Публикации с тегом ресурсы личности (19)

В современную культуру высоких скоростей органично вписывается типаж человека действия. Человек действия - это тот, кто предпочитает жить внешним, а не внутренним миром - внешними целями, ценностями и достижениями. Чувствованию и рефлексии он предпочитает действия, а в действиях ориентируется на конкретные результаты. Как правило, у таких людей много социальных достижений, они не тратят время зря, но у такого стиля жизни есть и подводные камни - дисбаланс между отдыхом и работой, истощение, уязвимость перед кризисными событиями, чувство бессмысленности жизни... 

Человека действия со всеми его амбициями и требованиями к себе воспитывает не только семья, но и культура. Когда с ранних лет он слышит что-то по типу "зачем страдать - надо делать дела", "это не стоит слёз - утёр и пошёл дальше", "все твои беды от безделья" и т.д., он начинает настраивать себя на то, что чувствовать и рефлексировать бессмысленно и бесполезно - надо действовать. И тогда в любых ситуациях он старается действовать. Если заболел его близкий человек, он действует - ищет врачей, организует лечение. В случае проблем на работе он также действует - идёт к руководству или ищет другую работу. 

 

Но далеко не все трудности поддаются решению через действие, и далеко не все лучшие решения приходят сразу. Уязвимость человека действия в том, что его стиль жизни заключается в мгновенном отреагировании. Если ему что-то не нравится, это нужно изменить. Чувствует он себя одиноко - идёт на массовое мероприятие для знакомств. Чувствует себя депрессивно - в лучшем случае, идёт к врачу и принимает таблетки, в худшем - игнорирует своё состояние, нагружая себя ещё большим количеством дел.

Мгновенное отреагирование не даёт возможности психике адаптироваться к ситуации. Так, например, в ситуации личностного кризиса или горевания одними действиями вряд ли можно ускорить процесс. Оба этих процесса требуют времени, терпения и внутреннего проживания. Человек действия, напротив, форсирует события, разрывая собственную связь со своими переживаниями и чувствами. Он действует вместо того, чтобы переживать, и чтобы не переживать, из-за чего его контакт с самим собой и со своей интуицией оказывается затруднён.

 

Теряя контакт с собой, человек действия подвержен тяжёлым переживаниям чувства бессмысленности жизни. Постоянные действия изматывают, а смыслы часто находятся нами именно в плоскости замедления - когда мы позволяем себе медитативно гулять по парку, наблюдая за природой, думаем о вечном, созерцаем предметы искусства. В эти моменты мы переключаемся с внешнего мира на свой внутренний, с бешеного темпа жизни на органичный для нашей психики ритм. Такое переключение необходимо не только для того, чтобы восстановить силы, но и для того, чтобы внутри могли созреть инсайты и верные решения. 

 

Избегая уединения и любых форм бездеятельности, человек действия значительно обедняет свою жизнь. С юнгианской точки зрения, он лишает себя именно того измерения жизни, которое несёт в себе потенциал для расцвета смыслов, а именно - символического измерения. Всё время действовать - значит, воспринимать мир слишком односторонне и буквально, находиться в архетипе героя, которому важно преодолевать, покорять, достигать и побеждать. Но героическая установка сознания рано или поздно изнашивается. Она гармонична для первой половины жизни, но плохо работает во второй, когда и сил действовать уже меньше, и желаемое, по большей части, уже достигнуто, а перед человеком стоят совсем иные возрастные задачи. Если же во второй половине жизни человек продолжает реализовывать исключительно установку на действия, он рискует подорвать своё психическое и физическое здоровье и впасть в ещё больший кризис. 

 

Действуя вместо рефлексии и переживаний, мы часто подменяем внутренние процессы внешними изменениями, по причине чего подлинных изменений не происходит. Так, если мы чувствуем хандру, можно сменить работу или круг общения, сделать ремонт или переехать в другую страну, и, возможно, на время это поможет, однако внешние изменения никак не касаются глубинных причин нашего состояния и лишь позволяют отсрочить, перенести кризис, а не избежать его. Поэтому, с точки зрения психологии, гораздо продуктивнее обращать внимание на исток своего внутреннего состояния вместо того, чтобы избегать его. Так, Юнг рекомендует нам не бояться приглашать депрессию на чай и вести с ней душевные беседы. Т.е. не бояться глубже погружаться в те состояния, которые кажутся нам дискомфортными. И не бояться пребывать в них смиренно и в ожидании обратной связи от нашей Самости. 

 

Живя в модусе действия, человек рискует вовремя не заметить судьбоносных для него внутренних перемен, которые требуют сознательности и внимания, а при попытке их избежать они рискуют превратиться в судьбу человека, которую он проживает неосознанно, а, значит, мало на что может в ней повлиять. Таким образом, стоящая за гипердеятельностью установка на сверхконтроль обращается против самой себя - чем больше мы действуем и пытаемся контролировать внешние обстоятельства вместо того, чтобы слышать и понимать себя, тем больше наша жизнь ускользает из-под зоны нашего влияния. 

В юнгианском анализе психолог уделяет большое внимание сновидениям клиента, поскольку они отражают содержание и динамику его бессознательного. Так, клиент может переживать, думать и рассказывать о чём-то одном, а его сны - свидетельствовать о чём-то другом, чего он упорно не замечает, не осознаёт и признаёт в себе. Особенно важны для анализа эротические сновидения, поскольку в них кроется ответ на вопрос о том, что именно сейчас происходит с энергией либидо клиента - в каком она состоянии, на что или на кого она направлена, с кем он бессознательно связан или хотел бы установить связь.

 

В отличие от фрейдизма, в юнгианском анализе сексуальные сны не трактуются буквально. Если человеку снится сон про секс, это не всегда означает, что за этим сном скрывается именно сексуальное влечение к какой-то персоне, ведь нам могут сниться абсурдные, с точки зрения логики, сны, в которых секс происходит с теми персонажами, которые вряд ли когда-либо привлекли бы нас сексуально в реальной жизни. Поэтому буквальная трактовка таких снов была бы слишком односторонней и в малой степени информативной.

 

Фрейдистским трактовкам Юнг противопоставлял символический подход. Применительно к эротическим сновидениям этот подход означает, что аналитик обращает внимание не столько на внешнюю, сколько на внутреннюю их сторону. Например, если клиенту снится секс с аналитиком, на символическом уровне этот сон означает что-то про близость. Либо клиент переживает эмоциональную и душевную близость в контакте с аналитиком, тесно связан и с ним или, возможно, зависим от него. Либо, напротив, в анализе не хватает чувства близости или места для этого чувства, что компенсируется сном о сексе. 

 

Важно обратить внимание не только на то, с кем именно человек вступает или хочет вступить в сексуальную связь во сне, но и на декорации. Секс в опасном месте может означать, что близость с другими людьми (не обязательно сексуальная) представляет опасность для человека и вызывает у него сильную тревогу. Либо что близким можно быть только с теми людьми, с которыми можно вместе пережить опасность. Секс в комфортном и красивом месте во сне может означать, что для близости человеку нужны особые условия. Секс на улице или в коридоре может символизировать отсутствие в психике и жизни клиента места для близости.

