Публикации с тегом созависимые отношения (67)

В здоровых отношениях есть место как близости, так и автономии. Это означает, что у пары есть пространство для общих интересов и времяпрепровождения, точки соприкосновения и сходства, но в то же время есть и пространство, где каждый мог бы побыть наедине с собой или с другими людьми, отдохнуть, восстановиться и набраться свежих впечатлений.

 

В созависимых отношениях пространства для автономии и отдельности нет - партнёры постоянно находятся в слиянии, что провоцирует ссоры и конфликты, т.к., если полностью отсутствует автономия, отношения становятся перенасыщенными, поскольку такая пара отгораживается от обмена энергией с миром.

 

Другая крайность, борьба за собственную автономию, наблюдается у контрзависимых личностей. Часто такие люди избегают отношений или избегают контакта в них. Для партнёра они постоянно заняты и недоступны, порой даже если находятся рядом. Такие люди могут не отвечать на звонки и сообщения, пугаться внимания, надолго пропадать из отношений и внезапно возвращаться. В созависимом паттерне преобладает тенденция к близости, в контрзависимом - к автономии, а для здоровых отношений необходимо гармоничное сочетание этих тенденций.

 

 

Во-первых, важно, чтобы партнёры уважали не только сходства, но и различия друг в друге. Для этого можно попробовать периодически обсуждать - чем мы различаемся, в чём мы разные и как эти различия помогают сохранить баланс в паре. Какие-то различия способствуют взаимному дополнению (например, если один партнёр очень общительный, а второй - нет, первый может знакомить второго с новыми людьми, расширяя его круг общения, а второй - открывать первому ценность и глубину уединения). Другие различия могут создавать конструктивное напряжение в паре, когда партнёрам интересно друг с другом и всегда есть, что обсудить, потому что они не похожи друг на друга и могут дать друг другу свежий взгляд на проблему. 

 

Во-вторых, стоит позаботиться, чтобы у каждого из партнёров было своё личное пространство, и оно уважалось другим. Например, личный дневник, в который партнёр никогда не заглянет без спроса, время для уединения, свои друзья и знакомые, свои увлечения и интересы - всё, что даёт человеку возможность вернуться к себе. Если человек жертвует этим пространством ради другого, либо полностью втягивает другого партнёра в своё личное пространство, возникает дисгармоничная ситуация, которая со временем приводит к тому, что партнёрам становится нечем обмениваться. Находясь постоянно только рядом друг с другом и не позволяя себе временно отойти на дистанцию, они могут стать скучными друг другу, поскольку эта ситуация препятствует развитию каждого из них.

 

В-третьих, в отношениях важно, чтобы оба партнёра твёрдо, но экологично обозначали свои границы и уважали границы друг друга. Личные границы могут касаться определённых предпочтений и их отсутствия (не стоит делать то, что не нравится, или соглашаться на это, переступая через себя), желаний или нежеланий (в здоровых отношениях один партнёр может свободно сказать другому, что сейчас не хочет идти гулять, и второй отнесётся к этому нежеланию с пониманием), взглядов и принципов, а также других аспектов жизни, в которых для каждого ценно сохранять верность себе и согласие с собой. 

 

В-четвёртых, хорошо, если каждый партнёр может чётко обозначать свои потребности, обращаться к другому с просьбой, но при этом уметь брать ответственность за свои потребности. Автономия подразумевает, что мы являемся самостоятельными и самодостаточными людьми, но это не значит, что мы совсем не нуждаемся в других. Иногда приятнее получить тепло и внимание от другого человека, чем позаботиться о себе. Однако другой человек имеет свои ограничения - он может находиться в стрессе, болеть, не быть в ресурсе, не быть готовым конкретно сейчас оказывать поддержку или оказывать её в конкретной форме, и на всё это он имеет полное право. Поэтому можно проговорить потребность, разместить её в поле отношений, но не стоит делать её зависимой от партнёра. Если партнёр не может её удовлетворить, самое время включить свою автономию и подумать о том, как мы можем позаботиться о себе.

 

В-пятых, часто пространство отношений хорошо структурируют договорённости и совместно составленные правила. Опираясь на прошлые ситуации, можно составить список простых договорённостей или правил, которые соблюдают оба партнёра. Например, не выяснять отношения по четвергам, регулярно ездить куда-то раз в месяц, не читать личные переписки друг друга с друзьями, не делать преждевременных выводов, а сначала спросить у партнёра, как он видит ситуацию. Важно, чтобы эти правила составлялись с учётом потребностей обоих партнёров и могли быть гибкими, т.е. в случае необходимости эти договорённости со временем могут пересматриваться.

Ключевым фактором сохранения автономии в отношениях является сохранение собственного "я". Если мы теряем его при встрече с другим человеком, мы теряем и собственную автономию, из-за чего впоследствии сильно страдают и отношения. Сохранить своё "я" означает бережно отнестись к своим особенностям, отличиям от другого и личному пространству не в бегстве от другого, а в открытости диалогу с ним. 

Многие из нас воспитаны в парадигме поощрения альтруизма и осуждения эгоизма. В такой картине мира хорошо делать что-то для других и плохо или стыдно - для себя. И, с одной стороны, альтруизм, действительно, является делом благородным и общественно полезным, но с другой - он приводит к дисбалансу, дисгармонии, бесконечному самообману, размыванию границ и созависимости, если он является болезненным, вынужденным, неосознанным и компенсаторным. 

 

Тонкую грань между сознательным и невротическим альтруизмом определяет то, сформировано ли у человека зрелое эго и способен ли он к свободному выбору. Тот, кто жертвует собой ради других вынужденно, следуя чужим предписаниям и жизненным сценариям, как правило, не может свободно отказаться от подобных моделей поведения. При попытке сделать что-то для себя он испытывает вину и стыд. Попытка обозначить свои потребности и границы терпит крах, поскольку такому человеку кажется, что этим он нарушает границы чужие. 

 

В случае сознательного альтруизма мы также можем встретиться с высказываниями по типу "я не мог поступить иначе", "мне важно было оставаться человеком в этой ситуации", "я следовал своим ценностям", но во всех этих случаях, как правило, фигурирует "я", наличие которого очень важно, чтобы принять сознательное решение об ограничениях этого "я". В случаях альтруизма вынужденного, напротив, мы сталкиваемся с тем, что своё "я" у человека развито слабо и не до конца сформировано, а потому ему трудно отличить чужие желания от своих собственных.

 

Сознательный альтруизм - личное дело и свободный выбор каждого и, делая такой выбор, человек обычно понимает, что столкнётся с рядом ограничений, знает, на что идёт, и отдаёт себе отчёт в том, что он делает. При альтруизме вынужденном выбор делается неосознанно, либо из деструктивных чувств страха, стыда и вины, а потому такой выбор подспудно содержит в себе много подавленного возмущения и агрессии. Так, делая что-то для других, человек подспудно ждёт вознаграждения или ответных жертв. А, не получая этого, проявляет пассивную агрессию или срывается. 

 

Вынужденно жертвующий чем-то своим ради других человек делает это не из волевого решения, а против своей воли, которую он не может до конца осознать или принять. Так, работающий на волонтёрских началах человек может ждать не денежного, а какого-то иного вознаграждения за свой труд вместо денег - любви, благодарности, подтверждения пользы и т.д. Или родитель, который отдаёт всего себя воспитанию ребёнка, может жертвовать своим личным временем и обделять себя своими же ресурсами, но при этом ждать, что ребёнок будет полностью соответствовать его ожиданиям. Т.е., в конечном итоге, за жизнью для других часто скрывается корыстный, глубоко эгоистичный мотив, который не признаётся самим человеком до тех пор, пока его фрустрация не достигнет предела.

 

Жизнь для других также может использоваться в качестве оправдания собственных эгоистичных действий, когда человеку стыдно признаться в том, что он может хотеть или делать что-то для себя, либо с манипулятивными целями. Гораздо проще внушить другому чувство вины, если мы скажем ему, что ради него же и старались, а он не оценил. Аналогично некоторым людям бывает проще замаскировать свою потребность под заботу о других и сделать для них нечто, что хотелось бы, но непозволительно сделать для самого себя. Именно так появляются непрошеные советы и навязчивое спасательство, которое часто приносит вред вместо пользы.

 

Жизнь для других в ущерб себе характерна для тех людей, которые плохо распознают собственные потребности и отказывают себе в праве на них. Для таких людей слияние оказывается спасительным, поскольку в нём можно забыть о себе, не теребить свои раны, не тратить время и силы на рефлексию и самосознание. Жизнь для других позволяет справиться с душевной пустотой и создать себе иллюзию смысла. Особенно привлекательной жизнь для других становится для людей, которые ищут любви и одобрения.

 

Однако при дисгармоничном перекосе в сторону жизни для других могут появляться не только симптомы эмоционального выгорания, но и проблемы в отношениях с другими людьми, в частности, с теми, для которых человек живёт свою жизнь в ущерб самому себе. И речь идёт не только о вскармливании паразитов и формировании выученной беспомощности у "подопечных", но и о нарушении баланса в отношениях, из-за которого принимающая слишком много сторона чувствует себя в вечном долгу и не в состоянии вернуть этот долг. "Дающая" же сторона в это время копит претензии, что неминуемо ведёт к конфликту, а то и к разрыву отношений. 

 

Заботясь о других в ущерб себе, мы теряем себя, и эта потеря страшна тем, что, по сути, такая забота становится безличной, ведь в ней не остаётся места для той личности, которая заботится. Живущий для других и игнорирующий себя человек низводит себя до функции, что чревато серьёзными психологическими проблемами и обеднением отношений. В отличие от сознательного альтруиста, который жертвует собой исходя из своего "я", а, значит, сохраняет это "я" даже в жертве, альтруист вынужденный не знает и не ведает о том, что такое это самое "я", а, значит, заранее обрекает себя на неблагодарную жертву, поскольку в ней некого благодарить. 

 Сепарация от родителей - это долгий и сложный психологический процесс взросления, при котором ребёнок обретает самостоятельность и независимость от родителей. Формальная независимость обретается им в возрасте 18 лет, однако на психологическую независимость уходят гораздо большие сроки, поскольку родители, как правило, оказывают сильное влияние на жизнь человека, и не всегда это влияние может быть позитивным. Так, человек перенимает от родителей установки, убеждения и взгляды на жизнь, которые впоследствии могут мешать ему развиваться и жить собственной жизнью.

