Публикации с тегом отношения, зрелые отношения, зрелость (9)

Психологическое взросление - процесс поэтапный и постепенный. Он подразумевает как спокойные, ровные и благополучные жизненные периоды, когда нужные человеку для зрелости знания и качества накапливаются в спокойном темпе и при поддержке среды, так и кризисные, переломные и тяжёлые для проживания моменты, когда время сгущается, а навыки приходится нарабатывать в экстремальных условиях. 

 

В процессе взросления мы многое обретаем - становимся более критичными к себе, окружающим людям и миру вокруг, учимся проводить границу между своим и чужим, опираемся на себя и тренируем навыки заботы о себе. Чем больше мы развиваем своего внутреннего взрослого, тем меньше мы зависим от других людей и окружающей среды, а, значит, тем больше мы приближаемся к тому, чтобы самостоятельно и свободно определять собственную жизнь. 

 

Но опыт взросления также сопряжён и с потерями. В процессе взросления мы прощаемся с нашими детскими надеждами и ожиданиями, всё меньше опираемся на кого-то другого и ждём чудес от него и от мира вокруг. Отделяя своё от чужого, мы прощаемся и с тем временем, которое было потрачено зря на чужие сценарии и интроекты. Безусловно, из любого опыта можно извлечь пользу, но иногда бывает жаль, что мы слишком долго жили исходя из чужих программ, а не своих подлинных душевных стремлений.

 

Взрослея, мы теряем присущую детству лёгкость и наивность. Мир перестаёт быть для нас территорией даров, в которой, с одной стороны, всё открыто для нас, а с другой - мы вынуждены довольствоваться лишь тем, что нам даётся извне. Так, например, в детстве мы не выбираем условия жизни и родителей. А, если мы хотим чего-то большего, чем они могут дать нам, пока мы зависим от них, для нас это недоступно. Чтобы взять то, чего мы хотим для себя, необходимо вырасти, пойти в большой в мир и выстроить с ним те отношения, в которых мы сможем обмениваться дарами уже с ним, а не только принимать то, что есть, как данность. 

 

С одной стороны, возможность пойти в мир и самому взять из него то, что тебе нужно, является позитивной возможностью. Мир открыт и, если избавиться от ограничивающих установок и убеждений, он богат и щедр на то, что нам нужно. С другой стороны, чтобы открыться миру и признать его открытым для себя, важно изменить свою позицию с пассивной на активную, что многим даётся не так-то просто. Т.е. перестать пассивно ждать чего-то от жизни и обижаться на жизнь за то, что она не даёт нам желаемого, а спросить себя: что я сам вношу в жизнь? Чем я обогащаю жизнь? 

 

Переход от пассивной жизненной позиции к активной является одним из самых сложных этапов взросления. Перестать ждать чего-то от жизни означает попрощаться с ожиданиями и обидами прошлого. Но, если в прошлом был дефицит, если в прошлом мы до последнего надеялись на что-то или кого-то, не так-то просто резко взять и отвернуться от этого. Чтобы отгоревать дефицитарное прошлое, необходима долгая и глубинная психологическая работа, в процессе которой вскрываются не только пустоты, но завуалированные дары. Например, дефицит чего-то в детстве мы до сих пор можем воспринимать негативно и считать, что лучше бы, чтобы у нас было нечто, в чём мы нуждались тогда. Но в свете ретроспективного взгляда часто оказывается, что благодаря этому дефициту мы приобрели гораздо больше, чем могли бы, если бы у нас его не было. Так, если бы родители оплатили нам дорогостоящее обучение, возможно, мы не столь ценили бы его, как ценили ту учёбу, в которую нам самим пришлось вложить много времени и сил. Или, если бы у нас была родительская защита, мы бы не научились самостоятельно защищать себя.

 

Изменение жизненной позиции предполагает ответственность, а переход к ответственности значит, что нам больше некого обвинять в том, что с нами происходит. Ведь мы не можем всю жизнь говорить, что ненавидим людей лишь за то, что в пять лет мать поставила нас в угол или не купила нам красивую игрушку. А, если и можем, вряд ли это будет способствовать улучшению нашей актуальной ситуации. Принять и признать свою ответственность - значит, перестать определять своё настоящее и будущее через прошлое, т.е. признать себя свободным человеком, на которого, конечно, прошлое оказывает какое-то влияние, но которого прошлое не может определять целиком. 

 

Признание свободы и ответственности сопряжено с потерями, поскольку прощание с обидами - это разрыв негативной связи. А, если у нас не было позитивной связи с близкими людьми, либо она была слишком слабой, мы остаёмся связанными с ними через обиду и злость. И порой такая связь гораздо сильнее позитивной привязанности. Разрыв этой связи первое время может давать чувства пустоты и горечи, ведь негативная связь - лучше, чем ничего. Лучше обижаться и злиться на кого-то из прошлого, чем быть тотально и беспросветно одиноким в настоящем. 

 

Но разрыв негативной связи не означает разрыв самой возможности связи, а означает, что мы приходим к точке, из которой можем трансформировать эту связь, т.е. сделать её для себя другой как во внешнем, так и во внутреннем пространстве. Когда мы строим эту новую связь, на месте прежней деструктивной связи начинает расти совершенное иное отношение к себе и своему прошлому, в котором мы становимся активными субъектами, и только мы выбираем, что именно из прошлого мы унесём с собой в новую жизнь, а что предпочтём оставить в нём навсегда.

Психотерапия - процесс, который требует вложений не только времени, энергии, но и денег. Несмотря на то, что существует много бесплатных способов получить психологическую помощь, обычно она предоставляется в режиме ограниченных по количеству и времени блиц-консультаций. Для получения долгосрочной помощи, как правило, требуется немалое вложение денежных средств. Данная статья посвящена взаимосвязи цены и ценности психотерапии.

 

Итак, что же такое цена терапии, каково её символическое значение?

 

Во-первых, цена - это мерило того, какой вклад клиент готов сделать в самого себя и в собственное развитие. На рынке психологических услуг представлены самые разные цены, исходя из чего все категории клиентов могут найти наиболее комфортную и подходящую для себя. И то, какую цену клиент готов платить за терапию, отражает его отношение к самому себе. Если он выбирает того специалиста, который берёт подешевле, это может быть как отражением временных финансовых трудностей, так и определённого отношения к себе, когда человеку жаль тратить на себя деньги и выделять другие ресурсы, например, потому что он считает себя недостойным чего-то лучшего и большего. 

 

Во-вторых, цена - это мера ответственности клиента за себя и свою собственную жизнь. За бесплатными или недорогими услугами психолога часто обращаются люди, которые пока не готовы взять на себя ответственность за своё развитие и изменения. Может быть, причина в том, что они недостаточно знакомы с психотерапией, не доверяют специалистам и предпочитают попробовать терапию в демо-формате. Или хочется, чтобы психолог был готов работать просто из любви к клиенту или из любви к людям, занимая родительскую, жертвенную и/или спасательскую позицию. 

 

В-третьих, цена - это благодарность клиента за работу психолога. Проходя терапию, каждый клиент сознательно или нет чувствует какую-то ответную реакцию по отношению к человеку, который готов выслушать его, искренне интересуется им, задаёт уточняющие вопросы, даёт рекомендации и что-то предпринимает для того, чтобы клиент лучше понял себя и чтобы ему стало легче. Если терапия стоит недорого или вовсе бесплатна, не остаётся пространства для выражения такой благодарности. И она может "зависать" в воздухе, как нереализованный импульс, косвенно выражаться в попытках что-то подарить психологу или даже трансформироваться в раздражение и тревогу. Достойная цена терапии решает эту проблему так, чтобы клиент мог выражать свою благодарность именно деньгами, не нуждаясь в дополнительных способах и не чувствуя вины и стыда за то, что занимает время психолога. 

 

В-четвёртых, цена - отражение зрелой позиции клиента. Зрелый человек, прежде всего, отличается активностью и ответственностью. С ним происходит нечто, что ему не нравится и что он хотел бы изменить, он хочет проработать самого себя и разобраться со своими проблемами, а, значит, он сам и ищет для этого ресурсы. Эти ресурсы он может заработать, накопить, взять из других источников, но важно то, что он сам находит их на решение своей же проблемы. 

 

В-пятых, цена терапии - мера уважения психолога по отношению к клиенту. Выставляя достойную цену, терапевт транслирует клиенту, что уважает его и верит в него, т.е. не считает его немощным, беспомощным, бедным, несчастным, жалким, неспособным найти ресурсы. Достойная цена выравнивает отношения между психологом и клиентом, внося в них партнёрство и сотрудничество. При низкой цене или бесплатной работе эти отношения изначально оказываются неравными, поскольку психолог занимает в них позицию того, кто выше клиента и дарит клиенту нечто, как старший - младшему. 

 

В-шестых, достойная цена терапии в большинстве случаев является гарантом качества психологических услуг. Психолог оказывает клиенту помощь и поддержку, опираясь на профессиональное образование, знания и навыки, которые также требовали вложения времени и денег. Психолог также регулярно посещает супервизии, интервизии, группы профессионального развития и свою личную терапию, чтобы позаботиться об экологичности пространства между ним и клиентом, проработать самого себя и не нести в терапию свои проблемы. Такая забота о чистоте и качестве терапии обычно стоит немалых средств, поэтому по цене терапии можно определить, насколько психолог вкладывается в свою работу.

 

И, в седьмых, цена терапии - это отражение её ценности. Чем выше цена, тем больше клиент будет ценить работу психолога, а, значит, посещать сеансы, сохранять во время аналитического процесса включённость и вовлечённость. Цена позволяет оценить "сколько стоит решение моих проблем", и если оно стоит дорого, значит, клиент может себе это позволить и готов в долгосрочной перспективе улучшить свою жизнь настолько, сколько вкладывает сейчас в работу с психологом. 