 

Помимо темы близости, сексуальные сновидения могут указывать на стремление человека интегрировать какую-либо часть себя. Так, человеку может сниться секс с кем-то, кто неприятен ему в реальной жизни, либо с кем абсурдно было бы представить секс. И тогда бессознательное указывает ему не на то, что он хотел бы секса с этой конкретной персоной, а на то, что эта персона сейчас значима для него, с точки зрения его внутреннего развития и пути индивидуации, поскольку на неё проецируется что-то важное. А проецироваться могут как отвергаемые, забытые и теневые части себя, так и неприсвоенные ресурсы, подавляемые в себе качества...

 

Иногда эротические сновидения могут пугать клиентов, например, если женатому человеку в анализе снится сон о сексе не с женой, а с кем-то ещё, либо человеку строгих взглядов вдруг снится какой-то секс, который он счёл бы развратным. Сексуальные сновидения могут касаться и темы инцеста, а могут быть вплетены в ночные кошмары. С точки зрения юнгианского анализа, такого рода снов не стоит пугаться. Сон об измене жене не так часто буквально указывает на тайное желание изменить ей, но может косвенно указывать на проблемы в отношениях с ней, которые можно вовремя осознать и разрешить в анализе. Так, если женатому мужчине снится секс с двумя женщинами, это может означать, что какие-то его потребности не удовлетворяются в браке и, возможно, не могут быть сполна удовлетворены в нём, в принципе. И это не повод к измене, а повод задуматься о том, что идеальных партнёров нет, и естественно, что в браке какие-то потребности удовлетворяются, а другие могут быть сублимированы. 

 

Сон про инцест также не означает, что человек страдает перверсиями или что в его бессознательном зреют какие-то извращения. Часто такие сны указывают на глубинную эмоциональную связь или недостаток связи с каким-то родственником. Например, если человек долго не может построить личную жизнь, и в анализе ему снится секс с родительской фигурой, это означает, что именно привязанность к родительской фигуре мешает другим отношениям, и эта привязанность не в буквальном смысле сексуальна, но символична. Бессознательное подчёркивает, что такая проблема есть, настолько ярко, чтобы человек мог по-настоящему осознать эту проблему и не пройти мимо неё.

 

Какими бы ни были эротические сновидения, их появление в анализе означает, что в бессознательном клиента кипит какая-то жизнь. В этом смысле, даже самые странные сексуальные сны лучше полного их отсутствия, поскольку отсутствие какой-либо внутренней сексуальной жизни у клиента (сновидений, фантазий) свидетельствует об энергетическом застое и глубоко подавленном состоянии истока его жизненной силы, которая, как огонь, необходима для того, чтобы аналитическая трансформация могла состояться. 

В современной популярной психологии то и дело звучат призывы: "Выходите из зоны комфорта!". Или: "Преодолевайте свои страхи!". И кто-то следует этим советам и пытается выйти, а кто-то другой отвечает, что в зону комфорта сначала хорошо бы зайти. Что же такое эта зона комфорта, зачем из неё выходить и стоит ли это делать, в принципе?

 

Под зоной комфорта, как правило, понимаются стабильные условия жизни, к которым привык человек. Например, знакомые ему сценарии, одни и те же типажи людей, с которыми он знакомится и общается, привычный способ зарабатывать деньги, справляться со стрессом и поддерживать себя. Привычное вовсе не означает "комфортное", поскольку не у всех людей адаптация к миру отлажена таким образом, чтобы они чувствовали себя хорошо. Например, если привычным способом справляться со стрессом для человека является чрезмерное употребление алкоголя, как состояние опьянения, так и его последствия вряд ли можно назвать комфортными. Однако этот способ наименее энергозатратен, ведь человек знает, что в какой-то мере он ему помогает, а, значит, в любой момент может обратиться к тому, что выручало его всегда. 

 

"Зоной комфорта" также можно назвать ту модель поведения, которая выстраивается вокруг личных страхов и травм человека. К примеру, в результате опыта попытки насилия или насилия женщина боится мужчин, а потому предпочитает исключительно женское окружение. В некоторых случаях это воспринимается ей как личный выбор - она выбирает отсутствие рисков и напоминаний о травме, бережёт своё физическое и психическое здоровье, и, в целом, её всё устраивает. В других случаях эта тема может беспокоить женщину, и тогда она идёт с ней к психологу.

 

В положительном смысле, зона комфорта - это совокупность внешних условий и паттернов поведения, которые позволяют человеку наладить оптимальное взаимодействие со средой и чувствовать себя хорошо. Это может быть комфортная работа, комфортное окружение, комфортные бытовые условия. К такому комфорту стремятся практически все, и в наших силах, в зоне нашей ответственности обеспечить его себе, чтобы все наши базовые потребности были закрыты, чтобы у нас были ресурсы, время для себя, для отдыха и для творчества.

 

В негативном смысле, зона комфорта - это совокупность тех привычных условий и моделей поведения человека, которые создают стагнацию, т.е. мешают ему расти и развиваться. Например, это может быть выбор в пользу того, чтобы продолжать жить с токсичными родителями, потому что найти хорошую работу и отдельное жильё слишком страшно. Ситуацию проживания с токсичными родителями под одной крышей вряд ли можно назвать зоной комфорта, но, выбирая между тем, что дискомфортно, и тем, что страшно, человек предпочитает первое. Как следствие, он никак не может выйти из замкнутого круга и изменить свою жизнь.

 

В каких же случаях стоит выходить из зоны комфорта, а в каких это не очень полезно? При ответе на этот вопрос, в первую очередь, важно учесть, что у разных людей совершенно разные особенности. И для кого-то комфорт - это парашютный спорт, а для кого-то другого - выходные на природе или дома за книгой. Различаются у людей и реакции на стресс. Кто-то в состоянии стресса мобилизуется и готов свернуть горы, кто-то другой впадает в деструктивное состояние ступора, паники или отчаяния. Поэтому сначала важно понять, действительно ли сейчас человек находится в зоне своего комфорта или же он находится в вынужденно дискомфортной ситуации, изменение которой приведёт к куда более худшим для него последствиям.

 

Во-вторых, стоит обратить внимание на имеющиеся у человека ресурсы и на то, как он с ними обращается. В некоторых ситуациях "выход из зоны комфорта" в ближайшее время просто невозможен, например, по причине того, что человек живёт в условиях крайних финансовых затруднений, либо в тяжелой семейной ситуации. И тогда называть такую ситуацию "зоной комфорта" было бы достаточно цинично и бессердечно по отношению к человеку, который оказался в подобных обстоятельствах. Да, вполне может быть, что ему лучше ничего не менять, чтобы сохранить остатки имеющихся ресурсов и предотвратить их катастрофические потери, но тогда речь идёт не о комфорте, а о выживании. 