 

В некоторых случаях важным шагом на пути к психологической сепарации является отдельное от родителей проживание, однако для свершения сепарации только этого шага мало. Недостаточно и научиться самостоятельно обеспечивать себя, хотя финансовая независимость также является важным шагом. Психологическая сепарация не может считаться свершившейся до тех пор, пока человек критически не проработает свой детский опыт взаимодействия с родителями. В этом смысле, псевдосепарация отличается от подлинной сепарации тем, что человек может жить отдельно от родителей, зарабатывать хорошие деньги, но при этом продолжать повторять родительские сценарии жизни.

 

 

1. При неполной сепарации у человека сохраняются обиды на родителей. Наличие обид свидетельствует о непрожитом и неотгорёванном детском опыте, который, в любом случае, мешает человеку двигаться дальше, поскольку фиксирует его в точке травмы. Как правило, обиды сопровождаются ожиданиями, что родитель ещё изменится или компенсирует что-то, чего не смог дать в детстве. При этом человек может считать, что родители уже никак не влияют на его жизнь, однако чувство обиды побуждает его искать отношения, в которых он пытается завершить те ситуации, которые не были завершены с родителями. Например, если проблема коснулась эдипальной стадии развития, женщина может влюбляться в женатых мужчин, бессознательно ожидая, что символически "папа" всё-таки выберет именно её, а не другую женщину. 

 

2. При неполной сепарации человек замечает повторение родительских паттернов поведения. Человек, который психологически не сепарировался от родителей, склонен воспроизводить родительские жизненные модели. Например, если у отца или матери были проблемы с работой или личной жизнью, в своей жизни человек может отмечать наличие похожих проблем. Если в семье были трудности с тем, чтобы кому-то отказывать, человек отмечает их и в себе.

 

3. Псевдосепарация иногда сопровождается компенсаторно преувеличенной сепарацией. Человек, который не сепарировался от родителей психологически или эмоционально, часто склонен держать слишком большую дистанцию от своих родителей. Например, он может перестать общаться с ними и отвечать на звонки, но при этом испытывать по отношению к ним очень сильные и противоречивые чувства. 

 

4. Неполная сепарация нередко идёт рука об руку с трудностями в личной жизни, где человек надеется всё-таки обрести идеальную маму или идеального папу, т.е., по сути, разрешить свои детские проблемы за счёт партнёра. Такая стратегия часто сопровождается завышенными требованиями и ожиданиями к партнёру, которые в некоторых случаях становятся и вовсе нереалистичными. 

 

5. При неполной сепарации человек отчётливо ощущает большое количество ограничений в своей жизни, за которыми скрываются родительские запреты и предписания. На практике это может выглядеть так, что человек хочет открыть свой бизнес, но не может, потому что боится. Если копнуть тему дальше, может оказаться, что родители скептически относятся к теме бизнеса, транслировали свои страхи на эту тему, а человек сам не заметил, как впитал их. Или, например, предписания родителей могут затрагивать тему личной жизни и отношений. Те люди, которых слишком стыдили в детстве, во взрослом возрасте с трудом могут открываться другим.

 

6. При неполной сепарации человек часто может замечать вокруг себя людей, которые похожи на родителей по складу характера. Это могут быть начальники, друзья, научные руководители, партнёры, которые как-либо напоминают родителей или ведут себя так, как родители. Если таких людей в окружении много, либо они встречаются регулярно, это повод задуматься о том, что эти люди выбираются неспроста, и именно они являются для человека наиболее узнаваемыми, предсказуемыми и интересными, в отличие от остальных.

 

7. Неполная сепарация также может выражаться в отчаянном протесте против родителей. Естественно отличаться от родителей, быть другим, строить свою независимую жизнь, но, когда эта жизнь превращается в вечный протест, и практически всё в ней человек делает наоборот - не так, как хотели родители, не так, как учили родители, а прямо противоположным образом, появляется повод задуматься о непройдённом или непрожитом бунте против родителей. Бунт против отца может выражаться в вечном недовольстве властью и отвержении любых иерархий. Бунт против матери - в ненависти к женщинам и предубеждениях по отношению к ним. 

 

В отличие от неполной сепарации, здоровая и зрелая сепарация подразумевает сознательную позицию человека по отношению к собственной жизни и принятие прошлого опыта, а это значит, что он сам строит свою жизнь не наперекор родителям и не вопреки им, а благодаря им и с опорой на тот опыт, который пережил с ними. 

 "Созависимость. Семейная болезнь", - гласит название одной из книг Валентины Москаленко, специалистки в области созависимости. В этом названии отражена суть созависимости - её корни уходят в семью страдающего ей человека, в особую семейную ситуацию, которая была связана с тем, что кто-то из членов семьи был зависимым, а другие приобщились к этой болезни через ответную систему поведенческих и эмоциональных реакций - созависимость. 

 

Чаще всего причиной созависимости является именно алкогольная зависимость кого-то из членов семьи, но в современной аддиктологии выделяется и ряд других зависимостей. Зависимость может быть наркотической, игровой, сексуальной, пищевой или какой-либо ещё. При этом механизм разных зависимостей схож, и одни и те модели поведения действуют при разных зависимостях. Если говорить о психологических причинах зависимости, с одной стороны, это попытка заполнить внутреннюю пустоту, с другой стороны - уход от невыносимой реальности в альтернативное измерение, другой мир или изменённое состояние сознания.

 

Созависимость формируется тогда, когда человек вынужден сосуществовать рядом с тем, кто зависим, а, значит, частично брать на себя те жизненные функции, с которыми не справляется или не всегда справляется зависимый из-за своей болезни, спасать его, определённым образом относиться к его болезни - с одной стороны, выражать недовольство и, может быть, ругать, просить что-то сделать с этой зависимостью. С другой стороны, жалеть и пытаться помочь. Так, созависимый человек ходит по кругу сценария преследователя-спасателя-жертвы, оказываясь то в одной, то в другой, то в третьей роли. Не реагировать на то, что происходит с зависимым, ему трудно, и он вовлекается, пытается быть полезным и нужным, воспринимает чужую проблему, как свою, но в то же время переживает давление и несвободу от всей этой ситуации.

 

Если человек сосуществует с зависимым родственником с раннего детства, либо вырос в семье, где были зависимые, а, значит, есть и созависимые, высок риск, что его границы с самого начала будут нарушены, поскольку, функционируя в режиме треугольника преследования, спасения и жертвования, семейная система не может сохранять здоровые границы. И тогда в моменты формирования и обозначения границ они неизбежно будут нарушаться другими членами семьи, а впоследствии человеку будет трудно отделить своё "я" от чужого. 

 

Созависимым людям свойственно сливаться со своими близкими, растворяясь в них, и это значит не только то, что они склонны принимать на себя чужую боль, вовлекаться в решение чужих проблем и жертвовать собой ради других. Им трудно почувствовать себя в контакте с другими, и сам момент контакта часто означает для них потерю себя. И тогда сама ситуация контакта становится шаткой, ведь здоровый контакт подразумевает, что в нём участвуют два человека, два разных "я" со своими особенностями и пожеланиями. Сливаясь с другими, человек теряет границу контакта. Принося себя в жертву, он лишь на поверхностном уровне отказывается от своего "я", но в глубине души ждёт за это наград и ответных жертв, которые часто оставляет за пределами контакта, т.е. не проговаривает их с другими людьми. В итоге получается, что, не получая желаемого, он копит недовольство и взрывается, превращаясь из жертвы в преследователя, а потом жалеет того, на ком сорвал свою злость, и начинает его спасать.

 

Чтобы разорвать порочный круг такого сценария и созависимости, важно начать работать с собой и со своими границами. Такая работа начинается с малого - с самосознания и с момента отчётливого осознавания, в какие моменты созависимый человек теряет себя, каким образом он выбирает отказ от себя, как происходит его слияние с другим. Если начать отслеживать такие моменты, они каждый раз проявляются в повседневных коммуникациях. Например, когда созависимый человек отказывает кому-то, в этот момент он может находиться не в себе и с собой, т.е. не в контакте с собой, а на том полюсе, где другой человек. И тогда он сопереживает ему, переживает за реакцию другого человека, думает о том, чем ему грозит этот отказ в будущем, волнуется, как другой человек переживёт его отказ, но не думает в этот момент о себе. Таких ситуаций перенесения внимания на чужие реакции и чувства, т.е. гиперэмпатии можно выделить много. То же самое происходит с созависимым человеком, когда кто-то попал в беду. В эти моменты он также не с собой, а с другим, его точка внимания находится в другом, а не в себе. А, отворачиваясь от себя, он перестаёт понимать собственные потребности и чувства, которые, однако, не покидают его, но становятся его фоном или частично уходят в бессознательное, ведь в центре внимание сейчас совсем другие вещи - забота о ком-то другом или спасение кого-то другого.

 

В пособиях и книгах по созависимости часто отмечается, что созависимые люди не такие альтруистичные и благородные, какими они хотят казаться другим. Спасая других, они ждут гораздо большего взамен, совершая сделку по негласному правилу - "если я спас тебя, теперь ты мне обязан". Им часто свойственно манипулировать чувствами других, без чего им трудно почувствовать себя по-настоящему нужными. И тогда путь выздоровления начинается с признания проблемы. С того, что спасающе-преследующе-жертвенное поведение приносит не пользу, а вред как самому человеку, так и тому, кого он спасает. С понимания того, что размытые границы создают трудности в отношениях для обеих сторон. С того, чтобы перенести центр своего внимания с других на себя и научиться заботиться, прежде всего, о себе, а, значит, брать на себя ответственность за свои чувства и реакции, не перенося в этот момент центр тяжести на другого и предоставляя ему свободную возможность справиться самому. 

Несмотря на центральное место, которое занимает романтическая любовь в жизни многих людей, психоанализ, с присущим ему традиционным акцентом на психосексуалыность и рационализм, как правило, недооценивал ее важность. Эта статья исследует такую девальвацию в психоаналитической теории и одновременно происходящую деградацию любви в современной жизни. В то время как общепринятое мнение гласит, что близость убивает любовь, я утверждаю, что для той иллюзорной безопасности, которая часто маскируется под близость, истинная любовь, с присущим ей риском, представляет опасность.

