой вспышки начинает работать
модель манихейского
бреда — когда люди реально верят, что
на их глазах происходит борьба добра со злом,
и они не могут не принять в ней участие. Эта
модель предполагает только два варианта: ты можешь быть либо
«за», либо «против».
А там, где есть только две стороны, нет
и не может быть никакой индивидуальности. В ситуации
«с нами или против нас» нет места для многообразия
различий — и поэтому мало творчества и личной
инициативы, мало дерзновения.
В этих условиях нет ни индивидуализма,
ни уникальности, ни личных границ, ни уважения
к ним. Остается только уязвимость, и приходится
ожесточенно защищаться по любому поводу. Ведь почти каждое
проявление Другого (а им может стать любой человек,
не отвечающий вам, как эхо) на границе контакта будет
восприниматься как нападение.
В таких условиях может показаться, что, присоединяясь
к «правой» стороне, ты сам как индивидуум становишься
менее уязвимым, так как твоей личной границей становится граница
группы. Поэтому люди могут находить успокоение
в принадлежности к группе, сливаясь с другими
в борьбе за правое дело. Однако это спокойствие
временное — спокойствие запойного типа. Правое дело требует
уничтожения противника и не способно выдержать его
существования.
Вот почему после каких-то ярких скандалов, разделяющих группу
на «своих» и «чужих», когда групповое слияние «отпускает»
психику, многим становится стыдно. Думаю, поэтому люди
не любят рассказывать о войне: из-за стыда, который
мы чувствуем, когда теряем себя, растворяясь в толпе.
Мы неизбежно потом восстанавливаем границы собственной
личности — и дальше приходится как-то жить
с полученным опытом слияния.
Стыд также служит материалом для личностных границ —
пережив его, люди меняются, и их границы тоже.
Зачем границам гибкость
Реальность сложнее любой идентичности и выстроенных
вокруг нее границ. Уровень развития современной психологии человека
подразумевает гибкость и эмпатию в обращении
с любыми границами. Жесткие границы ломаются
и продавливаются, гибкие — адаптируются под
ситуацию.
Гибкие границы подразумевают ответственность за личный
выбор и свободу не принадлежать к референтным
группам.
Это значит, что у индивидуалиста с хорошо
проработанными границами нет стандартного набора убеждений: свою
позицию или интересы он обнаруживает в каждом конкретном
случае. Каждый раз выбирает, как приспосабливаться к среде,
сохраняя свои границы и не сливаясь с большими
группами в вихре захватывающих их эмоций.
Возможно ли это? Да. Сложно ли? Весьма.
Иногда мир индивидуализма выглядит как неуправляемый хаос, где
у каждого свое мнение; иногда — как воздержанность
и молчание (неприсоединение к группе); иногда — как
объединение противоположностей с рождением неожиданного,
«третьего» решения.
Часто люди демонстрируют интерес к какой-то ситуации
(к примеру, политической), потому что так делают многие
из их группы, но при этом в глубине души
им всё равно, они заняты своими делами —
их неравнодушие показное. Этот механизм хорошо виден
в соцсетях, когда пользователи один за одним начинают
высказываться на определенную тему: они
как бы не могут
не сказать того, что ожидает от них
их группа.
Это похоже на партсобрание в духе лучших советских
традиций. Поколения, не знающие, что такое партсобрание,
неосознанно воспроизводят социальную матрицу.
Демократические механизмы тоже провоцируют такое расщепление,
потому что демократия — это диктатура большинства.
В любой развитой демократии есть большинство
и меньшинство и соответствующая динамика между этими
группами, поэтому в процессе больших исторических
и социальных перемен индивидуальные границы личности атакуются
групповыми инстинктами.
В свое время меня глубоко поразили молельные дома
во Вьетнаме. В буддийских храмах выделены специальные
места, где разрешено молиться приверженцам других, малочисленных
религий (например, каодаистам). Они не могут себе позволить
иметь много собственных молельных домов — но это
и не нужно, поскольку их никто не гонит.
Можете представить себе что-то подобное у нас? Для меня
стало откровением, насколько жители Вьетнама более культурно
интегрированы, чем мы, и насколько выше уровень
их сознания в этом вопросе.
Для того чтобы быть индивидуалистом, нужно себя знать
и понимать. А еще — научиться рассказывать
о себе другим людям, так как телепатия нам по-прежнему
недоступна.
Настоящие индивидуалисты чувствуют чужие границы
так же, как свои, и поддерживают всяческое разнообразие
(пола, гендера, сексуальной ориентации, внешнего вида
и т. д.)
Развитием эмоционального интеллекта могла бы заниматься
школа — было бы неплохо ввести психологию
в обязательную программу. Но пока это всё еще остается
личной проблемой индивида и почти целиком лежит в поле
частной практики психологии и терапии. Мы проходим
(и еще не завершили) начальный период в культуре
психотерапии: всё еще учимся говорить «нет», разрушаем институт
семейного рабства, позволяем себе заключать брачный контракт
и откровенно говорить о деньгах, сексе
и чувствах.
Так что до продвинутого индивидуализма нам еще
далеко — нужно ходить на групповую терапию
и научиться признавать наличие у других отдельного
от себя психического мира, то есть работать на благо
эволюции.
Статья написана автором специально
для https://knife.media/