 

В-третьих, выход из зоны комфорта вряд ли стоит того, чтобы просто выйти из зоны комфорта. Важно, чтобы человек понимал, нужно ли это ему и зачем. Если он спокойно живёт со своими страхами, адаптировался к ним, подстроил под них свою жизнь и своё окружение, умеет заботиться о себе так, чтобы не попадать в ситуации, где он чего-то боится, и его всё устраивает, смысл выходить из зоны комфорта вряд ли найдётся. Если же человек поднимает тему того, что в его жизни, на первый взгляд, всё идеально, но чего-то не хватает или хотелось бы по-другому, в этой ситуации можно выделить потребность и мотив - чего именно хотелось бы, как можно к этому прийти, обязательно ли для этого прощаться со своим комфортом. 

 

В целом, забота о своём комфорте естественна для человека. Естественно и экономить энергию, ресурсы, придерживаться старых и проверенных моделей мышления и поведения. Поэтому было бы странно выходить из зоны комфорта без потребности и внутренней необходимости, просто потому что кто-то в Интернете написал, что это хорошо и правильно. Само понятие "зоны комфорта" является достаточно спорным, поэтому, прежде чем выходить из зоны комфорта, стоило бы разобраться в том, является ли она таковой или же это псевдокомфорт и самообман, но тогда для него лучше бы подошло иное название. 

Психологическое взросление и обретение личностной зрелости - тот процесс, который далеко не всегда синхронизирован со взрослением физическим. Иногда из-за травмирующих событий, сложной семейной ситуации или высокой ответственности человек вынужден повзрослеть слишком рано. В других случаях, наоборот, происходит задержка психологического развития, несмотря на то, что и физические, и психологические функции развиваются у человека в норме. Бывает и так, что взросление активнее идёт в какой-то одной сфере жизни, а в других запаздывает. Так, например, человек может довольно рано научиться работать и зарабатывать деньги, но долго не уметь обращаться со своими эмоциями и чувствами, и тогда он зрел лишь в одном аспекте своей личности, тогда как в другом остаётся ребёнком. 

 

В настоящее время проблема с гармоничным обретением психологической зрелости встречается довольно часто, и это объяснимо разными социально-экономическими и психологическими факторами, которые задерживают этот процесс. Из социально-экономических можно выделить необходимое для получения профессии долгое обучение, следствием которого является длительная финансовая зависимость от родителей. На пути к взрослению могут также стоять жилищные проблемы, когда человек не имеет возможности жить отдельно и вынужден как-то обходиться с постоянным вмешательством родителей в его взрослую жизнь.

 

Психологическими факторами, тормозящими процесс личностного роста, являются спутанные и конфликтные отношения между родителями, вынужденность спасать кого-то из членов семьи, развод родителей, дисфункциональные отношения в семье, нехватка любви и поддержки, гипо- или гиперопека, внезапная и слишком резкая попытка сепарации. Недолюбленный и травмированный человек не получает ресурса, чтобы двигаться дальше, а потому часто нуждается в том, чтобы кто-то его долюбил и долечил, чтобы вырасти. Человек, которого постоянно спасают и опекают слишком сильно, не учится опираться на самого себя и теряет бесценный опыт научения на собственных ошибках. 

 

Процесс психологического взросления также связан с тем индивидуальным путём развития, который человек проходит в течение жизни. И у кого-то этот путь является сравнительно лёгким - он легко добивается желаемого, внешняя среда поддерживает и питает его. Другие люди, напротив, в своём развитии сталкиваются с многочисленными кризисами - болезнь и смерть родственников и близких людей, осложнённые отношения, неудачи, потери.

 

Чтобы психологически вырасти, человеку нужны и успехи, и неудачи. В процессе развития что-то получается у него, что-то - нет, что-то зависит от него лично, а что-то другое приходится принять, как данность. И порой жизненные кризисы потенциально содержат в себе гораздо больше ресурсов для личностного роста, если у человека есть поддержка, внутренние опоры и силы со всем этим справиться. Если же нет, кризис, напротив, может способствовать тому, что человек застревает на определённом этапе развития и не в состоянии двигаться дальше. Поэтому для гармоничного взросления важно оптимальное сочетание внутренних и внешних факторов, чтобы возрастные задачи заставляли человека прилагать усилия для своего развития, но не истощали его.

 

Помимо внешних факторов, на психологическое взросление также серьёзное влияние оказывает внутренняя позиция человека, а именно - хочет ли он сам взрослеть, если у него мотивация к росту. И тот, кто замотивирован к росту, активно ищет возможности для своего развития - ставит себе цели и задачи, прорабатывает свои проблемы, ищет психологической помощи, если не может чего-то осознать сам и справиться с этим. Благодаря такой мотивации можно преодолеть практически любые, даже самые сложные и деструктивные внешние условия, потому что, несмотря на них, человек хочет расти и постоянно что-то в этом направлении делает - разбирается, анализирует, переживает, осмысляет и извлекает опыт. В противоположных случаях условия могут быть идеально благоприятными, но, если у человека нет внутренней мотивации расти, вряд ли что-то заставит его это сделать, пока не захочет он сам.

 

И на пути к тому, чтобы захотеть повзрослеть, также, помимо внешних, могут стоять разные внутренние факторы. Например, позиция ребёнка удобнее и комфортнее, чем позиция взрослого. В ней можно не брать на себя ответственность за собственную жизнь, валять дурака, получать от других людей тепло и внимание. Занимая позицию ребёнка, человек провоцирует кого-то извне занять позицию родителя по отношению к нему. И такой человек всегда найдёт того, кто его утешит и о нём позаботится, но он рискует потерять в этом свою свободу.

 

Кроме того, психологической взросление связано с готовностью быть живым, открытым и рисковать. А открытость жизни означает готовность к любому опыту - как хорошему, так и плохому. Чтобы обрести зрелость, человеку важно знать, что мир вокруг безопасен и что он сможет сам со всем справиться. В тех случаях, когда эту веру в себя не привили родители, её можно обрести благодаря психологической помощи.

 

И самое важное, что нужно для того, чтобы повзрослеть, - это попрощаться с собственным детством, с его беззаботностью, со страхом стать ненужным взрослым и с детскими ожиданиями от жизни. Такое прощание бывает крайне болезненным и тяжёлым, поскольку оно означает начало нового этапа жизни и окончание старого, вступление в неизвестность вместо привычной предсказуемости, выход из зоны комфорта, расставание с иллюзиями и экзистенциальную потерю того, что никогда не вернётся, а значит, признание однонаправленного потока жизни, собственной конечности и смертности. Оно также означает отказ человека от пассивной и потребительской позиции по отношению к жизни и к другим людям. Поскольку, если ты уже взрослый, поздно кого-то в чём-то винить и чего-то требовать. Если тебе что-то нужно, вряд ли есть смысл ждать, что это сделает кто-то другой. Продуктивнее просто пойти и сделать это для самого себя. Твои выборы - твоя ответственность, а твои опоры - только внутри тебя. И только тебе решать, что делать с твоим, в том числе, детским опытом. А, значит, пришла пора поблагодарить этот опыт за то, что ты стал тем, кто ты есть, и двигаться дальше. 