Романтическая любовь занимает любопытное место в психоанализе с самого начала его развития. С одной стороны, психоанализ исследует любовь и ее взлеты и падения с большей стабильностью и серьезностью, чем любую другую эмоцию или мотивацию. Фрейд изначально приписывал главную роль инстинкту самосохранения, но после 1920 года низвел его на второе место. Агрессия, напротив, добавилась к эросу в 1920-ом, а до того играла побочную роль. И только любовь, в ее различных терминологических маскировках - либидо, психосексуальность, эрос - постоянно принималась Фрейдом за основу. По словам Эриксона (1950), Фрейд считал, что психоаналитический процесс в основном нацелен на возвращение человеку способности "любить и работать".

 

И все же Фрейд с самого начала относился к любви скептически и иронично. Хотя истинная роль любви в его жизни покрыта туманом биографических разночтений, похоже, что романтичная страсть его писем к своей невесте быстро потухла. Можно сказать, что одним из главных проектов Фрейда является именно деконструкция романтической любви, демонстрация того, что она не есть то, чем мы ее считаем, разоблачение ее наиболее скользких аспектов, ее запретных объектов ёе инцестуозных подводных течений. Зрелая любовь, в большинстве аналитической литературы, та любовь, которая рождается из психоаналитического процесса, "реалистичная любовь", умеренная "вторичным процессом", часто кажется неким мрачным, бесстрастным и унылым делом.

 

В этой статье, я рассмотрю деградацию романтической любви и в жизни людей, и в психоанализе. Я также хочу обратить внимание на то, что можно считать возвращением романтического аспекта в некоторых недавних течениях психоаналитической теории. Давайте начнем наше рассмотрение психоаналитического понимания любви с одного короткого описания случая в "Теории истерии" (Бретер и Фрейд, 1895). Мисс Люси Р. была направлена к Фрейду в связи с полной потерей чувства обоняния и постоянными обонятельными галлюцинациями "запаха горелого пудинга". Она также страдала депрессией. Мисс Люси была молодой англичанкой и работала гувернанткой в Венском доме богатого директора фабрики, который овдовел. Фрейд сумел раскрыть тайну симптома, который он тут же расценил как истерический невроз: мисс Люси влюбилась в своего работодателя. Благодаря разнице в их социальном уровне, мисс Люси воспринимала свои романтические грезы как недостижимые. Состоявшийся интимный разговор воспалил ее надежды, но она была тут же подавлена странным выговором ее работодателя по поводу того, что она позволила взрослым гостям поцеловать его детей. Запах горелого пудинга присутствовал в воздухе в тот момент, когда она получила письмо от своей матери, которое убедило ее в необходимости покинуть дом, где вспыхнули ее романтические иллюзии. Итак, невроз мисс Люси был порожден конфликтом ее вытесненных эротических желаний.

 

Описание Фрейдом случая мисс Люси полно очарования, которое с нашей сегодняшней точки зрения, кажется метапсихологической наивностью. Объяснения просты, близки к пережитому опыту, без всего того сложного динамического, генетического и структурного аппарата, который скоро появится в связи с теорией инстинктов. Но именно метатеоретическая невинность случая Мисс Люси позволяет нам бросить свежий взгляд на две главные темы, которые доминируют в жизни большинства людей - романтическая любовь и трансцендентальность (или преодоление границ) - темы, которые были в целом похоронены при скором повороте Фрейда к младенческой сексуальности, к ларцу Пандоры, в котором можно отыскать корни всех форм психопатологии.

Cлучай Мисс Люси - это история любви и надежды, социального неравенства и преодоления границ, романтической амбиции и иерархического "места". В модели невроза Фрейда этого периода, существует конфликт не между импульсом и защитой, а между, более широко и гибко сформулированными, несовместимыми представлениями. Этими несовместимыми идеями для мисс Люси являлись ее обычное представление о себе и о своем месте и ее невероятное, даже можно сказать, губительное, романтическое влечение к своему работодателю. В некотором смысле, рассмотрение сознания в рамках несовместимых представлений положило начало недавним теориям о множественных "я" (Бромберг, 1993; Митчелл, 1993; Огдэн, 1994). Можно сказать, что, влюбившись в своего работодателя, мисс Люси "выпала" из своего каждодневного представления о себе, которое уютно гнездилось на своем "месте" в хорошо очерченной социоэкономической классовой системе. История мисс Люси служит для нас трамплином для рассмотрения вопроса: нет ли в самой природе романтической страсти чего-то дестабилизирующего, изначально конфликтного и потенциально трансцендентного, то есть, превосходящего все границы?
 

Семнадцать лет после выхода в свет "Теории истерии", Фрейд (1912) опубликовал необыкновенную работу, в которой с кристальной ясностью описал симптом, широко распространенный среди его пациентов, второй по частоте после симптома тревоги, который он назвал "психической импотенцией." Фрейд описал раскол между нежными и сексуальными чувствами так: "К тем кого любят, они не испытывают желание, а тех, к кому испытывают желание, они не могут любить" (стр. 183). К этому времени, теория Фрейда о том, что сексуальность младенца доходит до кульминации в Эдиповом комплексе, прочно утвердилась, и он объяснял психическую импотенцию в рамках универсальной инцестуальной фиксации на матери. В 1912 году, когда была написана эта работа, два инстинкта составляли основу психической модели Фрейда - инстинкт самосохранения и сексуальность - ведущие к двум потокам чувств у мальчика по отношению к своей матери: нежные, теплые чувства и чувственные влечения. Для мальчика очень трудно и, как считал Фрейд, в конечном счете, невозможно, полностью совместить свое сексуальное желание матери, как сексуального объекта, с представлением о матери, которая защищает и поддерживает его жизнь.

Я считаю очень полезным раннее исследование Фрейдом конфликта между сексуальными и нежными чувствами, между матерью - объектом желания, и матерью - источником безопасности и комфорта. Но эта модель конфликта между любовью и романтической страстью была утрачена, когда Фрейд поменял инстинкт самосохранения на агрессию, в качестве полярности либидо, в своей вечно двоичной теории инстинктов. Центральный конфликт жизни лежал теперь не между эротическими импульсами и безопасностью, а между либидо и агрессией. Инстинкт самосохранения потерял свой фундаментальный статус и стал считаться вторичной заботой адаптационных функций Эго. Как последствие, любовь со временем сравнялась с сексуальностью, а романтическая страсть стала считаться просто проявлением либидо. В объединенной модели Фрейда/Абрахама 1920 года, человек любит в зависимости от точки фиксации своего либидо, а зрелая любовь является выражением того, что было названо "генитальностью." Вся абсурдность этого сплющивания межличностных граней любви в недвусмысленную сексуальность, с вытекающей отсюда потерей нежности, которую Фрейд связывал с теперь уже неважным инстинктом самосохранения, была подмечена Вильгельмом Рейхом (1929) задолго до того, как он отошел от основной теории Фрейда к своей теории Оргона. Вот его описание полностью зрелого, генитального характера: Поскольку он способен получать удовлетворение, он способен испытывать моногамию без навязчивости или вытеснения; но он также способен, когда на то есть достаточная причина, сменить объект, не испытывая при этом никакой травмы. Он не держится за свой сексуальный объект из чувства вины или моральных соображений, а сохраняет верность в связи со здоровым желанием удовольствия; поскольку объект его удовлетворяет. Он может справиться со своими полигамными желаниями, если они создают конфликт в его отношениях с любимым объектом, без вытеснения; но он также может поддаться им, если они излишне его беспокоят. Он разрешит вытекающий из этого конфликт реалистичным образом. У него нет почти никакого невротического чувства вины (стр. 151). (Райх, похоже, вообще не допускает возможность истинного чувства вины.)

Очевидно, что здесь не хватает чего-то важного, и одной из функций появившихся в 1940-1950 годах теорий объектных отношений было обратить внимание на эту утерянную грань. Их целью, на уровне теории, было возвратить вытесненное, исправить минимизацию важности нежности, тепла и безопасности, которые потеряли свой фундаментальный статус после 1920 года. Итак, теоретики объектных отношений, от Фейрберна до Боулби, от Спица до Малера и Лоэвалда, стали подчеркивать роль матери, не только как объекта желания, но и как объекта нежности и привязанности. Можно описать это движение по-другому: центр тяжести аналитической теории сместился с эдипального периода на преэдипальный.
 

Одной из главных концептуальных задач на сегодняшней стадии развития психоаналитических идей является проблема понимания динамики взаимоотношений между привязанностью и желанием, между преэдипальным и эдипальным, или, если вернуться к терминам Фрейда 1912 года, между безопасностью и эротикой. Фромм (1947) осветил эту проблему в своем обсуждении первичной и вторичной привязанности; Лоэвалд обратился к ней (1978), определив инцест как потерю границ между объектами идентификации и либидинозными объектами. А сегодняшние аналитические клиницисты сталкиваются с этой проблемой ежедневно в ходе своей работы.

 

Сегодня существует много пациентов, страдающих от тех же конфликтов, с которыми боролась мисс Люси и другие пациенты Фрейда: расщепление любви и желания, влечение к недоступным объектам, угасание страсти в долгосрочных отношениях - все формы "психической импотенции." Для обсуждения этой проблемы, мне кажется, будет полезным расширить рамки воззрений Фрейда, с его фокусирования на раннем детстве до более широкой экзистенциальной перспективы. Джон Росс (1992) пишет:

Психоанализ был задуман Фрейдом как психология любви. Но он больше говорит о детских ростках того, что называется зрелой "генитальностью," чем об Эросе во взрослой жизни. Не вся сексуальность, в конце концов, инфантильна, но, читая нашу аналитическую литературу, начинает казаться, что это так (стр. 445).

Как совместить безопасность и страсть - это не только дилемма детства, но и взрослая задача, проблема не только для мальчиков и девочек, но и для мужчин и женщин.

 

Фундаментальный контраст между знакомым и трансцендентным пронизывает весь человеческий опыт и характеризуется по-разному, в зависимости от дисциплины и интересов того, кто его характеризует. Студенты религии пишут о различии между мирским и святым; Пиаже, в своей теории когнитивного развития, подчеркивает диалектику между ассимиляцией новых стимулов в утвердившиеся схемы и аккомодацией этих схем к новым стимулам; в психоанализе, совсем недавно, Джей Гринберг (1991) выдвинул теорию двух инстинктов, основанную на конфликтных потребностях в безопасности и действенности? Каждая дихотомия по-своему основывается на двух коренных и конфликтных человеческих потребностях: с одной стороны, потребность в фундаменте, который полностью знаком и предсказуем, в надежном якоре, в структуре, как описал это Фромм (1947), для ориентации и преданности; и с другой стороны, стремление вырваться из привычных шаблонов, переступить границы, столкнуться с чем-то непредсказуемым, внушающим благоговение, или, используя излюбленный термин Салливанна в описании опыта вне обычных рамок личности, "жутким". Романтическая любовь принадлежит ко второй сфере.

