Публикации с тегом личные границы (24)

 В психотерапии есть базовые условия, без которых работа психолога невозможна. Например, образование психолога и супервизии, отсутствие личных или внетерапевтических пересечений между психологом и клиентом (психолог не может принимать знакомых, друзей и близких, потому что между ними не сложится терапевтический контакт и альянс). Если все эти условия соблюдены, остаётся самое главное условие - границы терапии или её правила. 

 

 

1. Первое правило - это ограничение терапевтического часа. В юнгианском подходе, в котором я практикую, психологи работают 50 минут при условии, что сессия начинается и заканчивается вовремя. Такое ограничение позволяет сформировать надёжный терапевтический контейнер. Если клиент опаздывает, это его ответственность, и время сеанса не продлевается вне зависимости от причин опоздания. При опоздании клиент и психолог могут продуктивно использовать оставшееся время, даже если осталось всего 5 минут. И иногда именно эти 5 минут оказываются максимально эффективными, поскольку, во-первых, даже такое присутствие на сессии всегда лучше полного отсутствия, а во-вторых, за эти 5 минут можно попробовать сжато изложить самое важное. Нередко именно за последние 5 минут сеанса клиента посещает важное осознание - например, на тему того, почему он сегодня так задержался, в чём истинная причина, что он так не хотел обсуждать и чему сопротивлялось его бессознательное. Кому-то может казаться, что 50 минут - это слишком мало, что он не укладывается в рамки сеттинга и хочет рассказать как можно больше всего, но в этих случаях можно посещать психолога 2-3 раза в неделю, либо заранее планировать содержание сеанса и фокусироваться только на самом важном. Ограниченный по времени формат сессий учит клиента ценить время, фокусировать внимание, вдумчиво излагать свои мысли и держаться определённых рамок, что особенно полезно для людей с различными расстройствами саморегуляции, проблемами с планированием времени. Формат 50 минут держит человека в тонусе и не даёт ему растекаться мыслью по древу, а, если это и происходит, сам формат со временем способствует большей собранности клиента и настроенности на серьёзную работу.

 

2. Второе правило - это оплата пропусков. Пропуски сеансов оплачиваются клиентами, если клиенты предупреждают о них позднее заранее оговоренного с терапевтом времени или пропускают сессии без предупреждения. Такой подход позволяет клиенту взять ответственность за контакт с терапевтом. Запись была его личным решением, правила проговаривались, и он ознакомился с ними, дал своё согласие на них. Соответственно, если в терапии происходит какой-то форс-мажор, как правило, это связано с сопротивлением. И в терапии всегда можно проследить связь между последними событиями во время сессий и пропуском. Например, клиент предупреждает об отмене в последний момент именно тогда, когда мы в прошлый раз впервые заговорили о его маме. Очевидно, это вызвало сильную бессознательную реакцию, и границы терапии начали плыть. Задача терапевта - вернуть процессу границы, чтобы продолжить терапевтический процесс и остановить процесс контртерапевтического отыгрывания. 

 

3. Третье правило - отсутствие общения между клиентом и терапевтом вне сеансов. Если такое общение и присутствует, оно должно быть минимизировано до формальной договорённости о записи и предупреждении о пропуске/переносе сеанса. Внетерапевтическое общение размывает границы терапии, а потому снижает её эффективность. Поэтому, если клиент пишет или звонит терапевту вне сеансов, терапевт вправе не отвечать на эти письма, сообщения и звонки, но вынести ситуацию на обсуждение в процессе следующего сеанса. Например, "да, я видел(а), что вы писали мне, давайте обсудим сейчас, каким было ваше состояние в этот момент, чего вам больше всего хотелось и как вам удалось самостоятельно себе помочь". Если клиент хочет спросить у психолога литературу или контакты другого специалиста для своих друзей/родственников, лучше предупреждать об этом в процессе самого сеанса. Переносы сеансов тоже конструктивнее обсуждать в процессе самих сеансов, исходя из чего многие психологи, включая меня, заранее прописывают ограничения на переносы (например, не более 2 раз в месяц и не более 2 раз подряд), чтобы у клиента не было возможности постоянно записываться и отменяться, поскольку такой процесс вновь является параллельным по отношению к терапии, а, чтобы осознать его, важно внести его в рамки терапевтического пространства. 

 

Правила терапии позволяют структурировать терапевтическое пространство, а также благодаря наличию этих правил лучше видны "шалости бессознательного", когда в терапии параллельно идёт какой-то необычный процесс. Если бы не было правил, терапия превратилась бы в светскую или дружескую беседу, в которой можно было бы годами обсуждать что-то без терапевтического эффекта. Правила же "собирают" процесс и ограничивают его в пространстве и времени, благодаря чему лучше видно, когда клиент сопротивляется, когда он выпадает из реальности, когда он переживает перенос. Все эти моменты диагностичны, и очень важно не игнорировать, а обсуждать их, поскольку они являются каркасом процесса терапевтического взаимодействия. Опоздание - это не просто опоздание, а бессознательное сопротивление тому, чтобы идти на сеанс, которое разрешается в обсуждении того, что именно в процессе идёт не так. Пропуск без предупреждения - это не просто пропуск, а избегание, пассивная агрессия, молчаливый протест, и снова здесь важно понять, что именно стоит за этим процессом - какой механизм, какой паттерн, какой эмоциональный отклик на терапию.