Проблемы отношений разрешаются только отношениями и в отношениях, именно поэтому важно прорабатывать их не в одиночестве, а в терапии. В терапии клиент получает возможность побыть в безопасном пространстве принятия, которое в то же время имеет свои границы и рамки. Психолог слушает его, задаёт уточняющие и терапевтические вопросы, интерпретирует, проявляет интерес, внимание и уважение к личности клиента, благодаря чему клиент чувствует и понимает, что он, в принципе, может быть ценным и важным для другой личности. 

 

Помимо принятия, в терапевтическом пространстве есть и фрустрация. Например, границы не всегда могут нравиться клиенту - кому-то хотелось бы, чтобы психолог был готов выслушать его и вне сеансов, либо проявить к нему больше сочувствия. Кто-то другой может быть периодически недоволен интерпретациями, т.к. комфортнее чувствует себя тогда, когда терапевт максимально точно отражает его. 

 

Для хода терапии важны как моменты сближения, так и моменты отдаления. Важно проговаривать, как клиент переживает их, что чувствует в эти моменты. Например, когда терапевт внимательно слушает его, принимает и попадает в точку - каково клиенту быть с этим здесь и сейчас? И кто-то благодаря терапевтическому принятию чувствует себя увереннее и ощущает облегчение (наконец-то кто-то выслушал, понял и принял!), а кто-то другой может проявлять недоверие, которое подспудно выражается в мыслях "да он меня слушает только из-за того, что получает за свою работу деньги!", "на самом деле я ему не интересен, но он никогда мне об этом не скажет", "он просто проявляет профессиональную вежливость!". 

 

Аналогично и в случаях, когда в терапии возникают моменты несогласия и отдаления, полезно отследить, как клиент реагирует на эти моменты. Может ли он видеть в них какой-то конструктив или склонен сразу же обесценивать терапию или искать другого психолога, с которым будет чувствовать себя в большем слиянии.

 

Любые моменты терапевтических отношений являются значимыми, поскольку они отражают то, каким образом клиент, в принципе, строит отношения с другими людьми, что чувствует в этих отношениях и чего ждёт от них. Если проблема заключается в том, что клиент не выдерживает длительных, глубоких и по-настоящему близких отношений, эта проблема будет проявляться и в анализе. Например, он может проходить терапию "заходами" на короткий срок, избегая долгой терапии и регулярного посещения психолога. Если клиент никому не доверяет, он не будет доверять и психологу. Если клиент ждёт от всех подвоха, аналогичного он будет ожидать и от терапевта. 

 

Терапевтические отношения создают безопасное пространство, в котором можно не только осознать и проговорить те паттерны, которые повторяются у клиента во всех его отношениях с людьми и вне терапии, но и изменить эти паттерны. Если он склонен прерывать контакт и уходить от подлинной близости, терапевт аккуратно обращает на это внимание, предлагая обсудить формат и содержание терапии, в которой, к примеру, клиент избегает говорить о своих проблемах, дискомфорте или контакте с терапевтом, в целом. В процессе такого обсуждения обычно выясняется, что избегающие модели связаны не с терапевтом, а с теми отношениями, в которых клиент применял их ранее и в которых эти модели приводили к успеху. Но, вероятно, они работают не со всеми людьми и не во всех отношениях. А то, что было актуально в детстве, может мешать клиенту строить отношения сейчас, уже во взрослом возрасте, в другой ситуации. Так, если в детстве мама охотно откликалась на капризы, во взрослом возрасте человек может отмечать, что партнёры или друзья, скорее, раздражаются или пугаются, если сталкиваются с чем-то подобным. 

 

Чтобы терапевтические отношения могли развернуться и стать подлинно терапевтическими, очень важно, чтобы терапия была длительной. В кратковременной терапии возможно установить первичный рабочий контакт, но на примере этого контакта невозможно отследить и изменить ту динамику внутренних процессов, которую переживает и проявляет клиент в отношениях с близкими ему людьми. 

 Сепарация от родителей - это долгий и сложный психологический процесс взросления, при котором ребёнок обретает самостоятельность и независимость от родителей. Формальная независимость обретается им в возрасте 18 лет, однако на психологическую независимость уходят гораздо большие сроки, поскольку родители, как правило, оказывают сильное влияние на жизнь человека, и не всегда это влияние может быть позитивным. Так, человек перенимает от родителей установки, убеждения и взгляды на жизнь, которые впоследствии могут мешать ему развиваться и жить собственной жизнью.

 

В некоторых случаях важным шагом на пути к психологической сепарации является отдельное от родителей проживание, однако для свершения сепарации только этого шага мало. Недостаточно и научиться самостоятельно обеспечивать себя, хотя финансовая независимость также является важным шагом. Психологическая сепарация не может считаться свершившейся до тех пор, пока человек критически не проработает свой детский опыт взаимодействия с родителями. В этом смысле, псевдосепарация отличается от подлинной сепарации тем, что человек может жить отдельно от родителей, зарабатывать хорошие деньги, но при этом продолжать повторять родительские сценарии жизни.

 

 

1. При неполной сепарации у человека сохраняются обиды на родителей. Наличие обид свидетельствует о непрожитом и неотгорёванном детском опыте, который, в любом случае, мешает человеку двигаться дальше, поскольку фиксирует его в точке травмы. Как правило, обиды сопровождаются ожиданиями, что родитель ещё изменится или компенсирует что-то, чего не смог дать в детстве. При этом человек может считать, что родители уже никак не влияют на его жизнь, однако чувство обиды побуждает его искать отношения, в которых он пытается завершить те ситуации, которые не были завершены с родителями. Например, если проблема коснулась эдипальной стадии развития, женщина может влюбляться в женатых мужчин, бессознательно ожидая, что символически "папа" всё-таки выберет именно её, а не другую женщину. 

 

2. При неполной сепарации человек замечает повторение родительских паттернов поведения. Человек, который психологически не сепарировался от родителей, склонен воспроизводить родительские жизненные модели. Например, если у отца или матери были проблемы с работой или личной жизнью, в своей жизни человек может отмечать наличие похожих проблем. Если в семье были трудности с тем, чтобы кому-то отказывать, человек отмечает их и в себе.

 

3. Псевдосепарация иногда сопровождается компенсаторно преувеличенной сепарацией. Человек, который не сепарировался от родителей психологически или эмоционально, часто склонен держать слишком большую дистанцию от своих родителей. Например, он может перестать общаться с ними и отвечать на звонки, но при этом испытывать по отношению к ним очень сильные и противоречивые чувства. 

 

4. Неполная сепарация нередко идёт рука об руку с трудностями в личной жизни, где человек надеется всё-таки обрести идеальную маму или идеального папу, т.е., по сути, разрешить свои детские проблемы за счёт партнёра. Такая стратегия часто сопровождается завышенными требованиями и ожиданиями к партнёру, которые в некоторых случаях становятся и вовсе нереалистичными. 

 

5. При неполной сепарации человек отчётливо ощущает большое количество ограничений в своей жизни, за которыми скрываются родительские запреты и предписания. На практике это может выглядеть так, что человек хочет открыть свой бизнес, но не может, потому что боится. Если копнуть тему дальше, может оказаться, что родители скептически относятся к теме бизнеса, транслировали свои страхи на эту тему, а человек сам не заметил, как впитал их. Или, например, предписания родителей могут затрагивать тему личной жизни и отношений. Те люди, которых слишком стыдили в детстве, во взрослом возрасте с трудом могут открываться другим.

 

6. При неполной сепарации человек часто может замечать вокруг себя людей, которые похожи на родителей по складу характера. Это могут быть начальники, друзья, научные руководители, партнёры, которые как-либо напоминают родителей или ведут себя так, как родители. Если таких людей в окружении много, либо они встречаются регулярно, это повод задуматься о том, что эти люди выбираются неспроста, и именно они являются для человека наиболее узнаваемыми, предсказуемыми и интересными, в отличие от остальных.

 

7. Неполная сепарация также может выражаться в отчаянном протесте против родителей. Естественно отличаться от родителей, быть другим, строить свою независимую жизнь, но, когда эта жизнь превращается в вечный протест, и практически всё в ней человек делает наоборот - не так, как хотели родители, не так, как учили родители, а прямо противоположным образом, появляется повод задуматься о непройдённом или непрожитом бунте против родителей. Бунт против отца может выражаться в вечном недовольстве властью и отвержении любых иерархий. Бунт против матери - в ненависти к женщинам и предубеждениях по отношению к ним. 

 

В отличие от неполной сепарации, здоровая и зрелая сепарация подразумевает сознательную позицию человека по отношению к собственной жизни и принятие прошлого опыта, а это значит, что он сам строит свою жизнь не наперекор родителям и не вопреки им, а благодаря им и с опорой на тот опыт, который пережил с ними. 

Несмотря на центральное место, которое занимает романтическая любовь в жизни многих людей, психоанализ, с присущим ему традиционным акцентом на психосексуалыность и рационализм, как правило, недооценивал ее важность. Эта статья исследует такую девальвацию в психоаналитической теории и одновременно происходящую деградацию любви в современной жизни. В то время как общепринятое мнение гласит, что близость убивает любовь, я утверждаю, что для той иллюзорной безопасности, которая часто маскируется под близость, истинная любовь, с присущим ей риском, представляет опасность.