Сюжеты, символические образы и мотивы, связанные с идеей конца света и гибелью Земли, встречаются у пациентов разных возрастов и самыми разными психическими структурами и характерами. Падение зимой 2013 года челябинского метеорита вызвало оживление и многочисленные  разыгрывания этого сюжета, в первую очередь, - в сэндплей-композициях пациентов-детей.

Несмотря на то, что объективно дети знали о реальной истории в Челябинске (что разрушения были незначительны, жертв относительно немного, не было погибших и т. п.), но в их фантазиях взрыв обладал огромной разрушительной силой и приводил к концу света.

Во всех наблюдаемых авторами случаях присутствовало неоднократное повторение, разработка сюжета со следующей характерной динамикой:

- сюжет сэндплея заключался в строительстве укреплений, защит от надвигающейся кометы;
- комета прилетала и разрушала все, что ребенок строил в песочнице;
- субъективно это событие не представлялось играющему как ужасное или фатальное: скорее отмечалось спокойное отношение или даже удовольствие от такого конца;
-  в этот же день или на следующей сессии игра возобновлялась (причем именно как продолжение: защита строилась, комета прилетала и разрушала ее, затем появлялась еще более сильная защита, комета прилетала  вновь). При этом с каждым новым повторением комета приобретала более позитивную коннотацию: ее появление начинало новую жизнь (приводила к объединению инопланетян и людей для лучшей защиты; на ней прилетали новые жители и заселяли опустевшую Землю ).

Образ кометы и катастрофы выглядел как способ вдохнуть новую энергию в процесс игры и ее переживание ребенком. Он отражал готовность ребенка к открытию заблокированного либидинозного потока внутри  психики;  ребенок получал способность катектировать эту психическую энергию в объекты и в себя.

В отличие от схожих игр с агрессивными сюжетами, включающими в себя разрушение, игры о конце света не содержали конфликта, не включают возможность/желание спасения и редко предполагали вербальный контакт с аналитиком. Можно сказать, что их основная цель была в том, чтобы произойти, быть сыгранными. 

Такие  схожие сюжетные линии  и образы наблюдались у детей с самыми разными сложностями. В общей картине фантазийной продукции  детей появление сюжета невозможно объяснить актуализацией ранней травмы. Его невозможно было интерпретировать в стандартной схеме «плохой объект тебе угрожает».  В целом, такие игры, по наблюдениям, вообще мало нуждались в комментировании. Происходящее в большей степени напоминало ритуал, который воспроизводится в бессознательном, без  непрерывного контроля эго-структур. Как любой ритуал, он воспроизводился неоднократно, оставлял у участника чувство завершенности, собранности и удовлетворения, и не был напрямую связан с содержаниями и образами обыденности. Композиционно игра строилась как подготовка к кульминации:  первая часть игры (строительство защит и укреплений) была эмоционально невыразительной. Не наблюдалось образов ужаса, паники, попыток спастись, надежды или утешения: строительство защит было нужно единственно для того, чтобы предварить появление метеорита. В общем, сюжет о мировой катастрофе использовался детьми как самоценный, обособленный от повседневной реальности и несущий трансформационный потенциал в себе самом.

Если рассмотреть  схожие мотивы в сновидениях и фантазиях  у взрослых пациентов, то можно заметить, что они также нередко содержат образы фатальной катастрофы. Это по большей части образы, связанные с огромным взрывом, который должен разрушить Землю (реминисценции  «Меланхолии» Ларса фон Триера, а у пациентов «за сорок» - воспоминания о страхе ядерной катастрофы). Также встречаются сновидения, описывающие огромный ураган, смерч или воздушную волну, которые также не оставят ничего живого. Здесь также не присутствовали ужас или паника: хотя сами пациенты называли сначала такие сны «ужасными», в дальнейшем (при обсуждении) они отмечали, что во сне им не было страшно. Описания сновидений содержали скорее изумление, восхищение, преклонение перед силой природы, и, как основную инвариантную составляющую, - смирение перед происходящим. Как сказала одна пациентка: «Я поняла, что все мы погибнем. Но как только я поняла это, страх исчез, я подумала, что нужно держаться изо всех сил до конца. …Непонятно, откуда взялись силы, ведь обычно я слабая и боязливая. Но тогда я была полна сил и уверенности».

Почти всегда присутствовало выражение «прекрасно, величественно, красиво» («это было ужасно, но так красиво, что нельзя было оторвать глаз»).

Сами сновидцы относили эти сновидения к т.н. «большим снам», и возвращались к воспоминаниям о них.

Возникают вопросы: что за символическое значение имеют эти образы эсхатологического ожидания и катастрофы у детей и взрослых? На  каком этапе терапии они появляются? С чем связана специфическая эмоциональная окрашенность таких образов?

Мы можем выделить характерные черты всех этих историй: неотвратимость гибели и разрушения; смиренное ожидание; энергетический подъем, отсутствие парализующего страха; нуминозные переживания апокалипсиса, соединение ужаса и восхищения величием, мощью происходящего.

Эти же черты, как указывает нам Э. Нойманн, относятся  в равной мере к архетипу Самости и к архетипу Великой Матери; описанный сюжет отражает взаимопроникновение этих двух архетипов и психическую трансформацию Эго, обусловленную этим взаимопроникновением. Актуализация этих архетипических энергий обеспечивает нуминозность переживаний во время сэндплея или сновидения. Поэтому эти образы следует рассматривать как архетипические, а не как простое отражение внутренних объектов.  

***
Самая яркая черта в историях о конце света  выражена в  образах неумолимости, неизбежности смерти и разрушения всего окружающего мира. В этом они отличаются от сновидений и фантазий о преследовании.

Сновидение с преследующими образами (в роли преследователя могут быть люди, животные, стихия или аморфные образы) всегда окрашено парализующим страхом и беспомощностью: поскольку такая ситуация предполагает возможность спасения, тревога связана с вопросом – удастся ли спастись тебе? Что ты должен сделать для спасения? В интрапсихическом мире образы наводнений, пожаров, войны или чудовищ представляют нам расщепление психики на злонамеренную часть и на ту, что продолжает бороться. Тревога и ужас зарождаются в сильно заряженном поле между этими двумя полюсами.

Финальные катастрофы же представляют нам картину разрушения Эго перед лицом деструктивного бессознательного.

Колебания настроений, с которыми играющий или сновидец встречает катастрофу, - от спокойного ожидания до экстатического восторга, - говорят о том, что она представляется естественным или желательным событием в интрапсихическом мире.

В связи с этим можно задать вопрос – возможно ли, что такое стремление к «концу света» отражает деструктивные желания и связано скорее с актуализацией травматического опыта? Отчетливый нуминозный оттенок  одновременно ужасных и величественных образов говорит об активизации архетипа Самости.  Желание у детей играть и повторять игру, а у взрослых – наслаждаться сновидением и вспоминать его, - все это говорит о налаживании энергетического потока  между эго и самостью, как будто Эго возвращает себе способность желать.