Несмотря на свидетельства романтической любви в древности, некоторые историки датируют появление романтической любви, как универсального потенциала и литературного жанра, к позднему средневековью, в связи с возникновением "рыцарской любви" и совпадающему во времени с начинаниями того, что позже развивается в современное понятие личного "я." В то время как классическая и средневековая эпическая поэма изображает жизнь, как испытание на выносливость, ранний роман Эпохи Возрождения начинает изображать жизнь, как личный поиск. Индивиду есть что терять, когда он покидает надежность семейного и привычного, когда он переступает устоявшиеся границы в неизвестность. И романтическая любовь становится образцом трансцендентного опыта; рыцарская любовь - это одновременно и эротическая, и святая любовь. Возлюбленная леди рыцаря, как Беатриче для Данте, вполне может быть незнакомкой, мимолетно увиденной издалека. Именно ее статус за пределами обыденного и делает ее необыкновенной, открывая тем самым возможность перенестись за границы привычного.
 

Рассмотрим центральную роль идеализации в любви. В романтической страсти, влюбленный приписывает иллюзорную сверхценность своей возлюбленной, и она становится воплощением идеалов красоты, могущества и совершенства. Традиционная психоаналитическая теория, как правило, рассматривает идеализирующий аспект любви в негативном свете - как в корне регрессивный и защитный механизм. Так Фрейд (1914) считал "переоценивание" возлюбленного, используя его термин, результатом проекции части первичного нарциссизма на другого: возлюбленного любят как совершенного и целостного, так же как младенец любит самого себя. Поскольку Эго таким образом лишается своего собственного нарциссизма, Фрейд относился к идеализации другого как к незрелому и опасному феномену. Идеализация также считалась, особенно последователями Мелани Кляйн, в основном, защитой против разрушительной агрессии. Поскольку идеализация в романтической любви служит оплотом против ненависти, сама любовь нестабильна и примитивно развита, а потому менее желательна, чем более зрелое, амбивалентное отношение к объекту. Таким образом, теми, кто опирается на концепции Фрейда и Кляйн, романтическая любовь рассматривается, в лучшем случае, как краткая прелюдия более стабильной, амбивалентной любви; как только реальность вмешивается и человек познает другого таким, какой он есть "на самом деле, « идеализация, которая подпитывает иллюзии романтической любви, становится невозможной.

 

Согласно популярному клише, которое соответствует психоаналитическим канонам, идеализация и эротичная романтическая любовь угасают от привычности и действительности. Многие считают, что для страсти необходима опасность, запрет. Как предполагает Джон Росс (1992), "когда речь идет об эротической любви, а не о развлечении, нет такой вещи как 'безопасный секс'. Опасность, как рассказывают нам великие легенды любви, является коренным аспектом сексуальной любви." (стр.454) Чем более знакомым и надежным становится другой, тем меньше становится почвы для появления страсти. "К тем кого любят, они не испытывают желание, а тех, к кому испытывают желание, они не могут любить" (Фрейд, 1912, стр. 183).

Но некоторые из новаторов современной психоаналитической теории, такие как Лоэвалд и Кохут, внесли в психоаналитическую теорию способы рассмотрения идеализации и фантазии, которые позволяют нам увидеть романтическую любовь с другой стороны, менее отягощенной суровым пессимизмом и трагизмом Фрейда. Тогда как Фрейд считал фантазию противоположностью или затуманиванием действительности, Лоэвалд и Кохут рассматривают ее как обогащение и углубление действительности. Рассмотрим неожиданное определение тестирования реальности Лоэвалдом (1974): Тестирование реальности - это гораздо больше, чем интеллектуальная или когнитивная функция. Его можно понять более полно как тестирование фантазии посредством опыта-6е потенциала и пригодности для актуализации - и тестирование дёйствительности - ее потенциала для включения и проникновения в мир фантазии человека. Мы имеем дело с задачей взаимного перемещения (стр. 368).

Для Лоэвалда, та рациональная, объективная перспектива, которую мы, как правило, принимаем за "реальность, « не обладает высшим эпистемологическим статусом; она скорее является безжизненной тенью той более полной реальности, которая становится возможной тогда, когда действительность оживляется и воодушевляется через фантазию. А Кохут (1977), оспаривая "моральность развития" в традиционной психологии Эго Фрейда, считает способность поддерживать и реализовывать идеалы основным компонентом психического здоровья. Таким образом, современные теоретики психоанализа, в отличие от своих классических предшественников, приступили к подготовке почвы для восстановления романтической любви как ценного взрослого опыта. Теперь некоторые современные фрейдисты (такие как Джон Росс) пишут с несколько большим одобрением о романтической страсти как о феномене позднего подросткового периода, что уже как минимум на два шага вперед от раннего детства!
 

В принятом подходе к клиническим случаям, где проявляется расщепление и психическая импотенция, недозволенная сексуальность и опасность в романтической страсти рассматриваются как нечто, что нуждается в объяснении. Почему женщина чувствует сексуальное возбуждение только при мимолетных встречах с угрожающими мужчинами? Почему мужчина бесконечно очарован чужой женой? Когда мы, психоаналитики, пытаемся объяснить то, что не понимаем, мы чаще всего сводим все к детскому источнику. Итак, опасность, запрет, преступление дозволенных границ, тяга к приключениям - все это, как правило, рассматривается как воссоздание эдипальных желаний и сфантазированных преступлений. Принятое психоаналитическое понимание часто вполне совпадает с субъективным переживанием пациента: существует конфликт между серостью знакомого и привычного и притягательностью незнакомого, что создает почву для проявления идеализации и детских эдипальных фантазий. Очевидный выход кажется уступкой: рациональность вторичного процесса должна побороть иллюзии инфантильной фантазии.

 

Но я считаю полезным, в такого рода клинических ситуациях, повернуть вопрос наоборот: каким образом удается этому мужчине или женщине ощущать себя столь безопасно в своих основных отношениях? Такими пациентами, доступное воспринимается как нечто досконально известное, всегда готовое, полностью предсказуемое. Предполагается полная безопасность. Но по ходу детального исследования динамики этих утвердившихся взаимоотношений я неизменно обнаруживаю, что мнимое ощущение безопасности вовсе не факт, а конструкция, что привычность основана не на глубинном взаимном познании, а на тайном сговоре, что предсказуемость существует не в действительности, а в фантазии.

Как часто, в ходе распада долгосрочных отношений, один или оба партнера вдруг обнаруживают, к своему изумлению, что их представления о переживаниях и опыте другого, те самые убеждения, что и делали его надежным и скучным, на самом деле лишь выдумки, часто тайно согласованные друг с другом. Они часто обнаруживают, что у "скучного партнера" были все возможные секреты, одному ему известные мысли и чувства, а может быть и секретная связь, где он мог их выразить. "Она совсем не тот человек, что я думал", - причитают те, кого предали. Именно.

 

Центральной чертой присущей страстной любви нестабильности является агрессия, всегда близкий спутник зависимости. Кляйнианцы осветили эту динамику в своем изучении депрессивной тревоги. Желание рискованно и опасно. Объект, не отвечающий взаимностью и не приносящий удовлетворение, вызывает гнев. Хотеть что-то важное от кого-то важного всегда означает подвергнуть себя риску. Один выход из этой проблемы - уход в параноидно-шизоидную позицию: разочаровывающий объект изначально плохой. Где-то там существует по-настоящему хороший объект, который меня не разочарует. Другой выход - маниакальная перевернутая позиция: я вовсе и не хочу другого, это другие хотят меня. И так далее. Итак, агрессия представляет постоянную угрозу для чувства безопасности в любовных отношениях (Джессика Бенджамин, личная коммуникация.) Самый распространенный способ снижения угрозы агрессии - это стереть свои ожидания по отношению друг к другу путем тайного соглашения в иллюзорной предсказуемости. Но снижение ожиданий также опустошает страсть "кто не рискует, тот не пьет шампанское". Роберт Столлер (1985) утверждает, что агрессия является коренной чертой эротики, агрессия, вытекающая из детских унижений. Если мы примем за истину, вместе с кляйнианцами, что вся зависимость потенциально унизительна, а также убедимся, что все мы испытали глубокое унижение в детстве, тогда страстная любовь непременно опасна для каждого. Агрессия - это тень любви, неотлучный спутник и обязательный компонент романтической страсти.

Насколько познаваем и предсказуем другой человек? Насколько познаваемы и предсказуемы мы для самих себя? Некоторые основные течения традиционной психоаналитической мысли предполагают, что наше "Я" вполне познаваемо: Эго-психология описывает "Я" как построение стабильных и предсказуемых структур; Эго-психология предполагает непрерывное ядро "Я"; а некоторые теоретики объектных отношений, в особенности такие как Гантрип, представляют себе единое ядро "Я", которое, при благоприятных условиях, стремится к самоутверждению. Но существуют и другие течения современной психоаналитической теории, которые описывают "Я", как гораздо более недоступную, неустойчивую и непостоянную субстанцию: содержащееся в одиночном заключении, скрытное "Я" Винникотта; регистр "реального," под дымкой переменчивого "воображаемого" Лакана; децентрированный субъект Огдена, вращающийся в диалектике между сознательным и бессознательным, параноидно- шизоидной и депрессивной позицией; и постоянно конструированный и при-конструированный опыт Хоффмана.

 

Если серьезно принять эти подходы к "Я", то объяснять приходится не тягу к приключениям и опасности, а претензию на существование предсказуемости и надежности!

 

Влечение к недоступному и чувство "собственности" по отношению к знакомому - это двуликая иллюзия, которая вбирает в себя риск и неуверенность. Тосковать по недоступному объекту значит изолировать желание в ту сферу, где его участь предопределенна. Неразделенная любовь болезненна, но безопасна. И наоборот, чувство безопасности, владения, собственности, которое часто сопутствует долгосрочной связи - это выдумка, основанная на фантазии постоянства.