Романтическая любовь занимает любопытное место в психоанализе с самого начала его развития. С одной стороны, психоанализ исследует любовь и ее взлеты и падения с большей стабильностью и серьезностью, чем любую другую эмоцию или мотивацию. Фрейд изначально приписывал главную роль инстинкту самосохранения, но после 1920 года низвел его на второе место. Агрессия, напротив, добавилась к эросу в 1920-ом, а до того играла побочную роль. И только любовь, в ее различных терминологических маскировках - либидо, психосексуальность, эрос - постоянно принималась Фрейдом за основу. По словам Эриксона (1950), Фрейд считал, что психоаналитический процесс в основном нацелен на возвращение человеку способности "любить и работать".

 

И все же Фрейд с самого начала относился к любви скептически и иронично. Хотя истинная роль любви в его жизни покрыта туманом биографических разночтений, похоже, что романтичная страсть его писем к своей невесте быстро потухла. Можно сказать, что одним из главных проектов Фрейда является именно деконструкция романтической любви, демонстрация того, что она не есть то, чем мы ее считаем, разоблачение ее наиболее скользких аспектов, ее запретных объектов ёе инцестуозных подводных течений. Зрелая любовь, в большинстве аналитической литературы, та любовь, которая рождается из психоаналитического процесса, "реалистичная любовь", умеренная "вторичным процессом", часто кажется неким мрачным, бесстрастным и унылым делом.

 

В этой статье, я рассмотрю деградацию романтической любви и в жизни людей, и в психоанализе. Я также хочу обратить внимание на то, что можно считать возвращением романтического аспекта в некоторых недавних течениях психоаналитической теории. Давайте начнем наше рассмотрение психоаналитического понимания любви с одного короткого описания случая в "Теории истерии" (Бретер и Фрейд, 1895). Мисс Люси Р. была направлена к Фрейду в связи с полной потерей чувства обоняния и постоянными обонятельными галлюцинациями "запаха горелого пудинга". Она также страдала депрессией. Мисс Люси была молодой англичанкой и работала гувернанткой в Венском доме богатого директора фабрики, который овдовел. Фрейд сумел раскрыть тайну симптома, который он тут же расценил как истерический невроз: мисс Люси влюбилась в своего работодателя. Благодаря разнице в их социальном уровне, мисс Люси воспринимала свои романтические грезы как недостижимые. Состоявшийся интимный разговор воспалил ее надежды, но она была тут же подавлена странным выговором ее работодателя по поводу того, что она позволила взрослым гостям поцеловать его детей. Запах горелого пудинга присутствовал в воздухе в тот момент, когда она получила письмо от своей матери, которое убедило ее в необходимости покинуть дом, где вспыхнули ее романтические иллюзии. Итак, невроз мисс Люси был порожден конфликтом ее вытесненных эротических желаний.

 

Описание Фрейдом случая мисс Люси полно очарования, которое с нашей сегодняшней точки зрения, кажется метапсихологической наивностью. Объяснения просты, близки к пережитому опыту, без всего того сложного динамического, генетического и структурного аппарата, который скоро появится в связи с теорией инстинктов. Но именно метатеоретическая невинность случая Мисс Люси позволяет нам бросить свежий взгляд на две главные темы, которые доминируют в жизни большинства людей - романтическая любовь и трансцендентальность (или преодоление границ) - темы, которые были в целом похоронены при скором повороте Фрейда к младенческой сексуальности, к ларцу Пандоры, в котором можно отыскать корни всех форм психопатологии.

Cлучай Мисс Люси - это история любви и надежды, социального неравенства и преодоления границ, романтической амбиции и иерархического "места". В модели невроза Фрейда этого периода, существует конфликт не между импульсом и защитой, а между, более широко и гибко сформулированными, несовместимыми представлениями. Этими несовместимыми идеями для мисс Люси являлись ее обычное представление о себе и о своем месте и ее невероятное, даже можно сказать, губительное, романтическое влечение к своему работодателю. В некотором смысле, рассмотрение сознания в рамках несовместимых представлений положило начало недавним теориям о множественных "я" (Бромберг, 1993; Митчелл, 1993; Огдэн, 1994). Можно сказать, что, влюбившись в своего работодателя, мисс Люси "выпала" из своего каждодневного представления о себе, которое уютно гнездилось на своем "месте" в хорошо очерченной социоэкономической классовой системе. История мисс Люси служит для нас трамплином для рассмотрения вопроса: нет ли в самой природе романтической страсти чего-то дестабилизирующего, изначально конфликтного и потенциально трансцендентного, то есть, превосходящего все границы?
 

Семнадцать лет после выхода в свет "Теории истерии", Фрейд (1912) опубликовал необыкновенную работу, в которой с кристальной ясностью описал симптом, широко распространенный среди его пациентов, второй по частоте после симптома тревоги, который он назвал "психической импотенцией." Фрейд описал раскол между нежными и сексуальными чувствами так: "К тем кого любят, они не испытывают желание, а тех, к кому испытывают желание, они не могут любить" (стр. 183). К этому времени, теория Фрейда о том, что сексуальность младенца доходит до кульминации в Эдиповом комплексе, прочно утвердилась, и он объяснял психическую импотенцию в рамках универсальной инцестуальной фиксации на матери. В 1912 году, когда была написана эта работа, два инстинкта составляли основу психической модели Фрейда - инстинкт самосохранения и сексуальность - ведущие к двум потокам чувств у мальчика по отношению к своей матери: нежные, теплые чувства и чувственные влечения. Для мальчика очень трудно и, как считал Фрейд, в конечном счете, невозможно, полностью совместить свое сексуальное желание матери, как сексуального объекта, с представлением о матери, которая защищает и поддерживает его жизнь.

Я считаю очень полезным раннее исследование Фрейдом конфликта между сексуальными и нежными чувствами, между матерью - объектом желания, и матерью - источником безопасности и комфорта. Но эта модель конфликта между любовью и романтической страстью была утрачена, когда Фрейд поменял инстинкт самосохранения на агрессию, в качестве полярности либидо, в своей вечно двоичной теории инстинктов. Центральный конфликт жизни лежал теперь не между эротическими импульсами и безопасностью, а между либидо и агрессией. Инстинкт самосохранения потерял свой фундаментальный статус и стал считаться вторичной заботой адаптационных функций Эго. Как последствие, любовь со временем сравнялась с сексуальностью, а романтическая страсть стала считаться просто проявлением либидо. В объединенной модели Фрейда/Абрахама 1920 года, человек любит в зависимости от точки фиксации своего либидо, а зрелая любовь является выражением того, что было названо "генитальностью." Вся абсурдность этого сплющивания межличностных граней любви в недвусмысленную сексуальность, с вытекающей отсюда потерей нежности, которую Фрейд связывал с теперь уже неважным инстинктом самосохранения, была подмечена Вильгельмом Рейхом (1929) задолго до того, как он отошел от основной теории Фрейда к своей теории Оргона. Вот его описание полностью зрелого, генитального характера: Поскольку он способен получать удовлетворение, он способен испытывать моногамию без навязчивости или вытеснения; но он также способен, когда на то есть достаточная причина, сменить объект, не испытывая при этом никакой травмы. Он не держится за свой сексуальный объект из чувства вины или моральных соображений, а сохраняет верность в связи со здоровым желанием удовольствия; поскольку объект его удовлетворяет. Он может справиться со своими полигамными желаниями, если они создают конфликт в его отношениях с любимым объектом, без вытеснения; но он также может поддаться им, если они излишне его беспокоят. Он разрешит вытекающий из этого конфликт реалистичным образом. У него нет почти никакого невротического чувства вины (стр. 151). (Райх, похоже, вообще не допускает возможность истинного чувства вины.)

Очевидно, что здесь не хватает чего-то важного, и одной из функций появившихся в 1940-1950 годах теорий объектных отношений было обратить внимание на эту утерянную грань. Их целью, на уровне теории, было возвратить вытесненное, исправить минимизацию важности нежности, тепла и безопасности, которые потеряли свой фундаментальный статус после 1920 года. Итак, теоретики объектных отношений, от Фейрберна до Боулби, от Спица до Малера и Лоэвалда, стали подчеркивать роль матери, не только как объекта желания, но и как объекта нежности и привязанности. Можно описать это движение по-другому: центр тяжести аналитической теории сместился с эдипального периода на преэдипальный.
 

Одной из главных концептуальных задач на сегодняшней стадии развития психоаналитических идей является проблема понимания динамики взаимоотношений между привязанностью и желанием, между преэдипальным и эдипальным, или, если вернуться к терминам Фрейда 1912 года, между безопасностью и эротикой. Фромм (1947) осветил эту проблему в своем обсуждении первичной и вторичной привязанности; Лоэвалд обратился к ней (1978), определив инцест как потерю границ между объектами идентификации и либидинозными объектами. А сегодняшние аналитические клиницисты сталкиваются с этой проблемой ежедневно в ходе своей работы.

 

Сегодня существует много пациентов, страдающих от тех же конфликтов, с которыми боролась мисс Люси и другие пациенты Фрейда: расщепление любви и желания, влечение к недоступным объектам, угасание страсти в долгосрочных отношениях - все формы "психической импотенции." Для обсуждения этой проблемы, мне кажется, будет полезным расширить рамки воззрений Фрейда, с его фокусирования на раннем детстве до более широкой экзистенциальной перспективы. Джон Росс (1992) пишет:

Психоанализ был задуман Фрейдом как психология любви. Но он больше говорит о детских ростках того, что называется зрелой "генитальностью," чем об Эросе во взрослой жизни. Не вся сексуальность, в конце концов, инфантильна, но, читая нашу аналитическую литературу, начинает казаться, что это так (стр. 445).

