Когда на предпоследнем семинаре по психотравматике ведущие
объявили тему следующей встречи, я уже знала про что буду рыдать
весь будущий семинар.
«Травмы, полученные в результате расставания, потери. Работа с
утратой, горевание», — тема близка и прожита мной по классическим
стадиям проживания горя. Не раз я с этой темой приходила в личную
терапию и много выносила в групповую работу. До молекул разобранная
и почти не отдающая острой болью и отчаянием. Просто тихая печаль и
сожаление о том, что ничего вернуть нельзя.
Чувствуя себя довольно устойчиво, я приготовилась к очередному
погружению в свою травму.
И уж совсем не поняла, почему за день до семинара мой организм
начал саботировать предстоящую работу.
Сначала появился сухой кашель, который в моментах приступа
лишал возможности говорить. Затем исчез слух так, что на расстоянии
шага я не перестала слышать обычную речь. Даже врач не смог понять
причину симптома и, в лучшем случае, обещал восстановление слуха в
течение 3 дней.
3 дня!? Это значило пропустить весь семинар!
Странно это все и, как будто, не спроста.
Психосоматика?
Похоже. Мой организм предпринял все меры, чтобы я чего-то не
услышала и не сказала.
Запрос на предстоящую трехдневку быстро трансформировался в
большой интерес разобраться в вопросе, что и почему я не хочу
слышать.
Первый день семинара не поднял каких-то сильных переживаний,
никак не приблизил меня к ответу на вопрос. Во второй день ведущие
анонсировали большое упражнение и предложили вспомнить потерю,
которая когда-то была в опыте и на данном этапе актуализируется в
переживаниях.
Моя психика быстро подсунула для работы тему, которая по
внутренним ощущениям не то, что нужно.
Озвучиваю ее в круг, слушаю обратную связь, прислушиваюсь в
себе. Тренеры держат паузу, каждый участник погружается в свои
переживания. Напряжение растет: кто-то не выдерживает и просит
начать упражнение, кто-то пытается проскочить тяжелые переживания и
отвлекается в телефон, кто-то начинает плакать.
Я же, практически не вникая в то, что происходит в кругу,
ныряю еще глубже.
Начинает дико болеть голова, картинка перед глазами
плывет.
Ну вот, теперь еще и зрение пропадает.
Появляется злость на себя и тут же понимание, что злюсь еще на
что-то. Или на кого-то.
На кого я сейчас злюсь?
Кого я потеряла и продолжаю не видеть, не слышать и не
говорить об этом?
Ответ приходит тут же.
Игорь. Друг, погибший в автокатастрофе 3 года назад.
Его смерть стала для меня полной неожиданностью, за гранью
понимания. Человек, который так любил жизнь, который был, как мне
казалось, любимчиком жизни, вдруг уходит. Навсегда.
Когда это случилось, я была на третьем месяце беременности и
сознательно запретила себе встречаться с болью утраты. На все
вопросы, связанные с его внезапной смертью, отвечала по-философски:
«так бывает», «это жизнь», «ничего не поделать».
На похоронах я не разрешила себе плакать, не разрешила
смотреть на него, не подошла на прощание. Тихонько молилась за
упокой души, обещала помнить и приходить на поминальные дни к его
могиле.
И я помнила, приходила, как и обещала, только совсем не
понимала, от чего, когда кто-то из общих знакомых при мне вспоминал
об Игоре, я замолкала, а к горлу подкатывался ком.
А еще он снился мне почти каждую неделю, и в этих снах было
все, как при жизни: мы шутим ни о чем, разговариваем на серьезные
темы, я спрашиваю его мнение, а он честно говорит, что думает. Там
мы смеемся по пустякам, слушаем общие песни, флиртуем друг с
другом. Как будто нет никакой невозможности и нет нашего
расставания.
Когда ко мне приходят клиенты с травмой, связанной с потерей,
я предлагаю написать письмо умершему. Я вижу, как хорошо работает
эта техника в плане размещения чувств, но сама я так и не написала
письмо умершему другу.
Ведущие группы это поправили.
Было предложено написать письмо умершему человеку, отразив в
нем то, что оставил человек после своего ухода. Пока слушала
задание представляла, что буду писать о благодарности, счастливых
моментах, мудрых советах и чувствах, которые я испытывала к
нему.
Стала писать и ужаснулась того, что полилось на бумагу.