В долгосрочных отношениях присутствует мощное стремление к утверждению безопасности, предсказуемости над тем, что вовсе непредсказуемо, познания того, что непознаваемо. Адам Филлипс (1994) прекрасно описал это стремление:

Фрейд и Пруст предостерегают нас, взаимодополняющим образом, о том, как познание других - или особый способ познания людей - может быть антиэротичным; о том, что бессознательная цель некоторых форм близости - уничтожить желание. Дело не просто в том, что неуловимость или ревность поддерживают страсть, а в том, что особые виды знания делают человека менее интересным для нас самих; и в том, что это может быть его сокровенным желанием. Поэтому, мы должны быть бдительны к тому, каким образом люди нас приглашают или нам разрешают себя познать; а также быть начеку к вероятности того, что познание может быть слишком тенденциозной, слишком уютной моделью для любви (стр. 41).

 

Давайте рассмотрим следующий краткий клинический пример:

Сюзан, женщина около сорока лет, обратилась к психоаналитической терапии, потому что зашла в тупик в связи с некоторыми принятыми ей решениями и опасается, что ее жизнь грозит превратиться в социологический штамп. У нее было довольно скудное детство, как в материальном, так и в межличностном отношении. Те тонкие ниточки надежности, что у нее оставались, были навязаны религиозным рвением ее матери, которое казалось фальшивым, но поддерживающим.

 

У Сюзан был крайне неровный подростковый и юношеский период, но она сумела использовать свои незаурядные интеллектуальные и творческие способности для создания, хоть и несколько скучной, но приносящей удовлетворение жизни. Ее семейная жизнь, с мужем и детьми, была для нее богатой и значимой. Несмотря на это, за два года до начала терапии, она вступила в связь с мужчиной несколько моложе себя, которого преследовала с одновременно возбуждающей и пугающей ее бесшабашностью. Что это - кризис средних лет? Следует ли ей отказаться от волнующего романа и зрело довольствоваться уютным домашним существованием? Или ей стоит бросить свою привычную, обычную жизнь ради более настоящей, хоть и опасной, жизни с любовником? Что-то в самой банальности такого выбора, словно из мыльной оперы, угнетало ее и парализовывало.

Я хочу рассмотреть здесь некоторые темы нашей работы около года с начала терапии. Я все время поражался тому, как Сюзан себя систематически недооценивала. Она была очень талантливой и привлекательной женщиной, но всегда ощущала себя на грани полного краха. Когда мы стали понимать каким образом сложились взаимоотношения в ее браке, стало ясно, что это был частично брак, а частично "амбулаторная лечебница." Ее муж был несколько переусердствующим в своей заботливости мужчиной, который казался ей всегда доступным и отзывчивым. Она горько жаловалась на антиэротичный эффект его чрезмерной заботы, но чем глубже мы исследовали ее взаимодействие с мужем, тем яснее становилось, что она рассчитывала и некоторым образом сама настаивала на таком его отношении к себе. Ей казалось, что скучность ее брака и притягательность ее романа связана с разными характерами этих двух мужчин. Я показал ей, каким образом она сама настаивала на том, чтобы ее брак оставался однообразным и предсказуемым, а весь риск оставляла для своего романа. Я предположил, что, несмотря на все свои успехи и стабильность, она всегда готовила себя к кризису и нуждалась в предсказуемости, а потому и в скучности, своего мужа, чтобы он смог о ней позаботиться. Обе сферы ее взаимоотношений стали развиваться по-другому, как только она осознала, каким образом она сама создавала волнение в одной и унылую предсказуемость в другой.
 

Она удивилась открытию, насколько сдержанно она взаимодействовала со своим мужем и начала обсуждать с ним возможность более открытых отношений. Он отреагировал на это, по началу, правда, с некоторой осторожностью; но в один прекрасный понедельник она рассказала об их нехарактерно романтичной поездке вдвоем на выходные. Он даже ответил на ее желание более экспериментального секса таким образом, что она почувствовала больше интереса и возбуждения. "Это был прекрасный выходной," сказала она, "очень уютный."

 

Меня заинтересовало ее использование слова "уютно." Она использовала слово "уютно" по отношению к мужу, когда он разгуливал в тапочках по дому и подносил ей кофе. Она никогда не использовала слово "уютно" по отношению к любовнику. "Уютно" показалось мне странным выбором для описания нарушения всех правил их обычного взаимодействия, которое произошло в выходные. Сюзан и я пришли к пониманию, что выбор слова в этом контексте был важным ключом к тому, как она перерабатывала свой опыт с целью поддерживания своего социологического штампа, и постоянного возврата той привычности и предсказуемости, в которых она когда-нибудь, быть может, будет нуждаться, но и против которых ей приходится постоянно бороться, чтобы найти в себе что-то более живое и настоящее.

 

Потребность ощущать, что ты знаешь и себя, и другого - это мощная потребность, как у детей, так и у взрослых. Но безопасность и предсказуемость трудно достижимы в человеческих взаимоотношениях. Одно из тех благ, которые хорошие родители обеспечивают своим детям - это частично иллюзорная, тщательно выстроенная атмосфера безопасности. "Достаточно хорошие" родители не обсуждают с маленькими детьми свои страхи, заботы, сомнения. Они создают ощущение огражденного постоянства, в рамках которого дети могут исследовать и открывать, без вторжения опасности, свои мысли, творчество и радость жизни. Когда мы становимся взрослыми, мы постепенно осознаем насколько иллюзорным, намеренным и контролированным было на самом деле то коконообразное пространство, которое смогли нам обеспечить наши родители (и то, только относительно, даже при самых лучших условиях). Но, несмотря на это, мы продолжаем стремиться к восстановлению этого иллюзорного ощущения постоянства и предсказуемости в наших взаимоотношениях. Таким образом, пациентам, которые жалуются на омертвевший, безжизненный брак, чаще всего можно указать на то, как драгоценна для них эта апатия, как тщательно они сами поддерживают и настаивают на ней, как именно механическое, абсолютно предсказуемое качество их любовных отношений служит для них оплотом против ужаса неожиданности и непредсказуемости.

Кернберг (1980), в своем сложном и интересном описании любви, подчеркивает два условия для переживания глубокой любви: "твердые границы "я" и постоянное осознание неразрушимой отдельности индивидов" (стр. 290). Я не совсем уверен насчет твердых границ потому, что мне кажется, что мы все гораздо более проницаемы, чем нам хотелось бы думать. Но способность выдерживать обособленность, отдельность и сопутствующее этому чувство относительной нестабильности и непредсказуемости очень важна. Как отмечает Кернберг, "отдельность несет за собой одиночество, тоску и страх хрупкости всех отношений... одиночество, можно сказать, является необходимым условием для трансцендентного опыта" (стр. 290). Все мы регулярно пытаемся смазать эти два состояния - отдельности и связанности. Оба могут пугать; оба полны риска. Опасности, присущие каждому из этих состояний, кажется можно обойти путем притворства. Таким образом, бессознательный контракт, который сопровождает многие законные брачные узы - это соглашение притворяться, что теперь мы окончательно, бесповоротно, невозможно связаны друг с другом, создавая тем самым необходимость в тщательно охраняемой, постоянной, рассчитанной дистанции. Лакан, похоже, не допускал возможность истинной связи, но он, тем не менее, ярко уловил мираж поблекшего романтического чувства, разжалованного в пользу иллюзорной безопасности: "Любовь, « пишет он, "это давать то, чего у тебя нет тому, кого ты не знаешь" (цитировано в Филлипсе, 1994, стр. 39).

Полная безопасность, предсказуемость и единение, установленные раз и навсегда, очень скоро становятся бессмысленными. Блейк и другие романтики первыми заметили, что секретный герой "Потерянного рая" Милтона вовсе не Бог, а Дьявол. Из-за своей фальшивости и притворства, неизменная безопасность душит живость и подталкивает к буйному выражению неповиновения. Поразительно, как часто расстающиеся пары возвращают себе права на исследование своей сексуальности под девизом "подарить себе юность, которой у меня не было." В действительности, практически ни у кого не было этой желанной юности - юности построенной на свободно исследуемом сексуальном самовыражении, не скованном заботами о безопасности или принятых нормах. Поэтому для большинства людей трудно найти пространство для подростковой версии себя в рамках долгосрочных отношений, основанных на тайном контракте иллюзорной безопасности. Сексуальность идеально подходит для нарушения такого контракта именно потому, что сексуальные реакции не могут быть ни вызваны, ни контролированы усилием воли. Сексуальное возбуждение непокорно и непредсказуемо; оно предполагает незащищенность и риск; оно оголяет лживость иллюзий безопасности и контроля.

 

Оскар начал терапию в связи с нарастающим чувством неудовлетворенности, которое почти привело к распаду его многолетних отношений. Эти отношения во многом его устраивали, но Оскар не соглашался жениться, в основном потому, что считал свою подругу слишком сексуально сдержанной. Он постоянно чувствовал потребность заигрывать с другими женщинами и преуспевал в этом так, что в его распоряжении всегда было несколько связей, которые легко могли бы иметь сексуальное развитие. Пока он не влюбился в одну из этих женщин, которая была, по многим причинам, менее желательна для него, чем его подруга, эти заигрывания обеспечивали ему то возбуждение, которого ему не хватало, как он считал, из-за скованности своей подруги.

 

Не только поведение, но и общение Оскара со своей подругой было жестко ограничено, поскольку он был уверен, что она считала его "кобелем"; он никак не мог поделиться с ней своими многочисленными сексуальными мыслями и фантазиями, поскольку она бы отнеслась к ним, и в этом он был убежден, как к доказательству его пошатнувшейся преданности.

 

По ходу нашей работы, мы сумели понять, каким образом Оскар неизменно создавал у своей подруги ощущение, что его сексуальность представляет огромную опасность для их взаимоотношений. Он стал осознавать, что для него было почему-то крайне важным быть воспринятым ею и самим собой, как дикое, опасное, сверх-сексуальное существо, которое, если бы не ее контроль, изнасиловало бы всех женщин в округе. Ему было крайне важно, отметил я, ощущать себя "кобелем на поводке." Поводок был ничуть не менее важным, чем необузданность кобеля, и он умело вовлекал свою подругу в разыгрывание роли жандарма над его, как ему нравилось считать, сексуальной ненасытностью. Что касается реальных сексуальных похождений, он полностью сохранял верность, но, как у жонглера, крутящего одновременно несколько тарелок, его жизнь была изнурительной.