Как совместить безопасность и страсть - это не только дилемма детства, но и взрослая задача, проблема не только для мальчиков и девочек, но и для мужчин и женщин.

 

Фундаментальный контраст между знакомым и трансцендентным пронизывает весь человеческий опыт и характеризуется по-разному, в зависимости от дисциплины и интересов того, кто его характеризует. Студенты религии пишут о различии между мирским и святым; Пиаже, в своей теории когнитивного развития, подчеркивает диалектику между ассимиляцией новых стимулов в утвердившиеся схемы и аккомодацией этих схем к новым стимулам; в психоанализе, совсем недавно, Джей Гринберг (1991) выдвинул теорию двух инстинктов, основанную на конфликтных потребностях в безопасности и действенности? Каждая дихотомия по-своему основывается на двух коренных и конфликтных человеческих потребностях: с одной стороны, потребность в фундаменте, который полностью знаком и предсказуем, в надежном якоре, в структуре, как описал это Фромм (1947), для ориентации и преданности; и с другой стороны, стремление вырваться из привычных шаблонов, переступить границы, столкнуться с чем-то непредсказуемым, внушающим благоговение, или, используя излюбленный термин Салливанна в описании опыта вне обычных рамок личности, "жутким". Романтическая любовь принадлежит ко второй сфере.

Несмотря на свидетельства романтической любви в древности, некоторые историки датируют появление романтической любви, как универсального потенциала и литературного жанра, к позднему средневековью, в связи с возникновением "рыцарской любви" и совпадающему во времени с начинаниями того, что позже развивается в современное понятие личного "я." В то время как классическая и средневековая эпическая поэма изображает жизнь, как испытание на выносливость, ранний роман Эпохи Возрождения начинает изображать жизнь, как личный поиск. Индивиду есть что терять, когда он покидает надежность семейного и привычного, когда он переступает устоявшиеся границы в неизвестность. И романтическая любовь становится образцом трансцендентного опыта; рыцарская любовь - это одновременно и эротическая, и святая любовь. Возлюбленная леди рыцаря, как Беатриче для Данте, вполне может быть незнакомкой, мимолетно увиденной издалека. Именно ее статус за пределами обыденного и делает ее необыкновенной, открывая тем самым возможность перенестись за границы привычного.
 

Рассмотрим центральную роль идеализации в любви. В романтической страсти, влюбленный приписывает иллюзорную сверхценность своей возлюбленной, и она становится воплощением идеалов красоты, могущества и совершенства. Традиционная психоаналитическая теория, как правило, рассматривает идеализирующий аспект любви в негативном свете - как в корне регрессивный и защитный механизм. Так Фрейд (1914) считал "переоценивание" возлюбленного, используя его термин, результатом проекции части первичного нарциссизма на другого: возлюбленного любят как совершенного и целостного, так же как младенец любит самого себя. Поскольку Эго таким образом лишается своего собственного нарциссизма, Фрейд относился к идеализации другого как к незрелому и опасному феномену. Идеализация также считалась, особенно последователями Мелани Кляйн, в основном, защитой против разрушительной агрессии. Поскольку идеализация в романтической любви служит оплотом против ненависти, сама любовь нестабильна и примитивно развита, а потому менее желательна, чем более зрелое, амбивалентное отношение к объекту. Таким образом, теми, кто опирается на концепции Фрейда и Кляйн, романтическая любовь рассматривается, в лучшем случае, как краткая прелюдия более стабильной, амбивалентной любви; как только реальность вмешивается и человек познает другого таким, какой он есть "на самом деле, « идеализация, которая подпитывает иллюзии романтической любви, становится невозможной.

 

Согласно популярному клише, которое соответствует психоаналитическим канонам, идеализация и эротичная романтическая любовь угасают от привычности и действительности. Многие считают, что для страсти необходима опасность, запрет. Как предполагает Джон Росс (1992), "когда речь идет об эротической любви, а не о развлечении, нет такой вещи как 'безопасный секс'. Опасность, как рассказывают нам великие легенды любви, является коренным аспектом сексуальной любви." (стр.454) Чем более знакомым и надежным становится другой, тем меньше становится почвы для появления страсти. "К тем кого любят, они не испытывают желание, а тех, к кому испытывают желание, они не могут любить" (Фрейд, 1912, стр. 183).

Но некоторые из новаторов современной психоаналитической теории, такие как Лоэвалд и Кохут, внесли в психоаналитическую теорию способы рассмотрения идеализации и фантазии, которые позволяют нам увидеть романтическую любовь с другой стороны, менее отягощенной суровым пессимизмом и трагизмом Фрейда. Тогда как Фрейд считал фантазию противоположностью или затуманиванием действительности, Лоэвалд и Кохут рассматривают ее как обогащение и углубление действительности. Рассмотрим неожиданное определение тестирования реальности Лоэвалдом (1974): Тестирование реальности - это гораздо больше, чем интеллектуальная или когнитивная функция. Его можно понять более полно как тестирование фантазии посредством опыта-6е потенциала и пригодности для актуализации - и тестирование дёйствительности - ее потенциала для включения и проникновения в мир фантазии человека. Мы имеем дело с задачей взаимного перемещения (стр. 368).

Для Лоэвалда, та рациональная, объективная перспектива, которую мы, как правило, принимаем за "реальность, « не обладает высшим эпистемологическим статусом; она скорее является безжизненной тенью той более полной реальности, которая становится возможной тогда, когда действительность оживляется и воодушевляется через фантазию. А Кохут (1977), оспаривая "моральность развития" в традиционной психологии Эго Фрейда, считает способность поддерживать и реализовывать идеалы основным компонентом психического здоровья. Таким образом, современные теоретики психоанализа, в отличие от своих классических предшественников, приступили к подготовке почвы для восстановления романтической любви как ценного взрослого опыта. Теперь некоторые современные фрейдисты (такие как Джон Росс) пишут с несколько большим одобрением о романтической страсти как о феномене позднего подросткового периода, что уже как минимум на два шага вперед от раннего детства!
 

В принятом подходе к клиническим случаям, где проявляется расщепление и психическая импотенция, недозволенная сексуальность и опасность в романтической страсти рассматриваются как нечто, что нуждается в объяснении. Почему женщина чувствует сексуальное возбуждение только при мимолетных встречах с угрожающими мужчинами? Почему мужчина бесконечно очарован чужой женой? Когда мы, психоаналитики, пытаемся объяснить то, что не понимаем, мы чаще всего сводим все к детскому источнику. Итак, опасность, запрет, преступление дозволенных границ, тяга к приключениям - все это, как правило, рассматривается как воссоздание эдипальных желаний и сфантазированных преступлений. Принятое психоаналитическое понимание часто вполне совпадает с субъективным переживанием пациента: существует конфликт между серостью знакомого и привычного и притягательностью незнакомого, что создает почву для проявления идеализации и детских эдипальных фантазий. Очевидный выход кажется уступкой: рациональность вторичного процесса должна побороть иллюзии инфантильной фантазии.

 

Но я считаю полезным, в такого рода клинических ситуациях, повернуть вопрос наоборот: каким образом удается этому мужчине или женщине ощущать себя столь безопасно в своих основных отношениях? Такими пациентами, доступное воспринимается как нечто досконально известное, всегда готовое, полностью предсказуемое. Предполагается полная безопасность. Но по ходу детального исследования динамики этих утвердившихся взаимоотношений я неизменно обнаруживаю, что мнимое ощущение безопасности вовсе не факт, а конструкция, что привычность основана не на глубинном взаимном познании, а на тайном сговоре, что предсказуемость существует не в действительности, а в фантазии.

Как часто, в ходе распада долгосрочных отношений, один или оба партнера вдруг обнаруживают, к своему изумлению, что их представления о переживаниях и опыте другого, те самые убеждения, что и делали его надежным и скучным, на самом деле лишь выдумки, часто тайно согласованные друг с другом. Они часто обнаруживают, что у "скучного партнера" были все возможные секреты, одному ему известные мысли и чувства, а может быть и секретная связь, где он мог их выразить. "Она совсем не тот человек, что я думал", - причитают те, кого предали. Именно.

 

Центральной чертой присущей страстной любви нестабильности является агрессия, всегда близкий спутник зависимости. Кляйнианцы осветили эту динамику в своем изучении депрессивной тревоги. Желание рискованно и опасно. Объект, не отвечающий взаимностью и не приносящий удовлетворение, вызывает гнев. Хотеть что-то важное от кого-то важного всегда означает подвергнуть себя риску. Один выход из этой проблемы - уход в параноидно-шизоидную позицию: разочаровывающий объект изначально плохой. Где-то там существует по-настоящему хороший объект, который меня не разочарует. Другой выход - маниакальная перевернутая позиция: я вовсе и не хочу другого, это другие хотят меня. И так далее. Итак, агрессия представляет постоянную угрозу для чувства безопасности в любовных отношениях (Джессика Бенджамин, личная коммуникация.) Самый распространенный способ снижения угрозы агрессии - это стереть свои ожидания по отношению друг к другу путем тайного соглашения в иллюзорной предсказуемости. Но снижение ожиданий также опустошает страсть "кто не рискует, тот не пьет шампанское". Роберт Столлер (1985) утверждает, что агрессия является коренной чертой эротики, агрессия, вытекающая из детских унижений. Если мы примем за истину, вместе с кляйнианцами, что вся зависимость потенциально унизительна, а также убедимся, что все мы испытали глубокое унижение в детстве, тогда страстная любовь непременно опасна для каждого. Агрессия - это тень любви, неотлучный спутник и обязательный компонент романтической страсти.