Я писала о том, как злюсь, что его нет рядом. Злюсь, что он
ушел на пике своих возможностей, задав уровень, которому нелегко
соответствовать мне сейчас. За свои 35 лет он успел многого
достичь, оставив яркий след в жизни многих людей. Для меня Игорь
всегда был примером отличного семьянина, бизнесмена, друга,
мужчины, коллеги и теперь, когда его нет, я вынуждена искать для
себя новые ориентиры. Я вынуждена искать человека, с которым смогу
создать похожие отношения, а у меня пока это не получается. И
я дико злюсь на него за это.
Я должна рисковать, доверять другим, размещать свои чувства в
другом месте и все потому, что его теперь нет рядом. Я должна
строить свою жизнь по-другому, идти в новый опыт, признавать, что я
все время умело избегаю решения этих вопросов, прикрываясь фразой
«такого друга, как Игорь, я больше не найду». Я даже и не пробовала
искать.
Я злилась за песни, которые нам двоим нравились, и за то, что
теперь я их слушаю одна. Я почти ненавидела его за то, что «тупо
свалил весь в белом», оставив меня одну, без поддержки.
Пока писала чувствовала приливы ярости, ненависти и агрессии.
Сначала пугалась, а потом просто писала. Долго, смело, ощущая, как
болит кисть от напряжения, с которым я давила на бумагу. Понимала,
что если сейчас этого не сделаю, я вряд ли еще раз сяду за письмо и
вряд ли когда-нибудь рискну признаться самой себе в злости, которую
испытываю к дорогому человеку.
Эти чувства так глубоко, что в посвседневности к ним не
подобраться. На поверхности я продолжаю носиться с сожалением,
принятием ситуации, рационализируя, сбегая в общее, и продолжаю
блокировать доступ к чувствам, которые естественно рождаются в
связи с утратой близкого человека.
Проживание агрессии — важная стадия проживания боли,
связанной с утратой. В нашем менталитете не принято испытывать
обиду и злость к умершему.
«О покойниках либо хорошо, либо никак», — говорим мы себе и
закупориваем сосуд боли прочной пробкой повседневных забот.
Только злость и обида никуда не деваются. Мы хороним их
внутри, перенаправляем на самих себя. Или на других, как правило
тех, на кого злиться безопасно.
Хоронить свои обиды, блокировать агрессию – значит признавать
свои чувства неправильными для себя или мешающими другим. Злость,
обида, которые долгое время скрываются и отрицаются, непременно
напомнят о себе в свое время.
Если телесную рану не лечить, а попытаться закрыть на нее
глаза, обмотав потуже бинтом, то она начинает гноиться и причиняет
еще более непоправимый вред всему организму. Попытка обесценить
обиду и злость – это тот же способ обратить их вглубь своего
бессознательного. Это та же рана, но эмоциональная.
Эмоциональная инфекция со временем непременно проявится в виде
различных зависимостей, повторяющихся снов, депрессий и
неприемлемых моделях поведения. Или, как у меня, в отказе от части
личности, которая актуализировалась рядом с ушедшим другом –
легкости, умении дурачиться, ржать по пустякам, флиртовать. В
какой-то момент я осознала, что стала слишком серьезной и взрослой
и что даже не пытаюсь искать людей, с кем бы я могла прожить этот
опыт снова.
Как будто эта часть меня навсегда ушла вместе с другом.
И теперь, когда я позволила себе озвучить скрытые чувства,
передо мной появляется ряд необходимостей: строить новые дружеские
отношения, направлять свои чувства на других людей, учиться
включать отвергнутые части личности в жизнь и межличностную
коммуникацию, смириться с тем, что этой дружбы уже не будет никогда
и что мне нужно самостоятельно искать личные ориентиры,
учиться дружить.
К концу задания я была сильно уставшей и вместе с тем
почувствовала зарождающийся интерес к тому, а какая же я буду в
новых дружеских отношениях.
Как будто оттаяла моя чувствительность, и больше не хотелось
сбегать в рационализацию. Хотелось наблюдать, прислушиваться к
рождающимся импульсам, слышать чувства, которые хотят быть
прожитыми рядом с другими людьми.
И хочется верить, что когда-то я снова смогу прожить опыт
легкости, дурачиться, флиртовать, слушать песни и говорить о
сложных темах с кем-то, кого я уверенно назову «мой друг».
Пока очень страшно, но вместе с тем очень интересно. И похоже,
что интереса многим больше, чем страха, и на это я сейчас
опираюсь.