 

Был ли это по существу сексуальный конфликт? Думаю, что нет. Мы стали рассматривать его в более широком контексте после одного сеанса, который он начал с размышлений по поводу того, как ему трудно решить с чего начать. Было так много всего, о чем бы ему хотелось поговорить и поразмыслить; он описал это, как разные заманчивые блюда, выложенные перед ним на шведском столе. Он не мог решить с чего начать, из страха упустить все остальное. Меня удивил такой образ, и я спросил о его ассоциациях связанных со шведским столом.

 

Он рос в рабочем районе крупного города, где было немного хороших ресторанов. В какой-то момент его детства, появился шведский ресторан, который тут же стал популярным. Приглашение съесть, сколько пожелаешь за фиксированную цену, привлекало толпы посетителей. Он и его семья также часто посещали этот ресторан, но они вели себя отлично от соседей, которых считали ниже своего социального и морального уровня. Важной частью посещения этого ресторана было надменное наблюдение над другими посетителями, которые снова и снова подходили к шведскому столу чтобы наполнить свои тарелки едой, в то время как его семья проявляла большую сдержанность. В то время как их соседи предавались обжорству и жадности, его семья предавалась оргии собственного превосходства.

Оскар и я оценили, насколько его образ жизни пропитался этой темой сдерживания. Его отношения с подругой несли на себе важную функцию, предоставляя ему возможность демонстрировать свою преданность, вопреки постоянной фрустрации и острому соблазну. Доказанная таким путем праведность поддерживала его ощущение себя как хорошего и достойного любви человека, обеспечивая ему определенное чувство безопасности.
 

Итак, в жизни Оскара и многих других, я считаю полезным рассматривать вид расщепления, названный Фрейдом психической импотенцией, не как конфликт между детской потребностью в самосохранении и запретными сексуальными импульсами, а как конфликт пожизненной жажды безопасности и созидательной-разрушительной природы сексуальной страсти.

 

Рассмотрим опасность чрезмерной идеализации, главного компонента романтической любви. Я имею в виду не самоуничижающее, благоговейное почтение, а переживание пронизывающего восхищения другим человеком. Как Фрейд (1914) давно заметил, это опасное состояние. Восхищение может не вызвать у другого ответного чувства; любовь может остаться безответной. Риск уже достаточен в начале отношений, с тем, кого еще плохо знаешь; когда не так много еще можно потерять. Но чрезмерное, страстное идеализирование человека, на которого рассчитываешь для обеспечения чувства безопасности и предсказуемости, в самом деле чревато. Этот человек слишком хорошо знает тебя, со всеми твоими недостатками и черными пятнами. Слишком многое можно потерять.

 

Романтичная горячность писем Фрейда к своей невесте быстро остыла, и его суровый рационализм и пессимизм положили основу традиционному психоаналитическому скептическому отношению к романтической идеализации, как к особенно опасной форме иллюзии. Такая антиромантическая точка зрения хорошо вписывалась в эпистемологический объективизм и научность эпохи Фрейда. Подразумевалось, что другого человека можно "познать" таким же образом, как и неживой объект, например, камень. Как только узнаешь, каков он "на самом деле, « предмет для идеализации тут же исчезает. Слишком хорошо его знаешь. Знакомость и привычность растворяют страсть.

 

Но современные философы считают самообъективизм иллюзией, тоской по невозможной, эпистемологической, "фундаментальной" безопасности. В рамках наших новых (на самом деле, постмодернистских) взглядов, умозаключение, что ты на самом деле "знаешь" другого человека является опасной выдумкой. Знать возможно только избранные аспекты другого, в данный отрезок времени, в конкретном контексте, с определенной целью. С современной психоаналитической точки зрения, основанной на принципе децентрированного субъекта (Огден, 1994), оказывается, что невозможно даже "на самом деле познать" себя, что у нас нет одновременного доступа к собственным различным, многочисленным самоорганизациям.

 

В таком контексте, распространенный опыт угасания романтичной любви со временем может быть связан, не столько с неизбежным подавлением идеализации действительностью и привычностью, сколько с нарастающей опасностью погружения в эпизодическую, страстную идеализацию, в отношениях, которые призваны создавать ощущение безопасности и предсказуемости. Кохут продемонстрировал, насколько тревожным и дестабилизирующем может быть для многих людей нарциссическое восхищение собой. Восхищение другим - такое же опасное мероприятие; гораздо безопаснее предаться этому чувству к кому-то, с кем невозможно проводить много времени или больше никогда не увидишь.

Дело не в том, что романтическая страсть угасает со временем; дело в том, что она становится все более рискованной. Влюбленность иногда описывают, как "сходить с ума" по кому-то. Сходить с ума по тому человеку, на которого по-настоящему рассчитываешь для обеспечения ряда основных потребностей безопасности, реальных или вымышленных, действительно кажется сумасшедшим. Поэтому, многие пары начинают подавлять то волнение и обожание, которое было у них по отношению друг к другу в начале их взаимоотношений. Они говорят себе, что теперь лучше знают другого. Теперь они знают, что другой не состоит целиком из тех идеализованных черт, которые они ему приписывали; они также знают, что другой может их разочаровывать, и что их страсть не может быть постоянной. Итак, они используют то, что знают о другом в качестве защиты против наваждения идеализации. Возможно, что идеализированные черты другого вовсе и не были ненастоящими; ненастоящими были те гарантии, которые они искали против разочарования и вечно возвращающегося одиночества.
 

Жорж обратился к терапии в связи с сильной неудовлетворенностью своим десятилетним браком. Хотя он любил свою жену и маленького ребенка, он все сильнее чувствовал, что его жена невыносимо контролирует его, что он в клетке. Ее различные требования, такие как просьба предупреждать ее, если он опаздывает домой на ужин, стали для него невыносимо принудительными. Его все больше манили сексуальные связи с другими женщинами, а по отношению к жене он все больше холодел.

 

Жорж, наконец, признался, с некоторым чувством стыда, что самыми острыми сексуальными приключениями были для него регулярные посещения нескольких проституток, которые играли с ним роль "госпожи." Во время этих встреч, он полностью отдавал себя под власть этих женщин. Они могли приказывать ему, перевязывать веревками, и делать с ним все, что хотели. Его мольба о пощаде была бесполезна. Несмотря на то, что сам генитальный контакт и оргазм случались редко, Жорж испытывал исключительное возбуждение от этих встреч. Меня, конечно, поразила ирония того, как человек, который воспринимал просьбу жены об элементарной вежливости как властность, в то же время, полностью отдавался под власть незнакомки. Жорж объяснил, что контроль "госпожи" был просто драматической фикцией. С самого начала, они договаривались о специальном пароле. Его крики и мольба о пощаде были бесполезны, но игра бы прекратилась тут же, как только он произнес бы пароль. На самом деле, он полностью контролировал ситуацию, и именно эта полная власть позволяла ему притворяться, что властвовала она.

 

Мы пришли к пониманию, что Жоржу не нравился контроль жены, потому, что он одновременно жаждал его и ужасался, что может ему поддаться. Поскольку он на самом деле во многом зависел от своей жены, любая минимальная уступка, даже такая как предупреждающий звонок, казалась слишком опасной. Он мог позволить себе сдаться только женщине, с которой, в рамках извращенно выдуманного сценария, ему было абсолютно нечего терять. Намного позднее, я спросил его, как он мог быть уверен, что "госпожа" действительно послушается его пароля. Конечно, финансовая власть играла роль. Но здесь был и вопрос веры, который ему было необходимо не замечать. Здесь опять, имел место не настоящий контроль, а сфантазированный. Он считал, что контроль принадлежит ему, а фантазировал, что находится у нее во власти. Но с другой точки зрения, он действительно был под ее властью; а фантазировал, что власть принадлежит ему, чтобы иметь.

Поскольку человеческие взаимоотношения строятся именно на таких сложных взаимных связях и зависимостях, контроль и предсказуемость часто похожи на матрешку - одно внутри другого, внутри третьего и т.д.

 

В ходе нашей последующей работы, выявился другой аспект супружеских отношений Жоржа. Он стал вспоминать их ранние совместные годы, полные волнения и страсти. Когда он рассказывал об их романе, глаза его наполнялись слезами при мысли о том, какой удивительной женщиной она была и оставалась по сей день. Мы стали обсуждать, почему он мог поделиться своими воспоминаниями и восхищением со мной, но не с ней. Ему казалось, что выражение ей своего восхищение, как в прошлом, так и в настоящем, означало бы что-то вроде подлизывания. Быть романтичным значит поставить себя в унизительную позицию просителя, может даже попрошайки. Позволить себе желать ее значит оказаться малодушным в своих собственных глазах и в ее. Он привык считать, что его стойкое исполнение роли мужа заслужило ему право на ее любовь. Повести себя по отношению к ней романтично или соблазняюще. означало отказаться от этих прав. Тут, конечно, имело место и долгая семейная история, положившая корни такому взгляду на мир. Его отец был офицером высокого ранга, карьера которого была прервана из-за его убеждения, что продвижение по службе должно быть заслужено на поле боя, без необходимости административного и социального участия в Пентагоне. Он считал себя выше, пришли к выводу мы с Жоржем, "подлизывания" к своему начальству. Таким образом, выражение желания стало для Жоржа синонимом попрошайничества и позора, а восхищение кем-либо - унизительным подлизыванием. Единственной ценной для него любовью была та любовь, которую он заслужил праведными поступками. Он начал все больше осознавать антиэротичные последствия такого взгляда на мир.

Во многих культурах, а также в раннем периоде Западной истории, существует раскол между браком и романтической любовью. Супружеские "права" закрепляются юридически, а также неофициально через обсуждение отношений. Эрос ищут в других местах, на территории, которая, в конечном итоге, кажется более безопасной. Любопытно отметить, как много романтической страсти продается в ее низших формах в массовой культуре: мыльные оперы, эротичные романы, журнальные сплетни о жизни знаменитостей. Приняв безжизненную гладь как необходимое условие безопасности в настоящих взаимоотношениях, люди ищут косвенное переживание страсти в далеких, безопасных краях.

 

Настоящая романтическая любовь, в отличие от ее деградированных форм, не существует отдельно от потребностей в безопасности и предсказуемости, а находится с ними в постоянной диалектике. Истинная романтическая любовь не может появиться там, где существует произвольное, фальшивое разделение безопасности и желания, так же как истинная духовность не может возникнуть на фоне произвольного, фальшивого разделения святого и мирского.