Насколько познаваем и предсказуем другой человек? Насколько познаваемы и предсказуемы мы для самих себя? Некоторые основные течения традиционной психоаналитической мысли предполагают, что наше "Я" вполне познаваемо: Эго-психология описывает "Я" как построение стабильных и предсказуемых структур; Эго-психология предполагает непрерывное ядро "Я"; а некоторые теоретики объектных отношений, в особенности такие как Гантрип, представляют себе единое ядро "Я", которое, при благоприятных условиях, стремится к самоутверждению. Но существуют и другие течения современной психоаналитической теории, которые описывают "Я", как гораздо более недоступную, неустойчивую и непостоянную субстанцию: содержащееся в одиночном заключении, скрытное "Я" Винникотта; регистр "реального," под дымкой переменчивого "воображаемого" Лакана; децентрированный субъект Огдена, вращающийся в диалектике между сознательным и бессознательным, параноидно- шизоидной и депрессивной позицией; и постоянно конструированный и при-конструированный опыт Хоффмана.

 

Если серьезно принять эти подходы к "Я", то объяснять приходится не тягу к приключениям и опасности, а претензию на существование предсказуемости и надежности!

 

Влечение к недоступному и чувство "собственности" по отношению к знакомому - это двуликая иллюзия, которая вбирает в себя риск и неуверенность. Тосковать по недоступному объекту значит изолировать желание в ту сферу, где его участь предопределенна. Неразделенная любовь болезненна, но безопасна. И наоборот, чувство безопасности, владения, собственности, которое часто сопутствует долгосрочной связи - это выдумка, основанная на фантазии постоянства.

В долгосрочных отношениях присутствует мощное стремление к утверждению безопасности, предсказуемости над тем, что вовсе непредсказуемо, познания того, что непознаваемо. Адам Филлипс (1994) прекрасно описал это стремление:

Фрейд и Пруст предостерегают нас, взаимодополняющим образом, о том, как познание других - или особый способ познания людей - может быть антиэротичным; о том, что бессознательная цель некоторых форм близости - уничтожить желание. Дело не просто в том, что неуловимость или ревность поддерживают страсть, а в том, что особые виды знания делают человека менее интересным для нас самих; и в том, что это может быть его сокровенным желанием. Поэтому, мы должны быть бдительны к тому, каким образом люди нас приглашают или нам разрешают себя познать; а также быть начеку к вероятности того, что познание может быть слишком тенденциозной, слишком уютной моделью для любви (стр. 41).

 

Давайте рассмотрим следующий краткий клинический пример:

Сюзан, женщина около сорока лет, обратилась к психоаналитической терапии, потому что зашла в тупик в связи с некоторыми принятыми ей решениями и опасается, что ее жизнь грозит превратиться в социологический штамп. У нее было довольно скудное детство, как в материальном, так и в межличностном отношении. Те тонкие ниточки надежности, что у нее оставались, были навязаны религиозным рвением ее матери, которое казалось фальшивым, но поддерживающим.

 

У Сюзан был крайне неровный подростковый и юношеский период, но она сумела использовать свои незаурядные интеллектуальные и творческие способности для создания, хоть и несколько скучной, но приносящей удовлетворение жизни. Ее семейная жизнь, с мужем и детьми, была для нее богатой и значимой. Несмотря на это, за два года до начала терапии, она вступила в связь с мужчиной несколько моложе себя, которого преследовала с одновременно возбуждающей и пугающей ее бесшабашностью. Что это - кризис средних лет? Следует ли ей отказаться от волнующего романа и зрело довольствоваться уютным домашним существованием? Или ей стоит бросить свою привычную, обычную жизнь ради более настоящей, хоть и опасной, жизни с любовником? Что-то в самой банальности такого выбора, словно из мыльной оперы, угнетало ее и парализовывало.

Я хочу рассмотреть здесь некоторые темы нашей работы около года с начала терапии. Я все время поражался тому, как Сюзан себя систематически недооценивала. Она была очень талантливой и привлекательной женщиной, но всегда ощущала себя на грани полного краха. Когда мы стали понимать каким образом сложились взаимоотношения в ее браке, стало ясно, что это был частично брак, а частично "амбулаторная лечебница." Ее муж был несколько переусердствующим в своей заботливости мужчиной, который казался ей всегда доступным и отзывчивым. Она горько жаловалась на антиэротичный эффект его чрезмерной заботы, но чем глубже мы исследовали ее взаимодействие с мужем, тем яснее становилось, что она рассчитывала и некоторым образом сама настаивала на таком его отношении к себе. Ей казалось, что скучность ее брака и притягательность ее романа связана с разными характерами этих двух мужчин. Я показал ей, каким образом она сама настаивала на том, чтобы ее брак оставался однообразным и предсказуемым, а весь риск оставляла для своего романа. Я предположил, что, несмотря на все свои успехи и стабильность, она всегда готовила себя к кризису и нуждалась в предсказуемости, а потому и в скучности, своего мужа, чтобы он смог о ней позаботиться. Обе сферы ее взаимоотношений стали развиваться по-другому, как только она осознала, каким образом она сама создавала волнение в одной и унылую предсказуемость в другой.
 

Она удивилась открытию, насколько сдержанно она взаимодействовала со своим мужем и начала обсуждать с ним возможность более открытых отношений. Он отреагировал на это, по началу, правда, с некоторой осторожностью; но в один прекрасный понедельник она рассказала об их нехарактерно романтичной поездке вдвоем на выходные. Он даже ответил на ее желание более экспериментального секса таким образом, что она почувствовала больше интереса и возбуждения. "Это был прекрасный выходной," сказала она, "очень уютный."

 

Меня заинтересовало ее использование слова "уютно." Она использовала слово "уютно" по отношению к мужу, когда он разгуливал в тапочках по дому и подносил ей кофе. Она никогда не использовала слово "уютно" по отношению к любовнику. "Уютно" показалось мне странным выбором для описания нарушения всех правил их обычного взаимодействия, которое произошло в выходные. Сюзан и я пришли к пониманию, что выбор слова в этом контексте был важным ключом к тому, как она перерабатывала свой опыт с целью поддерживания своего социологического штампа, и постоянного возврата той привычности и предсказуемости, в которых она когда-нибудь, быть может, будет нуждаться, но и против которых ей приходится постоянно бороться, чтобы найти в себе что-то более живое и настоящее.

 

Потребность ощущать, что ты знаешь и себя, и другого - это мощная потребность, как у детей, так и у взрослых. Но безопасность и предсказуемость трудно достижимы в человеческих взаимоотношениях. Одно из тех благ, которые хорошие родители обеспечивают своим детям - это частично иллюзорная, тщательно выстроенная атмосфера безопасности. "Достаточно хорошие" родители не обсуждают с маленькими детьми свои страхи, заботы, сомнения. Они создают ощущение огражденного постоянства, в рамках которого дети могут исследовать и открывать, без вторжения опасности, свои мысли, творчество и радость жизни. Когда мы становимся взрослыми, мы постепенно осознаем насколько иллюзорным, намеренным и контролированным было на самом деле то коконообразное пространство, которое смогли нам обеспечить наши родители (и то, только относительно, даже при самых лучших условиях). Но, несмотря на это, мы продолжаем стремиться к восстановлению этого иллюзорного ощущения постоянства и предсказуемости в наших взаимоотношениях. Таким образом, пациентам, которые жалуются на омертвевший, безжизненный брак, чаще всего можно указать на то, как драгоценна для них эта апатия, как тщательно они сами поддерживают и настаивают на ней, как именно механическое, абсолютно предсказуемое качество их любовных отношений служит для них оплотом против ужаса неожиданности и непредсказуемости.

Кернберг (1980), в своем сложном и интересном описании любви, подчеркивает два условия для переживания глубокой любви: "твердые границы "я" и постоянное осознание неразрушимой отдельности индивидов" (стр. 290). Я не совсем уверен насчет твердых границ потому, что мне кажется, что мы все гораздо более проницаемы, чем нам хотелось бы думать. Но способность выдерживать обособленность, отдельность и сопутствующее этому чувство относительной нестабильности и непредсказуемости очень важна. Как отмечает Кернберг, "отдельность несет за собой одиночество, тоску и страх хрупкости всех отношений... одиночество, можно сказать, является необходимым условием для трансцендентного опыта" (стр. 290). Все мы регулярно пытаемся смазать эти два состояния - отдельности и связанности. Оба могут пугать; оба полны риска. Опасности, присущие каждому из этих состояний, кажется можно обойти путем притворства. Таким образом, бессознательный контракт, который сопровождает многие законные брачные узы - это соглашение притворяться, что теперь мы окончательно, бесповоротно, невозможно связаны друг с другом, создавая тем самым необходимость в тщательно охраняемой, постоянной, рассчитанной дистанции. Лакан, похоже, не допускал возможность истинной связи, но он, тем не менее, ярко уловил мираж поблекшего романтического чувства, разжалованного в пользу иллюзорной безопасности: "Любовь, « пишет он, "это давать то, чего у тебя нет тому, кого ты не знаешь" (цитировано в Филлипсе, 1994, стр. 39).