Еще один характерный момент: важны последние минуты. Мы видим это в детских и взрослых фантазиях. В сэндплее самые насыщенные эмоционально моменты – это приближение и падение метеорита. В самых разнообразных культурно-художественных источниках мы встречаем ту же самую идею: если конец неотвратим, страх и тревога покидают человека, и освобождают пространство для настоящей «работы души». Неважно, сколько часов или мгновений осталось до конца, - сам конец становится этапом трансформации 1 .

Другая важная часть таких сюжетов – акцент на переходе от вялого, унылого и бесцветного в «мире до кометы», - и яркие, сильные и полные жизни переживания конца мира. В сэндплее это выражается в монотонном строительстве укреплений. Во взрослых сновидениях перед началом катастрофы сновидец занят рутинными, монотонными делами (кстати, часто приводились сюжеты с уборкой  в доме, разбиранием старых вещей). Мы видим здесь образ подготовки и расчищения пространства, - но также и рутины, скуки.

В отличие от травматических сновидений, герой не чувствует паралича, его активность до последнего момента продолжается: так, героиня «Меланхолии» чувствует себя максимально живой в момент подготовки к гибели, создавая переходную символическую реальность для ребенка (придумывает волшебную историю о переходе в другой мир, чтобы мальчик не боялся смерти).

***

В своем исследовании, посвященном мифам о конце света у южноамериканских племен, М.Элиаде пишет:

«…При внимательном анализе мифов,…, приходишь к выводу, что одной из основных причин являются грехи людей и старение, разложение мира. (…) Трудно найти более волнующее выражение космической усталости, желания абсолютного покоя и смерти».

Можно сказать, что такой невротический мир не содержит в себе выраженного «греха» (травмы), он просто настолько стар, изжил себя и свои ресурсы, что его можно только разрушить.

В этом смысле возникает интересная параллель с концепцией ужасающего (в противовес «просто страшному») в японской культуре. В жанре юмэ-моногатари (рассказов о сновидениях, необычном, волшебном и потустроннем) выделяются рассказы кайдан, - об ужасном, такие, от которых у слушателей кровь стынет в жилах: типичный сюжет – герой умирает просто от взгляда или от соприкосновения с таким немыслимым.

В них нет упоминаний о чудовищах или кровавых преследованиях. Самое страшное, по мнению японцев (как известно каждому любителю японского кино, хорошо понимающих в ужасах), это сдвиг мира в сторону ненормальности, как бы поломка естественного хода вещей. Такой «испорченный мир» становится источником смерти для каждого, кто соприкасается  с ним.2

Другими словами, в художественных и мифологических образах конца мы наблюдаем то же разделение на драматизм травмы и истинно ужасное, завораживающее,  немыслимое, - то, что предвещает полный конец.

Образ усталого мира отражает картину нарциссического состояния пациента, пойманного в ловушку своего базисного дефекта. Энергия для трансформации не может родиться внутри этого состояния: такая картина предполагает только апокалиптический сюжет о разрушении старой структуры. В этом случае конец вселенной есть образ трансформации.

Возвращаясь к пациентам, видевшим сны о конце света, можно сказать, что общим для них было состояние длительного и глубокого отчаяния, затянувшегося кризиса. Ощущение глубокой безнадежности переживалось  как самим рассказчиком, так и (весьма нередко) аналитиком. При этом безнадежность в контрпереносе связана именно с образом конца («усталости мира»), а не с терапевтической беспомощностью. Сознание и фантазия аналитика не парализованы; однако терапевтические интервенции часто выглядели как попытки внушить умирающему человеку, будто он здоров и полон сил. Реакция пациента  на слова аналитика также не имели оттенка агрессивного сопротивления: скорее он производил впечатление человека, искренне старающегося увидеть хоть что-то конструктивное в попытках собеседника помочь ему. 3

Разумеется, реальная картина жизни таких пациентов вовсе не обязательно представляет картину полного упадка. Довольно часто это то, что называется «обычные люди» - вполне успешные, не испытавшие особенных травм и трагедий в личной истории. Характерным является обычно заметный дисбаланс между внешней - профессиональной и социальной, - успешностью, и ощущением внутренней пустоты и одиночества. Можно сказать, что мир для таких пациентов действительно устал от своего бесплодия и глубокой испорченности, так что нет никакой надежды на то, что он станет «нормальным».

Если представить такой диалог в привычной нам символической модели «мать и ребенок», то «ребенок» пациента  очевидно общается с материнской фигурой, схожей с  «мертвой матерью», описанной А. Грином, незлокозненной, но безразличной к его эмоциональным потребностям, но при этом активно эксплуатирующей его эмоциональность и живую энергию для своих эгоистических целей.

Он продолжает попытки разбудить/оживить ее, но с течением времени эти попытки все больше делаются формальными и  механичными. Более того, фигуральное «материнское тело» приобретает все большее сходство с мумией, т.е.  с вечно мертвым и одновременно живым и сакральным предметом поклонения. При этом если с мертвецом разговаривать не нужно и не о чем, то мумия как раз – вечно живущий, всезнающий и милостивый покровитель, идеальный собеседник. Продолжение терапевтического диалога может постепенно превратиться в ритуальное поклонение этой «материнской мумии».

Тогда жизнь пациента возможно (для него) только в постоянном присутствии смерти, как будто вне этого контекста жизнь непредставима вовсе. Другими словами, происходит инверсия живого и мертвого, когда слова терапевта «вы еще можете иметь (желаемое, отношения, чувства и т. п.)» означают потерю материнского объекта, и напротив, обсуждение в духе «я никогда не могу это иметь» означают продолжение жизни. Терапевтической целью для пациента является сепарация с этой материнской фигурой и переживание оживляющей потери.

Такая привязанность к мертво-живому объекту формирует в аналитическом процессе иллюзию энергетической полноты, живого процесса. Однако при более тщательном анализе видно, что этот процесс служит скорее мумификации анализа. Истинной же целью аналитического процесса является переключение живого ребенка на контакт с аналитиком, вместо того, чтобы сохранять привязанность к матери-мумии.

Эта метафора «матери-мумии» приводит нас к вопросу о том, как символически похоронить «мертвую мать», одновременно расчистив в душе пациента место для новой надежды и новых объектных связей. Как избежать превращения аналитического пространства в мавзолей? 

Например, в русской традиции, нетленное – неумирающее, – тело может принадлежать как почитаемому святому, так и его антагонисту – покойнику, которого не принимает сама смерть/земля.4  Такой мертвец – необязательно грешник; это может быть человек, умерший «неправильно» (например, без покаяния, случайной), т.е. смерть которого выходит за рамки нормального миропорядка. Такой мертвец, не являясь в буквальном смысле злодеем (например, оборотнем), мог быть источником опасности и гибели.

Здесь мы вновь видим идею «кайдан» - ужасного-ненормального,  - того, что хуже страха. В аналитическом пространстве это говорит о присутствии нарушенности, выходящей за рамки травмы или преследования со стороны полных зла интроектов. В этом смысле лечение должно быть основано не на оживлении, а на восстановлении нормального хода вещей.