 

Сегодня нас совсем не удовлетворяет конец описания случая мисс Люси Фрейда. С трудом верится, что ее симптомы исчезли после интерпретации ее запретной любви к своему работодателю. (Что занятно, в свете наших новых идей о переносе, так это то, что ее обонятельные галлюцинации запаха горелого пудинга на время сменились галлюцинациями запаха сигар. А все мы знаем, кто курил сигары! Не исключено, что страсть мисс Люси, как это бывает со многими пациентами, переместилась с ее симптомов на сам анализ.) Но что самое важное с нашей сегодняшней точки зрения, это надежда на то, что, какие бы глубины страсти и поиски трансцендентного не обнаружили себя в романтических фантазиях мисс Люси, они не были бы просто отвергнуты, как нереалистичные и непрактичные. Хотелось бы надеяться, что мисс Люси не просто возвратится на свое "место, « а что она найдет другие каналы развития и самопознания.

Повышенное беспокойство о близких не всегда связано с реальной угрозой. Так, например, тревожная жена может переживать за мужа и думать "а вдруг с ним что-то случится?", "а вдруг он умрёт?", "а вдруг он попадёт в аварию или заболеет?", но при более подробном раскрытии темы оказывается, что муж совершенно здоров, не болеет, у него стабильная работа, которая вовсе не опасна для его жизни. И тогда что же побуждает к тревоге жену? В данной статье будут рассмотрены факторы такой тревоги и приведены гипотезы - о чём она может свидетельствовать.

 

1. Повышенная тревога о близких часто является обратной стороной агрессии, которая не находит выхода в отношениях. Если на близкого человека нельзя злиться, нельзя выражать в отношениях с ним агрессию, нельзя даже переживать её, для психики остаётся единственный выход - подавление. Но подавление не способствует исчезновению самого чувства. Оно пытается сигнализировать о себе с помощью тревоги. Накопленная агрессия становится гораздо сильнее, чем была бы, если бы ей было позволено выражаться. Поэтому иногда она может дорастать до гротескных масштабов бессознательного пожелания смерти близкому человеку. Но из-за сильного внутреннего конфликта или травматичности такого рода переживаний для того, кто их испытывает, она трансформируется в повышенное беспокойство. 

 

2. Другой причиной повышенной тревоги о близких является фоновое беспокойство. Если человек живёт в состоянии постоянной тревоги, которая представляет собой его психологический фон, это мучительное переживание. Тревога ищет, во что бы опредметиться, на чём бы сконцентрироваться. Психика стремится превратить неопределённое чувство тревоги в конкретный страх, чтобы было понятно, чего бояться, с чем бороться и какие меры предосторожности предпринять. Поэтому фоновая тревога может цепляться за любые возможности и ситуации, позволяющие ей стать предметной и определённой. И тогда человек вместо того, чтобы переживать непонятной природы и направленности чувство, организует свою активность вокруг конкретного страха. Например, постоянно звонит близкому, проверяя, всё ли у него в порядке.

 

3. Третьей причиной повышенного беспокойства о близких может быть слияние с ними и нехватка или отсутствие сепарации. В слиянии человек чувствует себя одним целым с другим или другими, ему не хватает личных границ и личного пространства. Поэтому всё происходящее с другим человеком он переживает так, как если бы это происходило с ним самим. К примеру, если сын не сдал экзамен, для матери, которая сливается с ним, живёт и дышит его успехами, это катастрофа, и она переживается как собственный провал. Поэтому она будет беспокоиться об экзаменах сына гораздо сильнее, чем он сам. 

 

4. За тревогой о близких также может маскироваться более масштабная и серьёзная психологическая проблема, с которой человек по каким-то причинам не готов столкнуться лицом к лицу. Это может быть отсутствие собственной идентичности, необходимость сделать важный жизненный выбор, тяжелая личная ситуация. В этих случаях иногда человек пытается отвлечься тем, что предпочитает думать о других вместо себя. И тогда ему легче позаботиться о том, как чувствует себя его друг или партнёр, чем столкнуться с самим собой. С другом или партнёром проще понять, что делать, - предостеречь, утешить, а с самим собой разбираться гораздо дольше и сложнее.

 

5. В качестве пятой причины повышенного беспокойства о близких часто выступает контроль. В некоторых случаях этот контроль отчётливо осознаётся, но маскируется беспокойством. Например, когда жене, гуляющей с подругой, постоянно звонит её ревнивый муж, и спрашивает, не замёрзла ли она, что ей купить и т.д. В этой ситуации он пытается удостовериться, что она гуляет именно с подругой, а не с любовником. Его беспокоит факт её отсутствия, он не доверяет ей и подозревает в измене, а потому тревога находит выход в навязчивых звонках и сообщениях. К контролю в семье часто побуждает попытка ребёнка сепарироваться. Если родители пока к этому не готовы, они начинают тревожиться - как же ребёнок будет жить без них, что он будет есть, как он заработает себе на жизнь, если переедет, даже если объективных причин для такого беспокойства нет. Скорее, в этой ситуации они больше беспокоятся о себе - как же они будут без него, и о потере контроля - а вдруг он натворит глупостей и опозорит семью, если получит больше свободы.

 

Тревога о близких, на первый взгляд, кажется благородным чувством, ведь по форме она выражает заботу о них, попытку предложить что-то конструктивное и предостеречь от опасности. С другой стороны, эта тревога часто переживается самими близкими с чувством раздражения. Кто-то злится на то, что с ним обходятся так, будто бы он маленький, глупый и недееспособный. Кто-то устаёт от этого повышенного внимания, и в моменты тревоги за него переживает отсутствие свободы и контроль. За раздражением часто следует вина - как я могу злиться, если обо мне пытаются позаботиться? Но в этот момент следует остановиться и обратить внимание на свои чувства. Само наличие чувства раздражения является сигналом, что в ситуации что-то не так, и она нуждается в дополнительном анализе.

Слияние в отношениях естественно на первом их этапе - когда партнёры только знакомятся друг с другом, испытывают друг к другу сильные чувства и начинают отношения. На этапе слияния больше замечаются сходства, чем различия, и партнёры могут переживать ощущение единения, как будто они являются одним целым, во всём самом главном согласны друг с другом и не хотят расставаться даже на короткое время. 

Своими корнями переживание слияния и то, насколько человеку комфортно в нём, уходит в ранние детские отношения с мамой, в возраст младенчества, для которого как раз был характерен этап слияния. И, если на этом этапе человек не смог насытиться чувством безопасности или впоследствии отделиться от мамы, в дальнейшем он будет стараться продлить чувство слияния, что негативно скажется на построении отношений. 

 

Помимо первого этапа, отношения проходят и дальнейшие этапы развития, на которых снимаются проекции и обнаруживаются различия между партнёрами. Это могут быть бытовые разногласия или разница во взглядах. Партнёры обнаруживают, что, на самом деле, являются совершенно разными людьми, и у каждого из них есть свои потребности, желания, мысли, мнения, которые не всегда совпадают с таковыми у другого. В момент таких осознаний между ними могут возникать конфликты, ссоры, и основная цель этапа сепарации в том, чтобы осознать, что они разные, но могут быть вместе, поскольку между ними есть точки соприкосновения, они могут договариваться и уживаться друг с другом. Либо, наоборот, партнёры понимают, что первичная влюблённость и этап слияния были целиком порождены проекциями, а при столкновении с реальностью их ожидания от отношений не могут реализоваться, и тогда они расстаются.

 

Однако увлечённость переживанием слияния мешает этапу сепарации, когда вместо того, чтобы осознавать различия и более реалистично воспринимать друг друга, оба партнёра или кто-то из них продолжает длить этап слияния вопреки тому, что уже пришло время для сепарации. Это происходит из-за ранних детских травм, комплекса брошенного, страха покинутости и одиночества, несформированной идентичности и страха перед тем, чтобы быть собой. И тогда в отношениях нарастают конфликты из-за того, что партнёры пытаются совместить несовместимое, либо один из них хочет переделать другого так, чтобы тот полностью вписался в его проекцию или был таким же, как он, не имея права быть другим человеком. В итоге получается, что слияние уже невозможно удержать, но и сепарации не происходит, и такая ситуация порождает зависимые отношения.

 

В отличие от естественного первого этапа слияния, который даёт обоим партнёрам ресурс приятных моментов и воспоминаний, чтобы затем им было легче вместе проходить через кризисы, неестественное, искусственно удерживаемое слияние в зависимых отношениях заставляет кого-то из партнёров или обоих жертвовать собой и своими интересами для поддержания зависимости. И вместо ресурсного состояния слияние превращается в удушье и пытку - в отношениях наступает застой, партнёры не могут отделиться друг от друга, чтобы получать новый опыт и обмениваться им, они начинают бурно ссориться и столь же бурно мириться, и в итоге отношения истощают обоих вместо того, чтобы наполнять силой и радостью.

С точки зрения юнгианской психологии, которая рассматривает любые психологические феномены сквозь призму архетипов, состояние слияния в любви отражено архетипом андрогина, представленном в платоновском мифе. В диалоге "Пир" Платон изложил миф о целостных первосуществах, которые были разделены Зевсом за их гордыню, и на первом этапе разделения они страдали от невозможности воссоединения, а затем Зевс сжалился над ними и дал им возможность воссоединяться в любви. В результате разделения они утратили первоначальную целостность, но обрели способность любить друг друга и создавать пары, что было бы невозможно, если бы они не были разделены, ведь тогда целостное мужеженское, женско-женское или муже-мужское существо вынуждено было бы любить самого себя.

Из этого мифа можно извлечь очень ценные смыслы для понимания того, как устроены отношения. А именно - для любви нужно, чтобы имели место быть двое, а не только один. Т.е. необходимы не только встречи, но и расставания, не только контакт и согласие в нём, но и отдых от контакта. Не только сходства, но и различия. Чтобы любовь была возможной, нужна встреча двух разных людей, которые могут в чём-то сойтись и дополнить друг друга. И тогда стремление к абсолютному слиянию оказывается нереалистичным, ведь на свете нет двух абсолютно идентичных друг другу людей, а, если бы и были, им было бы слишком скучно друг с другом, ведь они бы ничем не смогли обменяться.