Полная безопасность, предсказуемость и единение, установленные раз и навсегда, очень скоро становятся бессмысленными. Блейк и другие романтики первыми заметили, что секретный герой "Потерянного рая" Милтона вовсе не Бог, а Дьявол. Из-за своей фальшивости и притворства, неизменная безопасность душит живость и подталкивает к буйному выражению неповиновения. Поразительно, как часто расстающиеся пары возвращают себе права на исследование своей сексуальности под девизом "подарить себе юность, которой у меня не было." В действительности, практически ни у кого не было этой желанной юности - юности построенной на свободно исследуемом сексуальном самовыражении, не скованном заботами о безопасности или принятых нормах. Поэтому для большинства людей трудно найти пространство для подростковой версии себя в рамках долгосрочных отношений, основанных на тайном контракте иллюзорной безопасности. Сексуальность идеально подходит для нарушения такого контракта именно потому, что сексуальные реакции не могут быть ни вызваны, ни контролированы усилием воли. Сексуальное возбуждение непокорно и непредсказуемо; оно предполагает незащищенность и риск; оно оголяет лживость иллюзий безопасности и контроля.

 

Оскар начал терапию в связи с нарастающим чувством неудовлетворенности, которое почти привело к распаду его многолетних отношений. Эти отношения во многом его устраивали, но Оскар не соглашался жениться, в основном потому, что считал свою подругу слишком сексуально сдержанной. Он постоянно чувствовал потребность заигрывать с другими женщинами и преуспевал в этом так, что в его распоряжении всегда было несколько связей, которые легко могли бы иметь сексуальное развитие. Пока он не влюбился в одну из этих женщин, которая была, по многим причинам, менее желательна для него, чем его подруга, эти заигрывания обеспечивали ему то возбуждение, которого ему не хватало, как он считал, из-за скованности своей подруги.

 

Не только поведение, но и общение Оскара со своей подругой было жестко ограничено, поскольку он был уверен, что она считала его "кобелем"; он никак не мог поделиться с ней своими многочисленными сексуальными мыслями и фантазиями, поскольку она бы отнеслась к ним, и в этом он был убежден, как к доказательству его пошатнувшейся преданности.

 

По ходу нашей работы, мы сумели понять, каким образом Оскар неизменно создавал у своей подруги ощущение, что его сексуальность представляет огромную опасность для их взаимоотношений. Он стал осознавать, что для него было почему-то крайне важным быть воспринятым ею и самим собой, как дикое, опасное, сверх-сексуальное существо, которое, если бы не ее контроль, изнасиловало бы всех женщин в округе. Ему было крайне важно, отметил я, ощущать себя "кобелем на поводке." Поводок был ничуть не менее важным, чем необузданность кобеля, и он умело вовлекал свою подругу в разыгрывание роли жандарма над его, как ему нравилось считать, сексуальной ненасытностью. Что касается реальных сексуальных похождений, он полностью сохранял верность, но, как у жонглера, крутящего одновременно несколько тарелок, его жизнь была изнурительной.

 

Был ли это по существу сексуальный конфликт? Думаю, что нет. Мы стали рассматривать его в более широком контексте после одного сеанса, который он начал с размышлений по поводу того, как ему трудно решить с чего начать. Было так много всего, о чем бы ему хотелось поговорить и поразмыслить; он описал это, как разные заманчивые блюда, выложенные перед ним на шведском столе. Он не мог решить с чего начать, из страха упустить все остальное. Меня удивил такой образ, и я спросил о его ассоциациях связанных со шведским столом.

 

Он рос в рабочем районе крупного города, где было немного хороших ресторанов. В какой-то момент его детства, появился шведский ресторан, который тут же стал популярным. Приглашение съесть, сколько пожелаешь за фиксированную цену, привлекало толпы посетителей. Он и его семья также часто посещали этот ресторан, но они вели себя отлично от соседей, которых считали ниже своего социального и морального уровня. Важной частью посещения этого ресторана было надменное наблюдение над другими посетителями, которые снова и снова подходили к шведскому столу чтобы наполнить свои тарелки едой, в то время как его семья проявляла большую сдержанность. В то время как их соседи предавались обжорству и жадности, его семья предавалась оргии собственного превосходства.

Оскар и я оценили, насколько его образ жизни пропитался этой темой сдерживания. Его отношения с подругой несли на себе важную функцию, предоставляя ему возможность демонстрировать свою преданность, вопреки постоянной фрустрации и острому соблазну. Доказанная таким путем праведность поддерживала его ощущение себя как хорошего и достойного любви человека, обеспечивая ему определенное чувство безопасности.
 

Итак, в жизни Оскара и многих других, я считаю полезным рассматривать вид расщепления, названный Фрейдом психической импотенцией, не как конфликт между детской потребностью в самосохранении и запретными сексуальными импульсами, а как конфликт пожизненной жажды безопасности и созидательной-разрушительной природы сексуальной страсти.

 

Рассмотрим опасность чрезмерной идеализации, главного компонента романтической любви. Я имею в виду не самоуничижающее, благоговейное почтение, а переживание пронизывающего восхищения другим человеком. Как Фрейд (1914) давно заметил, это опасное состояние. Восхищение может не вызвать у другого ответного чувства; любовь может остаться безответной. Риск уже достаточен в начале отношений, с тем, кого еще плохо знаешь; когда не так много еще можно потерять. Но чрезмерное, страстное идеализирование человека, на которого рассчитываешь для обеспечения чувства безопасности и предсказуемости, в самом деле чревато. Этот человек слишком хорошо знает тебя, со всеми твоими недостатками и черными пятнами. Слишком многое можно потерять.

 

Романтичная горячность писем Фрейда к своей невесте быстро остыла, и его суровый рационализм и пессимизм положили основу традиционному психоаналитическому скептическому отношению к романтической идеализации, как к особенно опасной форме иллюзии. Такая антиромантическая точка зрения хорошо вписывалась в эпистемологический объективизм и научность эпохи Фрейда. Подразумевалось, что другого человека можно "познать" таким же образом, как и неживой объект, например, камень. Как только узнаешь, каков он "на самом деле, « предмет для идеализации тут же исчезает. Слишком хорошо его знаешь. Знакомость и привычность растворяют страсть.

 

Но современные философы считают самообъективизм иллюзией, тоской по невозможной, эпистемологической, "фундаментальной" безопасности. В рамках наших новых (на самом деле, постмодернистских) взглядов, умозаключение, что ты на самом деле "знаешь" другого человека является опасной выдумкой. Знать возможно только избранные аспекты другого, в данный отрезок времени, в конкретном контексте, с определенной целью. С современной психоаналитической точки зрения, основанной на принципе децентрированного субъекта (Огден, 1994), оказывается, что невозможно даже "на самом деле познать" себя, что у нас нет одновременного доступа к собственным различным, многочисленным самоорганизациям.

 

В таком контексте, распространенный опыт угасания романтичной любви со временем может быть связан, не столько с неизбежным подавлением идеализации действительностью и привычностью, сколько с нарастающей опасностью погружения в эпизодическую, страстную идеализацию, в отношениях, которые призваны создавать ощущение безопасности и предсказуемости. Кохут продемонстрировал, насколько тревожным и дестабилизирующем может быть для многих людей нарциссическое восхищение собой. Восхищение другим - такое же опасное мероприятие; гораздо безопаснее предаться этому чувству к кому-то, с кем невозможно проводить много времени или больше никогда не увидишь.

Дело не в том, что романтическая страсть угасает со временем; дело в том, что она становится все более рискованной. Влюбленность иногда описывают, как "сходить с ума" по кому-то. Сходить с ума по тому человеку, на которого по-настоящему рассчитываешь для обеспечения ряда основных потребностей безопасности, реальных или вымышленных, действительно кажется сумасшедшим. Поэтому, многие пары начинают подавлять то волнение и обожание, которое было у них по отношению друг к другу в начале их взаимоотношений. Они говорят себе, что теперь лучше знают другого. Теперь они знают, что другой не состоит целиком из тех идеализованных черт, которые они ему приписывали; они также знают, что другой может их разочаровывать, и что их страсть не может быть постоянной. Итак, они используют то, что знают о другом в качестве защиты против наваждения идеализации. Возможно, что идеализированные черты другого вовсе и не были ненастоящими; ненастоящими были те гарантии, которые они искали против разочарования и вечно возвращающегося одиночества.
 

Жорж обратился к терапии в связи с сильной неудовлетворенностью своим десятилетним браком. Хотя он любил свою жену и маленького ребенка, он все сильнее чувствовал, что его жена невыносимо контролирует его, что он в клетке. Ее различные требования, такие как просьба предупреждать ее, если он опаздывает домой на ужин, стали для него невыносимо принудительными. Его все больше манили сексуальные связи с другими женщинами, а по отношению к жене он все больше холодел.

 

Жорж, наконец, признался, с некоторым чувством стыда, что самыми острыми сексуальными приключениями были для него регулярные посещения нескольких проституток, которые играли с ним роль "госпожи." Во время этих встреч, он полностью отдавал себя под власть этих женщин. Они могли приказывать ему, перевязывать веревками, и делать с ним все, что хотели. Его мольба о пощаде была бесполезна. Несмотря на то, что сам генитальный контакт и оргазм случались редко, Жорж испытывал исключительное возбуждение от этих встреч. Меня, конечно, поразила ирония того, как человек, который воспринимал просьбу жены об элементарной вежливости как властность, в то же время, полностью отдавался под власть незнакомки. Жорж объяснил, что контроль "госпожи" был просто драматической фикцией. С самого начала, они договаривались о специальном пароле. Его крики и мольба о пощаде были бесполезны, но игра бы прекратилась тут же, как только он произнес бы пароль. На самом деле, он полностью контролировал ситуацию, и именно эта полная власть позволяла ему притворяться, что властвовала она.