Итак, мы должны увидеть смерть/разрушение нарциссической структуры. Традиционный способ отпустить призрак к смерти и покою универсален в народных обрядах и поверьях: в случае, если тело не найдено, его требуется обнаружить (в современно художественной традиции это сюжеты от трогательного «Кентервильского привидения» до триллеров  - «Милые кости»).  Пока мы не видим костей, объект «пропал без вести», он хуже, чем мертв и не может дать ни оплакать, ни забыть себя. Ожидание и поиск «костей» являются одновременно и ужасающими, но и желаемыми. Так же, как и апокалиптическая катастрофа «усталого мира», это способ восстановить нормальный ход вещей.

***

Тут мы возвращаемся к идее глобальной катастрофы – разрушения мира. Образы усталости, изношенности, безнадежности символизируют умирающую надежду ожить самому и оживить объект; и одновременно связаны с сохранением эмоционального контакта с ним. Возможно, высвобождение витальной энергии пациента в ряде случаев невозможно постепенно, нужен катастрофический переход.

Вопрос, который уместно задать себе в этом случае, - как отличить энергию расчищения/освобождения/трансформации от деструктивной силы, ведущей пациента к уничтожению анализа и к собственной гибели? Или, выражаясь фигурально, имеем ли мы дело с войной или с гибелью мира? и еще – может ли аналитик находиться рядом с пациентом, в этом процесс, и при этом не быть захваченным, испуганным или соблазненным?

Возможно, ответ лежит в области эсхатологических образов и представлений. в отличие от ужасов и драматических картин войны, действительный конец всего живого вызывает не столько страх, сколько изумление, восторг и смирение.5

Разрушение нарциссического пространства возможно только путем катастрофического перехода, который направлен на восстановление нормального порядка вещей.  Переживание катастрофы как абстрактной внечеловеческой красоты очищения мы видим, кстати, в финальных сценах кинофильмов (от «Забриски-пойнт» Антониони до  «Меланхолии» фон Триера), именно потому, что изобразительные возможности кино позволяют представить катастрофу в ее ужасной красоте. Отнести ситуацию к «последним временам» означает сделать ее критической и встать перед необходимостью понять ее настоящий смысл. Психика словно говорит: нет больше возможности терпеть, внутренний мир испорчен и не подлежит восстановлению.

Фантазии и сны о конце света отражают выход из мира нарциссической разлаженности. избавиться от равнодушного и эксплуатирующего материнского взгляда можно лишь, совершив символический суицид. поэтому эти образы можно рассматривать одновременно как прямое разрушение материнского комплекса (разрушение земли как матери), и как суицид (разрушение себя как мира).

Благодаря переживанию глобальной катастрофы происходит новое переструктурирование психики, когда мертвое умирает и соединяется с мертвым, а живое может соединиться с живым.  Оно получает доступ к источнику энергии и способность распоряжаться ею. Фантазии о конце света в психологическом  плане отражают распад очень глубокого и серьезного комплекса, много лет или даже десятилетий оказывающего влияние на Эго. В результате этого распада Эго получает энергию Самости, что приводит к отказу от ложных надежд и иллюзий.
 

 

 

 

 

1 Дети знакомятся с историей о последних днях, читая повесть Туве Янссон «Муми-тролль и комета», взрослые могут посмотреть «Меланхолию»  фон Триера, или же обратиться к огромному корпусу эсхатологических трудов. В русской культуре ожидание «последних времен» было излюбленной темой богословов и мистиков. Рукописные и самиздатовские тетрадки с толкованиями Апокалипсиса, описаниями близящейся катастрофы, Страшного суда и грядущей гибели, существуют и до сих пор (автору довелось держать в руках такие записи, относившиеся к 60-м – 80-м годам ХХ века).

2 В сущности, сюжеты знаменитых японских триллеров сводятся именно к этой идее: есть нечто ненормальное, на что нельзя смотреть.  Идея призрака-мстителя отходит на второй план, и зритель сконцентрирован не на травме прошлого, а на том, что от призрака невозможно отвести взгляд.

3 Эта специфика контрпереносных переживаний представляется нам важной, т.к. она говорит о сохранении рабочего альянса и доверия даже на краю психологической гибели.

4 В традиции почитания святых в досинодальный период  не существует противопоставления нетленной плоти и разрушенного тела. Позднейшие представления о том, что тело святого или мученика обязательно нетленно, основаны на народных легендах и канонически  неверны.

5 . Фольклорные тексты разных культур, описывающие гибель мира, как правило, не фиксируют внимание читателя/слушателя на страхе.

Одним из самых простых и наименее затратных способов улучшить своё психологическое состояние и настроение является уборка. Перебирая вещи, мы одновременно упорядочиваем собственные мысли - выделяем, что актуально для нас сейчас, а что уже устарело, что стоит выбросить, а что ещё пригодится нам в будущем. Отношения человека с вещами можно рассматривать как одно из проявлений его общих, более целостных отношений с миром. У людей с активным "метаболизмом" их вещи тоже находятся в постоянном движении - они спокойно приобретают что-то одно и выбрасывают что-то другое, и эти процессы не составляют для них трудностей. Люди с более медленным метаболизмом могут долго и основательно готовиться к каждой покупке. Точно так же тяжело им расставаться и со старыми вещами.

 

Разные способы взаимодействовать с вещами и с личным пространством отражают разные формы адаптации. И иногда эти формы адаптации по каким-то причинам оказываются сбиты, нарушены. Например, когда человеку трудно избавиться от старого хлама, ему часто бывает аналогично трудно отпустить потерявшие актуальность переживания и воспоминания. Он постоянно занят пережёвыванием воспоминаний, перебором старых фотографий, чьих-то подарков, прокручиванием в голове прошлых ситуаций, а потому не живёт настоящим. Груз прошлого в этом случае материализуется в форме старых вещей, которые человек ни под каким предлогом не хочет выносить из дома, несмотря на то, что они собирают пыль и не используются в быту.

 

Цепляясь за старый хлам, мы поддерживаем в себе силы мортидо, т.е. держимся за мёртвую, уже отшившую часть нас или нашей истории. Это прошлое уже прошло, а хранение старых вещей лишь иллюзорно поддерживает фантазию о том, что с тех пор ничего не менялось. Удерживая эту часть своей истории и не давая ей умереть, мы застываем в состоянии между жизнью и смертью, которое характерно для депрессий.

 

Иногда за хранением старого хлама стоят негативные установки и предубеждения, которые передавались по роду из поколения в поколение. Например, старшие родственники ещё помнят дефицит продуктов и одежды в советское время, а потому предпочитают ничего не выбрасывать. "А вдруг пригодится", "а вдруг что случится", - утверждают они даже тогда, когда из-за хлама в доме практически не остаётся свободного места. И тогда вместо того, чтобы освободить пространство для нового - для новой мебели, новых вещей, перестановки, ремонта и т.д., они продолжают держаться за травматичную и стрессовую ситуацию прошлого, которая, на самом деле, давно позади. 