 

Тоска по вечному слиянию не всегда приводит к зависимым отношениям. Иногда она побуждает человека проходить лишь первый этап отношений, напитываться энергией и соскакивать со второго этапа, когда начинается осознание различий, поскольку этот этап становится для человека невыносимым. Таким образом, избегание этого этапа может вести и к контрзависимости, и к неспособности строить длительные отношения и находиться в партнёрстве, а не в монаде. Но эта трудность решаема в психотерапии и, чтобы решить её, важно проработать как тему собственного "я", своей идентичности и способности быть в гармонии наедине с собой, так и тему Другого - кто он для человека, каков его образ, чем он притягивает и пугает и почему так важно слияние, в котором ему нет места.

СЛИЯНИЕ и ощущение эмоционального кайфа, блаженства, восторга - это тот сладко-жгуче-отчаянно-горький адский наркотик, на котором сидят люди с созависимым компонентом.

Эмоционально зависимый человек - человек, который испытал на себе, как это - жить в слиянии, быть в пиковом проживании любви, синтонности и полной эмпатии с другим человеком, для которого в тот момент каждый из пары является смыслом жизни и высшей ценностью, чем-то, кем-то, кто делает трудности реальности выносимыми и даже в какой-то мере желанными и не насытился подобной глубокой и глубинной близостью, а жаждет ее еще и еще и не может получить стабильно в достаточном количестве и нужного ему качества.

Смысл любви эмоционально-зависимым человеком сводится к пику переживания - слиянию и застреванию в нем.

И когда в силу естественного течения жизни такой человек остается в одиночестве или в "трезвых" отношениях, он вынужден проживать "ломку", которая не многим легче, чем при отказе от психоактивных веществ (наркотиков или алкоголя).

Полярность эмоциональной зависимости, сильнейшей, почти непереносимой тяги к слиянию - это контрзависимость.

Контрзависимое состояние - это когда человек отключил свой эмоционально-чувственный контур, и любое приближение в контакте вызывает либо его отторжение, бегство, а при невозможности оных активную агрессию. 

Снежная Королева (Снежный Король) властвуют, но не любят.

Полюбив и доверившись, Снегурочка прыгнула через Огонь и растаяла.

Чувства кажутся непереносимыми в своей обжигающей силе для человека, сделавшего полуосознанный выбор "КОНТРзависимости".

"Я не хочу страдать, и поэтому выбираю никогда и ни к кому не приближаться, не любить, не доверять", - мог бы сказать такой человек в момент принятия своего решения.

Эмоциональная (любовная) зависимость и контрзависимость - два на первый взгляд противоположных способа избегать близости с собой и с Другим, со своими смыслами, волей и чувствами - оберегают человека от кажущихся ему непереносимыми встреч с чувствами:

Для кого-то вынести чувства гораздо легче, чем решить жизненные задачи смысла, неизбежно прилагающиеся к базовым способностям человека (познавать и любить, творчески создавать, проявлять свободу воли и выбирать, говоря чему-то ДА, а чему-то НЕТ): 

Не менее важная и ценная область, которую защищает зависимое поведение - область социальных вкусняшек, область действий и материальных благ: 

И четвертый блок, основа происходящего - это вопрос самоценности и границ, по сути реальная встреча с собой: 

Самоценность - это не только идентификация на уровне понимания, но и реализация самоценности на каждом уровне онтологической проявленности человека.

Иногда в роли другого человека оказывается алкоголь (игра, наркотик) - опосредованный объект, промежуточный этап между Я и Другим. Наличие в паре "третьего" - алкоголя, кредитов или любовника/любовницы - позволяет Двоим никогда не встретиться, при этом испытывая сильнейшую потребность в близости, хотя у них есть все возможности и ресурсы для Встречи, Любви, и одновременно помогает балансировать, сохраняя устойчивые неустойчивые отношения.

В здоровых отношениях у пары рождается их Дитя, Плод их любви (чувств), их смыслов и ценностей и их действий (сотрудничества) - ребенок, открытие, проект.

И до тех пор, пока такая возможность у пары есть, они остаются в близости, их отношения динамично развиваются.

Как только исчерпывается возможность творческого зарождения и создание Нового, отношения переходят в стадию затухания и завершения.

В болезненных отношениях зависимости "третий" не является продолжением и развитием их отношений, а, отчасти выполняя функцию амортизатора и контейнера процессов пары, поглощает их ресурсы "впустую", со временем начиная разрушать "родительскую диаду", так как изначально лишен возможности роста и отделения, самостоятельного развития (как ребенок или творческий проект).

Одиночество - одна из самых распространённых проблем современности, глобальные причины которой связаны с изменениями структуры общества и культуры. В психологии же тему одиночества можно рассматривать весьма ограниченно, поскольку работа ведётся с конкретным запросом. У психолога нет инструментов влияния на глобальные процессы и окружающих клиента людей, он не выступает в роли сводника, не организует знакомства, не может магическим образом притянуть в чью-то жизнь партнёра и не даёт гарантий, что после работы с ним партнёр будет найден. Однако психолог может помочь клиенту лучше осознать причины своего одиночества и проработать их, либо научиться его выносить. В данной статье я разберу основные причины, по которым человек может быть одинок. 

 

1. Проблема ожиданий. При работе с темой одиночества в терапии психолог, как правило, задаёт клиенту стандартные вопросы на прояснение ситуации - "как давно вы одиноки?", "какого партнёра вам хотелось бы найти?", "чего вы ждёте от отношений?". Чтобы решить проблему, важно понимать, к чему человек стремится и от чего отталкивается. И часто корень проблемы кроется именно в ожиданиях. Ожидания могут быть противоречивыми или трудно достижимыми в реальной жизни. Например, с одной стороны, хочется, чтобы партнёр опекал, помогал, защищал и выполнял другие родительские функции. С другой стороны, хочется, чтобы в отношениях была свобода, спонтанность, возможность проявить своё "я". Или, бывает, что портрет желаемого партнера обретает сказочный, далёкий от реальности образ. Например, ищется идеальное совпадение и согласие с партнёром во всех взглядах, интересах и ценностях, чего практически не бывает в реальности, а, если и бывает, такие отношения чреваты отдельным типом проблем. Или ищутся бесконфликтные и беспроблемные отношения, что фактически означает отсутствие в них жизни, а значит, и самих отношений. В таких случаях психолог обращает внимание на противоречия в ожиданиях и на то, как можно их скорректировать, чтобы повысить шансы найти партнёра. 

 

2. Проблема внутренних страхов и блоков. В терапии психолог также обращает внимание на то, был ли у клиента какой-то опыт отношений в прошлом, насколько удачным его считает клиент, нет ли в прошлом чего-то незавершенного, что мешает двигаться дальше. Например, если клиент не может отпустить кого-то из прошлого, ему будет трудно найти партнёра, поскольку символически место партнёра уже занято, он не открыт новому. Или, если в прошлом была какая-то боль, измена или предательство, клиент может бояться повторения этого опыта и бессознательно избегать отношений. При работе с темой одиночества важно убедиться, что поиску партнёра ничего не мешает. А, если мешает, проработать и завершить неудачный опыт.

 

3. Проблема семейных сценариев. Для прояснения темы одиночества полезно обратиться к тому, какие отношения приняты в семье клиента, какие отношения были и есть у его родителей между собой. Если родители в разводе, есть ли у мамы и папы партнёр, насколько это прочные и длительные отношения. Специфика отношений внутри семьи накладывает отпечаток на всю жизнь человека, поскольку именно в семье он строит свои первые близкие отношения с людьми, невольно перенимая семейные модели. Например, если в семье отстранённый папа и гиперактивная мама, клиент может взять на себя одну из этих ролей. Закрепляясь в этой роли, он обрекает себя на повторение семейной дисфункции и лишает себя возможности выйти из семейного сценария.

 

4. Проблема потребностей. Важно понять и то, зачем человеку нужны отношения, какие потребности стоят за его запросом. Например, за запросом на отношения может стоять потребность в постоянной поддержке и внимании, в повышении самооценки, чувства собственной важности и нужности. И тогда партнёр нужен в качестве ресурса, а не самоценности, из чего становится ясно, почему люди не соглашаются на эту роль. Нести на себе роль родителя взрослого человека тяжело и энергозатратно. Мало кому хотелось бы восполнять собой чужие внутренние дефициты, что совершенно естественно. Тем более, что вокруг много людей с аналогичными дефицитами. В этом случае психотерапия ведётся в направлении поиска ресурсов в самом клиенте, чтобы партнер искался им не из дефицита, а из чувства внутренней полноты.

 

5. Проблема обмена. Если человек обращается с запросом на поиск отношений и чего-то хочет от них, важно понять, что он готов предложить взамен и как он это предлагает. Отношения не могут быть односторонними, это всегда обмен, исходя из чего полезно подумать, как можно было бы заинтересовать потенциального партнёра, что человек готов отдавать в отношениях. При прояснении этой проблемы может вскрыться, что, например, человеку есть, что предложить, он мог бы обогатить жизнь другого, но не умеет сигнализировать об этом так, чтобы быть понятым. В итоге люди не понимают, что именно и на каких условиях он предлагает. Или человек недооценивает себя и думает, что ему нечего предложить, хотя на самом деле это не так. Или предлагает то, что не нужно другим. 

 

6. Проблема поиска и коммуникаций. Очень часто проблема невозможности найти партнёра кроется в нехватке коммуникативных навыков. Например, человек ищет чего-то там, где слишком мала вероятность найти. Исходя из внутренних убеждений, он может думать, что нужно искать именно в таком-то кругу, среди таких-то людей и не обращает внимание на другие возможности. Другой стороной проблемы является неумение завязывать и поддерживать знакомства, из-за чего контакты трудно установить, либо они быстро теряются. В этом случае психолог обращает внимание на то, что клиент мог бы делать иначе в ситуации знакомства или при попытке сохранить контакт. Возможно, он делает слишком поспешные выводы о людях, оценивает их по какой-то сетке критериев, не давая другому времени и шанса раскрыться. Или по каким-то причинам обращает внимание только на отвергающих персонажей, игнорируя тех, кто питает к нему интерес.

 

Прояснение причин одиночества в психотерапии превращает эту проблему из обречённости в свободный выбор клиента. Зная о том, что он одинок по таким-то причинам, клиент может самостоятельно выбирать, что для него важнее - сохранить свою мечту о неземном идеале или найти реального человека, оставить семейный сценарий неизменным или рискнуть попробовать новые модели, проработать свои детские травмы или продолжить пытаться приложить к ним партнёра в качестве пластыря. В этом смысле, терапия не принуждает и не обещает чудес, но указывает на то, как эффективнее использовать уже имеющиеся возможности.