 

Мы пришли к пониманию, что Жоржу не нравился контроль жены, потому, что он одновременно жаждал его и ужасался, что может ему поддаться. Поскольку он на самом деле во многом зависел от своей жены, любая минимальная уступка, даже такая как предупреждающий звонок, казалась слишком опасной. Он мог позволить себе сдаться только женщине, с которой, в рамках извращенно выдуманного сценария, ему было абсолютно нечего терять. Намного позднее, я спросил его, как он мог быть уверен, что "госпожа" действительно послушается его пароля. Конечно, финансовая власть играла роль. Но здесь был и вопрос веры, который ему было необходимо не замечать. Здесь опять, имел место не настоящий контроль, а сфантазированный. Он считал, что контроль принадлежит ему, а фантазировал, что находится у нее во власти. Но с другой точки зрения, он действительно был под ее властью; а фантазировал, что власть принадлежит ему, чтобы иметь.

Поскольку человеческие взаимоотношения строятся именно на таких сложных взаимных связях и зависимостях, контроль и предсказуемость часто похожи на матрешку - одно внутри другого, внутри третьего и т.д.

 

В ходе нашей последующей работы, выявился другой аспект супружеских отношений Жоржа. Он стал вспоминать их ранние совместные годы, полные волнения и страсти. Когда он рассказывал об их романе, глаза его наполнялись слезами при мысли о том, какой удивительной женщиной она была и оставалась по сей день. Мы стали обсуждать, почему он мог поделиться своими воспоминаниями и восхищением со мной, но не с ней. Ему казалось, что выражение ей своего восхищение, как в прошлом, так и в настоящем, означало бы что-то вроде подлизывания. Быть романтичным значит поставить себя в унизительную позицию просителя, может даже попрошайки. Позволить себе желать ее значит оказаться малодушным в своих собственных глазах и в ее. Он привык считать, что его стойкое исполнение роли мужа заслужило ему право на ее любовь. Повести себя по отношению к ней романтично или соблазняюще. означало отказаться от этих прав. Тут, конечно, имело место и долгая семейная история, положившая корни такому взгляду на мир. Его отец был офицером высокого ранга, карьера которого была прервана из-за его убеждения, что продвижение по службе должно быть заслужено на поле боя, без необходимости административного и социального участия в Пентагоне. Он считал себя выше, пришли к выводу мы с Жоржем, "подлизывания" к своему начальству. Таким образом, выражение желания стало для Жоржа синонимом попрошайничества и позора, а восхищение кем-либо - унизительным подлизыванием. Единственной ценной для него любовью была та любовь, которую он заслужил праведными поступками. Он начал все больше осознавать антиэротичные последствия такого взгляда на мир.

Во многих культурах, а также в раннем периоде Западной истории, существует раскол между браком и романтической любовью. Супружеские "права" закрепляются юридически, а также неофициально через обсуждение отношений. Эрос ищут в других местах, на территории, которая, в конечном итоге, кажется более безопасной. Любопытно отметить, как много романтической страсти продается в ее низших формах в массовой культуре: мыльные оперы, эротичные романы, журнальные сплетни о жизни знаменитостей. Приняв безжизненную гладь как необходимое условие безопасности в настоящих взаимоотношениях, люди ищут косвенное переживание страсти в далеких, безопасных краях.

 

Настоящая романтическая любовь, в отличие от ее деградированных форм, не существует отдельно от потребностей в безопасности и предсказуемости, а находится с ними в постоянной диалектике. Истинная романтическая любовь не может появиться там, где существует произвольное, фальшивое разделение безопасности и желания, так же как истинная духовность не может возникнуть на фоне произвольного, фальшивого разделения святого и мирского.

 

Сегодня нас совсем не удовлетворяет конец описания случая мисс Люси Фрейда. С трудом верится, что ее симптомы исчезли после интерпретации ее запретной любви к своему работодателю. (Что занятно, в свете наших новых идей о переносе, так это то, что ее обонятельные галлюцинации запаха горелого пудинга на время сменились галлюцинациями запаха сигар. А все мы знаем, кто курил сигары! Не исключено, что страсть мисс Люси, как это бывает со многими пациентами, переместилась с ее симптомов на сам анализ.) Но что самое важное с нашей сегодняшней точки зрения, это надежда на то, что, какие бы глубины страсти и поиски трансцендентного не обнаружили себя в романтических фантазиях мисс Люси, они не были бы просто отвергнуты, как нереалистичные и непрактичные. Хотелось бы надеяться, что мисс Люси не просто возвратится на свое "место, « а что она найдет другие каналы развития и самопознания.

Слияние в отношениях естественно на первом их этапе - когда партнёры только знакомятся друг с другом, испытывают друг к другу сильные чувства и начинают отношения. На этапе слияния больше замечаются сходства, чем различия, и партнёры могут переживать ощущение единения, как будто они являются одним целым, во всём самом главном согласны друг с другом и не хотят расставаться даже на короткое время. 

Своими корнями переживание слияния и то, насколько человеку комфортно в нём, уходит в ранние детские отношения с мамой, в возраст младенчества, для которого как раз был характерен этап слияния. И, если на этом этапе человек не смог насытиться чувством безопасности или впоследствии отделиться от мамы, в дальнейшем он будет стараться продлить чувство слияния, что негативно скажется на построении отношений. 

 

Помимо первого этапа, отношения проходят и дальнейшие этапы развития, на которых снимаются проекции и обнаруживаются различия между партнёрами. Это могут быть бытовые разногласия или разница во взглядах. Партнёры обнаруживают, что, на самом деле, являются совершенно разными людьми, и у каждого из них есть свои потребности, желания, мысли, мнения, которые не всегда совпадают с таковыми у другого. В момент таких осознаний между ними могут возникать конфликты, ссоры, и основная цель этапа сепарации в том, чтобы осознать, что они разные, но могут быть вместе, поскольку между ними есть точки соприкосновения, они могут договариваться и уживаться друг с другом. Либо, наоборот, партнёры понимают, что первичная влюблённость и этап слияния были целиком порождены проекциями, а при столкновении с реальностью их ожидания от отношений не могут реализоваться, и тогда они расстаются.

 

Однако увлечённость переживанием слияния мешает этапу сепарации, когда вместо того, чтобы осознавать различия и более реалистично воспринимать друг друга, оба партнёра или кто-то из них продолжает длить этап слияния вопреки тому, что уже пришло время для сепарации. Это происходит из-за ранних детских травм, комплекса брошенного, страха покинутости и одиночества, несформированной идентичности и страха перед тем, чтобы быть собой. И тогда в отношениях нарастают конфликты из-за того, что партнёры пытаются совместить несовместимое, либо один из них хочет переделать другого так, чтобы тот полностью вписался в его проекцию или был таким же, как он, не имея права быть другим человеком. В итоге получается, что слияние уже невозможно удержать, но и сепарации не происходит, и такая ситуация порождает зависимые отношения.

 

В отличие от естественного первого этапа слияния, который даёт обоим партнёрам ресурс приятных моментов и воспоминаний, чтобы затем им было легче вместе проходить через кризисы, неестественное, искусственно удерживаемое слияние в зависимых отношениях заставляет кого-то из партнёров или обоих жертвовать собой и своими интересами для поддержания зависимости. И вместо ресурсного состояния слияние превращается в удушье и пытку - в отношениях наступает застой, партнёры не могут отделиться друг от друга, чтобы получать новый опыт и обмениваться им, они начинают бурно ссориться и столь же бурно мириться, и в итоге отношения истощают обоих вместо того, чтобы наполнять силой и радостью.

С точки зрения юнгианской психологии, которая рассматривает любые психологические феномены сквозь призму архетипов, состояние слияния в любви отражено архетипом андрогина, представленном в платоновском мифе. В диалоге "Пир" Платон изложил миф о целостных первосуществах, которые были разделены Зевсом за их гордыню, и на первом этапе разделения они страдали от невозможности воссоединения, а затем Зевс сжалился над ними и дал им возможность воссоединяться в любви. В результате разделения они утратили первоначальную целостность, но обрели способность любить друг друга и создавать пары, что было бы невозможно, если бы они не были разделены, ведь тогда целостное мужеженское, женско-женское или муже-мужское существо вынуждено было бы любить самого себя.

Из этого мифа можно извлечь очень ценные смыслы для понимания того, как устроены отношения. А именно - для любви нужно, чтобы имели место быть двое, а не только один. Т.е. необходимы не только встречи, но и расставания, не только контакт и согласие в нём, но и отдых от контакта. Не только сходства, но и различия. Чтобы любовь была возможной, нужна встреча двух разных людей, которые могут в чём-то сойтись и дополнить друг друга. И тогда стремление к абсолютному слиянию оказывается нереалистичным, ведь на свете нет двух абсолютно идентичных друг другу людей, а, если бы и были, им было бы слишком скучно друг с другом, ведь они бы ничем не смогли обменяться.

 

Тоска по вечному слиянию не всегда приводит к зависимым отношениям. Иногда она побуждает человека проходить лишь первый этап отношений, напитываться энергией и соскакивать со второго этапа, когда начинается осознание различий, поскольку этот этап становится для человека невыносимым. Таким образом, избегание этого этапа может вести и к контрзависимости, и к неспособности строить длительные отношения и находиться в партнёрстве, а не в монаде. Но эта трудность решаема в психотерапии и, чтобы решить её, важно проработать как тему собственного "я", своей идентичности и способности быть в гармонии наедине с собой, так и тему Другого - кто он для человека, каков его образ, чем он притягивает и пугает и почему так важно слияние, в котором ему нет места.

 В юнгианском анализе большое внимание уделяется разделению задач первой и второй половины жизни. В первой половине жизни человек проявляет активность, стремится утвердить своё "я" и чего-то достичь, в связи с чем его занимают темы сепарации, границ, "эго", идентичности, преодоления и успехов. При переходе ко второй половине жизни человек переживает "перевал в середине пути", личностный кризис. Вдруг он понимает, что внешние достижения становятся для него менее интересными, по сравнению с содержанием его внутреннего мира. Или он может прийти в анализ с запросом - "всё хорошо, отличная работа, есть деньги, жена, семья, дети, но что-то не так, не чувствую радости". 