 

Отказываясь избавляться от старого хлама, человек символически закрывает дорогу всему новому в свою жизнь. Часто хлам выполняет роль защитного барьера, за которым человек пытается спрятаться, чтобы ничего не менять. Например, давно пора сделать ремонт или разобраться с каким-то вопросом, но тогда нужно будет разобрать хлам, а это слишком долго и сложно, значит, не в этот раз. "Не в этот раз" может растягиваться на годы и десятки лет, и в течение всех этих лет человек замирает в стагнации, не делая ничего, что могло бы изменить его жизнь к лучшему.

 

В некоторых случаях за хранением старого хлама скрывается потребность в безопасности и желание контролировать свою жизнь. Собирая вещи, человек создаёт иллюзию контроля - будто бы, чем больше у него вещей, тем больше он защищён и подготовлен к любым жизненным поворотам. На случай голода у него есть запасы крупы, на случай безденежья - целые шкафы вещей, которые он мог бы продать, на случай холода - не менее огромные шкафы со старой, поеденной молью и дырявой одеждой, которую он, скорее всего, больше никогда не будет носить. Но, собирая хлам, человек обретает лишь иллюзию контроля, а не реальный контроль. В попытке заранее ко всему подготовиться (часто на основе прошлого опыта, который вполне может больше никогда не повториться) он теряет связь с реальностью, со своей спонтанностью и с тем, что происходит "здесь и сейчас". И, в действительности, он теряет контроль, поскольку уже сам не помнит, какие вещи у него есть, где они лежат и зачем он их всё ещё держит.

 

В книгах "Иметь или быть" и "Человек для самого себя" Э. Фромм развенчивал невротическую склонность человека потреблять и накапливать всё больше и больше. Такая страсть не приводит человека к успеху и счастью, но отнимает слишком много ресурсов как на процесс бесполезного "поглощения" вещей, так и на пустые тревоги за них. Человек, живущий в модусе "иметь", стремится приобрести как можно больше, но покупки дают ему удовлетворение лишь на короткое время, после чего он нуждается в новых. Действуя так, он обрастает лишним хламом и расширяет свою идентичность до вещей. Каждая вещь кажется ему частью себя и представляет его личность, а потому сама мысль о том, чтобы расстаться с какими-то вещами вызывает у него ужас. Но драма в том, что, отчаянно цепляясь за вещи, он не живёт. Вместо того, чтобы жить, он замирает, и его психика занята совсем другим процессом - тщетной попыткой сдержать естественный ход жизни, в течение которого мы неизбежно приобретаем что-то одно и теряем что-то другое. Нарушение этого баланса приводит к застою, а застой - к психологическим проблемам и потере жизненных сил. Именно поэтому стоит задуматься об избавлении от старого хлама прямо сейчас. 

Мы живём в век высоких скоростей, поэтому запрос на то, чтобы всё успеть - бич нашего времени. В юнгианском анализе этот запрос рассматривается не только как личный, но и как коллективный, поскольку в нём личная проблема клиента проявляется в контексте требований культуры. И с запросом про время можно работать по-разному - как со стороны тайм-менеджмента, так и со стороны раскрытия философских смыслов того, что представляет собой время для конкретного клиента и как он выбирает распоряжаться им.

 

В материальном смысле, время можно воспринимать как невосполнимый ресурс, но эта модель работает только в том случае, если для клиента время однонаправленно, а эта модель, в свою очередь, восходит к христианской культуре, где время - это стрела, пронизывающая собой ключевые события истории - воплощение Христа, Высший суд, спасение. В других религиях (неоязычество, индуизм) встречается цикличная модель времени, в которой время - это колесо (колесо праздников года, колесо сансары), и в рамках этой модели события истории могут повторяться, например, если после их происшествия сложились аналогичные кармические условия. 

 

Вопрос восприятия модели времени информативен для решения проблемы его нехватки, поскольку эта модель раскрывает, в какой системе координат находится клиент, из каких посылок исходит, что именно и для чего хотел бы, в предельном смысле, успеть (за жизнь, учитывая факт ее конечности), и как это соотносится с его повседневной жизнью, с реальным планированием времени. Например, в восточной модели может оказаться, что клиент хотел бы успеть освободиться из колеса, чтобы его не настигла пугающая последствиями собственных действий следующая жизнь. Или хотелось бы успеть, достичь чего-то такого в жизни, после чего можно умирать со спокойной совестью, с чувством выполненной глобальной жизненной задачи - родить детей, увидеть внуков, написать книгу или научный труд. 

 

Как правило, тема времени тесно связана с темой жизненных ограничений и смерти, поэтому при анализе проблемы нехватки времени часто бывает полезно обратить внимание и на отношение клиента к собственной смертности - насколько этот факт пугает и насколько этот страх осознаётся в обыденной жизни. Может быть, нехватка времени отражает, что, с точки зрения своих предельных смыслов, человек занимается совсем не тем, чем хотел бы, или наоборот, пытается охватить слишком много противоречивых смыслов?

 

Феноменологически проблема нехватки времени тоже может проявляться по-разному. Кому-то не хватает времени из-за того, что он берёт на себя слишком много обязанностей, а потом не в состоянии справиться с ними, а кому-то может не хватать времени и при довольно лёгком, разгруженном графике. И в первом случае речь может идти о комплексе всемогущества, а во втором - о том, что человеку сейчас не хватает не только времени, но и какого-то иного ресурса - энергии, вдохновения. 

 

Иногда проблема нехватки времени объясняется объективными внешними условиями - например, на работе требуют выполнить все задачи в такой-то срок, поэтому приходится задерживаться до позднего вечера. Или по рабочему плану необходимо выполнить "пятилетку за три года", чтобы получить такие-то преимущества или чего-то достичь. В таких случаях можно сместить фокус с внешнего локуса контроля на внутренний - да, с меня требуют, у меня чего-то просят, на меня могут давить, но где в этой ситуации я сам, почему я реагирую на внешнее давление именно таким образом и насколько это созвучно мне самому - не хотел бы я изменить свою реакцию? Ведь вся окружающая капиталистическая культура постоянно давит на нас, чтобы мы успевали больше дел, зарабатывали больше денег, быстрее и больше покупали, молниеносно принимали решения. Но важно не только то, что требуется извне и выгодно кому-то другому, но и то, в каком темпе комфортно жить самому клиенту и как он мог бы себе этот темп организовать.

 

Чувство нехватки времени также может быть тесно связано с тревожным или даже окрашенным пессимизмом восприятием будущего. Например, когда человеку кажется, что, если он не успеет чего-то сейчас, он уже не сделает этого никогда - "а вдруг что-то случится, и тогда уже точно не успею". Или, напротив, с негативным прошлым опытом, когда клиент жалеет о том, что не смог успеть чего-то в прошлом, потерял время, потратил его не на то, что было по-настоящему важно.