 

Как правило, при переходе ко второй жизни человеку приходится что-то менять. Он может вдруг понять, что достигал чего-то не ради себя, а, действуя из чужих потребностей или сценариев, либо что многое из достигнутого потеряло для него свою актуальность. Например, когда-то ему было важно достичь высокого социального статуса, стабильности и хорошей зарплаты, а сейчас ему это уже не так интересно, и сейчас хотелось бы заняться чем-то для себя и для души. То же самое и в личной жизни - бывает, что при переходе ко второй половине жизни рушатся браки, и начинаются новые отношения.

 

Вторая половина жизни, по сравнению с первой, отличается совсем иной психологической атмосферой. Если для первой половины жизни характерно внутреннее напряжение, состояние тонуса, желание с чем-то бороться, чему-то противостоять, что-то доказывать, во второй половине жизни человек обретает мудрость. Он стремится к примирению внутренних и внешних противоречий, становится более степенным, терпимым и спокойным. Его больше начинает интересовать не борьба с миром, а принятие мира. "Эго" уже утверждено, основные успехи достигнуты, поэтому человек подводит итоги и возвращается к самому себе. 

 

Концепция первой и второй половины жизни полезна для тех людей, для которых она работает, но её недостатком является нехватка широты охвата жизненного опыта разных людей, как спектра. Например, далеко не все люди, даже если исходить из характерологии, в первой половине жизни стремятся к внешним достижениям. Интроверты и шизоидные личности изначально больше погружены в свой внутренний мир, а к социальным успехам могут относиться с некоторым отстранением, без особого интереса. В юнгианском подходе считается, что такие личности в первой половине жизни, скорее, накапливают информацию и внутренний опыт, а во второй начинают раскрываться, постепенно всё больше делиться этим опытом с миром - организуют что-то, начинают обучать, писать статьи и книги, выступать с публичными лекциями и докладами и т.д. Вторая половина жизни способствует повороту базовой установки человека в противоположную сторону, в результате чего эта базовая установка становится менее ригидной, смягчается, а человек перестаёт быть односторонним. 

 

Но классическая концепция первой и второй половины жизни, подразумевающая, что каждая из половин ограничена своим типом задач, в большей степени описывает экстравертов. Она вряд ли подойдёт мистическим личностям или людям, которые с юных лет увлечены духовными практиками. В этом смысле, психологу необходимо соблюдать осторожность, не применяя эту концепцию ко всем категориям клиентов. Далеко не все люди интересуются активной социализацией. И частая позиция в среде юнгианских психологов, согласно которой духовные задачи переносятся на вторую половину жизни, а в первой лишь компенсируют неспособность достичь социальных успехов или запрет на них, опасна, поскольку она игнорирует потребности некоторых категорий клиентов и вполне может сбить их с наиболее органичного и аутентичного для них пути.

 

Помимо проблемы раннего увлечения духовными практиками из подлинных потребностей души, концепция первой и второй половины жизни в достаточной степени не учитывает и другие стили жизни разных людей. Например, в первой половине жизни часто большое значение имеют гендерные отношения, тема партнёрства, построения семьи. Но далеко не для всех людей актуальна эта тема именно в таком формате. Есть люди-одиночки, разные варианты сексуальности и ориентаций, чайлдфри, полиаморные люди и т.д. Для них формат классического проживания первой половины жизни может идти вразрез с личными потребностями и убеждениями. Точно так же и с работой - далеко не все работы и способы заработка предполагают активное утверждение человеком себя, достижения или карьерный рост, но при этом работа может не быть для человека ведущей сферой и проблемной темой.

 

Кроме того, концепция первой и второй жизни оптимистично предполагает, что у человека обязательно случится и первая, и вторая, но сам человек не всегда бывает в этом уверен. И тогда ему важно успеть то, что он хотел бы сделать за жизнь, вне зависимости от того, первая это половина жизни или вторая. В этом смысле, психолог не может брать на себя функцию бога и вынуждать клиента что-то откладывать, потому что нужная половина жизни ещё не пришла.

 

Бывают и случаи, когда первая и вторая половины жизни символически переворачиваются. Например, в первой половине жизни человек метафорически находился в полусонном состоянии (Мария-Луиза фон Франц объясняла такую ситуацию сильным материнским комплексом), не стремился к социальной активности и реализации, жил исключительно своими грёзами и своим внутренним миром, а во второй он вдруг пробуждается и понимает, что ему не хватило какого-то опыта, и он хотел бы его получить. И тогда человек может внезапно раскрыть в себе мужественность или женственность, начать новые отношения, вовлечься в социальную или политическую активность, пойти учиться чему-то новому или сменить профессию. Консервативно настроенному юнгианцу такая ситуация может показаться не вполне гармоничной, поскольку вместо того, чтобы отгоревать ошибки и потери первой половины жизни, человек начинает компенсировать их во второй. Но, с точки зрения самоощущения человека и качества жизни, эта ситуация, как правило, продуктивна, поскольку не столь важно, в каком возрасте человек захотел воплотить свою экзистенцию, а важно само наличие порыва и наполнение жизни смыслом, который у каждого свой и не имеет жёсткой привязки к возрасту. 

В жизни бывают моменты, когда нам хочется откуда-то уйти, попрощаться и расстаться с кем-то. Например, сменить работу или круг общения, прекратить общаться с конкретным человеком. Такое желание возникает, когда старая деятельность исчерпала себя или когда человек больше не чувствует точек соприкосновения с кем-то. Нередко стремление завершить отношения сопровождается внутренним конфликтом, тревогами и страхами. С одной стороны, хочется уйти мирно и без последствий, не портить отношения. С другой стороны, хочется расставить все точки над "i". Как же быть в подобных ситуациях?

Во-первых, важно осознать, что стоит за этим желанием уйти. Хорошо ли оно обдумано или это просто минутный порыв? Какие веские причины свидетельствуют в пользу ухода, от чего именно и куда хочется уйти? Что хочется завершить и навсегда оставить в прошлом? Ведь связь с конкретным человеком или группой людей наполнена какими-то воспоминаниями, переживаниями, мыслями, чувствами. Может быть, эти люди не уважали Вас или не считались с Вашими потребностями? Или у Вас с ними разошлись интересы?

 

Во-вторых, стоит завершить эти отношения, прежде всего, на внутреннем уровне. Если на внешнем уровне связь завершиться не может, значит, человека ещё что-то держит в ней. Возможно, несбыточные надежды на то, что другой изменится, оправдает прошлые ожидания. Мысли о том, что другого можно изменить, что-то ему объяснить. Или открытые вопросы о том, почему в каких-то ситуациях человек вёл себя именно так, а не иначе, что стояло за его позицией, какими ценностями он руководствовался, что привело к тем поступкам, которые он совершил. Лучше всего попробовать выяснить для себя эти вопросы в живом контакте, поскольку личные домыслы, в любом случае, будут проекциями. Но при отсутствии такой возможности можно пофантазировать. Попытаться ответить себе на все эти вопросы самостоятельно. Заполнить пробелы в коммуникации своими гипотезами. Объяснить себе, почему всё сложилось именно так, а не иначе, чтобы на когнитивном уровне завершить ситуацию.

 

В-третьих, стоит обратить внимание на свои чувства. В них тоже обычно много незавершённого материала. Поэтому важно ответить себе на вопросы: какие чувства сейчас вызывает у меня этот человек? Что в нём раздражает, злит, возмущает, вызывает непонимание? Что, напротив, может в нём восхищать? Какие эмоции я переживаю в связи с завершением отношений с ним? Как это для меня - больно, грустно или жаль? С чем именно мне жаль прощаться, что я теряю с потерей этого контакта? За что я могу поблагодарить этого человека и этот контакт, чему он смог меня научить?

 

Когда на внутреннем плане решение принято, остаётся лишь воплотить его в жизнь. Как именно - зависит от конкретной ситуации. Иногда достаточно завершить контакт внутренне и больше не вовлекаться в него. В других случаях необходимо прямо сказать о том, что пришло время прощаться. Чтобы сделать это экологично, важно отметить всё хорошее, что дал Вам этот контакт. Сказать о том, что пришло время что-то менять, идти по другому пути, с которым, увы, Ваш контакт вряд ли может быть совместим. Наметить какую-то приемлемую для Вас форму контакта. Обозначить, с какими вопросами, по каким поводам человек может к Вам обращаться. Например, в случае, если нужна какая-то помощь. Или, наоборот, отметить, что Вам тяжело было бы дальше общаться по каким-то личным причинам. В момент прощания важно быть искренним, в контакте с собой, и нужные слова придут сами собой. Важно позволить быть искренним и собеседнику. Проговорить все чувства, что связаны у него с Вами и с ситуацией расставания. Прояснить то, что не было ясно. Дать ему возможность отреагировать на эту ситуацию и как-то к ней отнестись. 

 

Прощание является экологичным, когда обе стороны контакта принимают зрелое решение о том, что дальше им вместе не по пути, и эту ситуацию нельзя исправить. Поэтому, чтобы прощание было экологичным для обеих сторон, важно быть максимально честными друг с другом. Не удерживать того, кто цепляется. Не стараться его спасать. Не вставать в позицию преследователя с жесткой и обидной критикой. И не выпадать в роль жертвы, которая вынуждена, а не хочет уйти по собственному желанию.