 

При запросе на работу со временем психолог обращает внимание и на то, как клиент выстраивает отношения с тем временем, которое отведено ему на анализ, поскольку обычно проблемы со временем всеохватны и пронизывают собой все стороны жизни клиента. Человек, утверждающий, что он ничего не успевает, может часто опаздывать или пропускать сеансы, чувствовать, что его не устраивает темп терапии, выражать по этому поводу недовольство собой или аналитиком. В анализе обычно тоже хочется всё успеть и как можно быстрее.

 

В качестве практической рекомендации аналитик может предложить клиенту подумать о конечной цели этого "успеть" и о том, что за ней стоит. Часто оказывается, что за подобной целью стоит стремление к чувству внутреннего удовлетворения, покою, гармонии, свободе, в связи с чем возникает вопрос - что именно мешает клиенту наслаждаться этими чувствами сейчас, почему он запрещает себе получать удовольствие и отдыхать в настоящем, откладывая это на будущее? Может быть, за этим откладыванием стоит более глобальный запрет на то, чтобы переживать радость от жизни? Если да, откуда он взялся, кто и когда запретил?

 

В целом, запрос на работу с темой времени отражает проблему синхронизации внутренних ритмов клиента с темпами окружающей его жизни. И, если не получается комфортно согласовать внешнее и внутреннее, это указывает на расстройство синхронизации, на некий зазор, исходя из чего в анализе возникает задача - исследовать, каким образом этот зазор появился, и двигаться в сторону того, чтобы клиент мог совместить требования внешней среды со своими внутренними порывами и желаниями. 

Проблема прокрастинации охватывает не только откладывание повседневных дел и обязанностей - иногда человек откладывает на потом что-то более глобальное, например, получение новой, более интересной профессии, смену работы или иной жизненно важный выбор. В этих случаях он говорит самому себе, что подождёт до конца года, до повышения, до новой зарплаты и т.д. Точно так же можно откладывать на потом и личную жизнь - "разведусь не сейчас, подожду, пока ребёнок вырастет", "начну поиск партнёра не сейчас, а тогда, когда похудею". Аналогичным образом на потом откладывается ремонт, покупка новых вещей при наличии возможности и любые иные действия, которые могли бы улучшить качество жизни человека и позволить ему начать подлинно жить уже сейчас.

 

За откладыванием на потом часто стоит страх изменений и страх не справиться с их последствиями. А вдруг станет хуже, вдруг изменения принесут в жизнь нечто плохое, а прежнюю стабильность будет уже не вернуть? Однако, если у человека возникают мысли о том, чтобы что-либо поменять, - это уже знак того, что он сам тянется к изменениям, его не устраивает настоящая ситуация. Так зачем же за неё цепляться?

Откладывая что-либо на потом, человек пытается разрешить связанный с изменениями внутренний конфликт путём компромисса. С одной стороны, он признаёт, что хотел бы внести в свою жизнь что-то новое. С другой стороны, он вынужден отдать дань стабильности и успокаивает ту часть своей души, которая не хотела бы что-то менять, тем, что сделает это, но не сейчас. Так, он сохраняет мечту и надежду, но сковывает себя в области действий.

 

Иногда на потом откладывается лучшая жизнь. Например, "заживу по-настоящему только тогда, когда перееду", либо "надо подождать до замужества, а там уже решим все проблемы", "уволюсь с работы, и вот тогда...". Во всех этих случаях человек ставит себе временный запрет на то, чтобы делать то, что ему хочется. Он разрешает себе этого хотеть, но потом, в другом мире, в иных условиях, в измерении идеальной жизни. 

 

Проблема заключается в том, что лучший момент для чего-то может не наступить никогда, либо наступить и повлечь за собой другие препятствия, либо наступить и быстро пройти. Поэтому, если мы, действительно, чего-то хотим, можно попробовать рискнуть и сделать это сейчас и посмотреть на то, какое обратное действие это изменение окажет на настоящую ситуацию. К примеру, если человек говорит себе, что обратится к психологу или пойдёт на новое обучение только тогда, когда его зарплата станет стабильной, возможно, он ставит себе изначально нереалистичную цель, и при нынешних условиях жизни стабильной она вряд ли станет. Но, что, если в её стабилизации поможет именно терапия? Ведь, даже делая первый шаг на пути к цели, человек перестраивает всю свою мотивационную систему, открывается своей цели, перестаёт воспринимать её как нечто далёкое и уже иначе смотрит на ту ситуацию, в которой он сейчас находится. И, открываясь чему-то новому, он открывается и для новых ресурсов, которые не могли бы появиться в ситуации застоя.

 

Откладывание жизни на потом - своего рода попытка усидеть на двух стульях, в которой человек сохраняет старое в области реального, а новое переносит в область воображаемого, пытаясь решить проблему на оси времени. И в этом случае стоит подумать о том, почему для того, чего так хочется, нужны особые условия? Если можно начать это делать прямо сейчас, зачем ждать для этого какого-то другого события или момента, каким образом одна мечта связана с другой, почему одно невозможно без другого, почему нельзя развести эти события или позволить им существовать параллельно друг другу?

 

За откладыванием самого важного на потом также часто стоит пессимизм, когда человек не верит в свои силы и не верит, что в ближайшее время ему удастся что-то сделать. Тогда он ждёт того момента, когда накопит ресурсы, но, если "потом" не наступает уже долго, это может говорить о том, что он обманывает самого себя. "Потом" - это тогда, когда он станет сильнее, мудрее, взрослее, богаче, успешнее и т.д., но тогда между "сейчас" и "потом" нет никакой взаимосвязи, ведь невозможно стать таким одним днём, т.е. внезапно проснуться другим человеком. Скачок от "сейчас" к "потом" возможен только тогда, когда мы позволяем будущему уже присутствовать в настоящем, а, значит, уже сейчас делаем что-то, что непосредственно и прямо относится к желаемому "потом", а не просто создаём для него другие условия.

 

Иногда откладывание на потом может означать, что, на самом деле, человеку не очень-то нужна эта цель, и тогда он тоже обманывает себя. Например, это происходит в случаях, когда человек живёт с навязанными другими людьми установками - "надо жениться", "надо получить престижную работу", но сам не нуждается в этих целях. Тогда в глубине души он понимает, что просто не хотел бы делать ничего подобного никогда, но, чтобы не переживать острый внутренний конфликт или не вступать в конфликт с ожидающими от него чего-то людьми, он находит компромисс в "потом", давая себе и другим ложное обещание. Но, несмотря на то, что ложное обещание позволяет временно снять проблему, оно не решает её, поскольку в этом случае человек всё же соглашается на это "потом" и берёт на себя ложное обязательство, которое впоследствии может тяготить его.

 

Таким образом, причина откладывания жизни на потом лежит не в плоскости времени и не в разрыве между настоящим и будущим, ведь она остро переживается именно в настоящем, а не "потом". И наличие этой проблемы означает, что какая-то часть жизни человеком не проживается уже сейчас, а, значит, предстоит разобраться в том, насколько он хотел бы, в принципе, когда-либо её прожить.