 

Таким образом, без границ и правил работа психолога невозможна, а, если и возможна, её эффективность стремится к нулю. Эффективность терапевтических правил, напротив, многократно подтверждается практическими примерами, в которых после напоминания терапевтом клиенту о времени или оплате пропуска сначала может быть неприятно (срабатывает эффект "горькой пилюли"), но в перспективе становится легче и лучше, поскольку структура сеттинга со временем превращается во внутреннюю опору клиента. Кроме того, как ограниченная во времени и пространстве структура, сеттинг символически напоминает нам о неизбежных ограничениях - ограничениях клиента, психолога, разбираемых ситуаций, реальности и, в конечном итоге, времени жизни, к которым важно подойти осознанно, поскольку в игнорировании этих ограничений часто кроются самые глубинные корни симптомов. 

В практике психолога часто возникают ситуации, когда на приём приходит один из супругов/партнёров с твёрдым намерением лучше понять, а то и изменить другого. Это может быть муж, у которого никак не получается наладить сексуальный контакт с женой, или жена, которая не понимает, почему ей изменяет муж, но раз за разом не получает от него внятного ответа. Отчаявшийся и покинутый в парном контакте человек идёт к психологу с надеждой узнать о своём партнёре что-то такое, о чём умалчивает партнёр, а то и обрести какие-то рычаги воздействия на этого партнёра. 

 

Что в этом случае психолог может предложить клиенту, каковы его возможности и ограничения?

Пожалуй, начну с ограничений, поскольку в данной ситуации они наиболее очевидны. К сожалению, психолог - не экстрасенс, и он не может знать, что происходит в мыслях и чувствах другого человека, который, тем более, отсутствует на приёме. Описание партнёра клиентом содержит не только реальный образ, но и личные проекции клиента, из-за чего образ описываемого им партнёра может быть значительно искажён. Понимая эти ограничения, психолог, как правило, интересуется фактами и тем, как эти факты влияют на состояние того клиента, который сидит в кабинете. Например, клиент может рассказывать, что партнёр ведёт себя просто ужасно, игнорирует просьбы, не проявляет никакого уважения, обесценивает и бесконечно упрекает. Чтобы разобраться в ситуации, психологу важно прояснить конкретику - что именно говорит и делает партнёр и как реагирует на эти слова и действия клиент.

 

В промежутке между реальным действием партнёра и реакцией клиента на него обычно есть место для интерпретации. К примеру, "если партнёр долго не отвечает на звонки, значит, он не любит меня". Связь между первым и вторым кажется клиенту очевидной, но именно она причиняет ему боль и страдания. Не столько само действие или бездействие, сколько его интерпретация. И именно интерпретация является мишенью терапевтического воздействия. Так, психолог может предложить подвергнуть эту интерпретацию сомнению и заменить её какой-то другой. Например: "Почему вы так уверены, что он не отвечает вам на звонки, потому что не любит вас? Может быть, он занят или нуждается в отдыхе?". Или: "Так ли это ужасно, если ваш партнёр не всегда отвечает на звонки? Почему для вас это так критично?". В ситуации, когда речь идёт о другом человеке, психолог может выдвинуть какие-то предположения, предложить интерпретации, но сказать точно, что думает и чувствует другой человек, психолог не может. 

 

Второе важное ограничение работы с таким запросом - психолог никак не может влиять на партнёра клиента. Если у клиента есть запрос на изменение партнёра, его обработку или алгоритм "как лучше вести себя с ним, чтобы убедить его", "что мне делать с с ней, чтобы она поняла", этот запрос невозможен для разрешения. Другого человека мы не можем менять не только из-за ограничений этики, но и из-за технических ограничений. Если другой человек не хочет чего-то делать, нет средств заставить его захотеть. Поэтому при запросах на изменение другого человека задача психолога - вернуть клиента к самому себе, к его потребностям и чувствам, к тому, как бы он сам хотел и мог измениться. Например, какой вклад клиент вносит в то, чтобы ситуация была именно такой. Не замечает ли он за собой, что совершает повторяющиеся действия, которые раз за разом не приводят к успеху? Каким образом он строит коммуникацию? Насколько доходчиво он сообщает о своих потребностях? Как он обращается со своими потребностями и переживаниями, что он предпочитает делать со своей фрустрацией? Именно обращение клиента с самим собой в отношениях и является главной мишенью терапии. Если клиент испытывает дискомфорт от действий партнёра, почему он не поговорит об этом с партнёром? Что мешает ему позаботиться о своём комфорте и ради чего он им жертвует? Ставит ли он на первое место себя или другого человека? Зачем, в конце концов, он терпит отношения, которые его не устраивают? И все эти вопросы про то, чтобы вернуться к себе, к своему "я", а не питать пустую и бессмысленную надежду изменить кого-то другого. 

 

Подводя итоги, психотерапия - это, прежде всего, про себя. Про то, чтобы разобраться в себе, понять себя и изменить себя. Изменить свою реакцию, своё отношение, принять свои чувства и начать действовать по-другому. Парная терапия - про то, чтобы изменились оба. Но нет таких средств, которые могли бы изменить кого-то другого без его согласия. Любые манипуляции приводят лишь к ситуативным изменениям - возможно, сейчас, в конкретный момент, другая сторона и поддастся на них, но в длительной перспективе без личного желания она не изменится. Именно поэтому запросы на "лучше понять и изменить кого-то другого" продуктивнее переформулировать так, чтобы лучше понять и изменить самого себя в контакте с другим. 

Суть концепции вторичных выгод в психотерапии заключается в гипотезе, что, если человек в течение длительного времени находится в определённой ситуации, значит, несмотря на её дискомфорт, ситуация приносит человеку не только что-то плохое, но и что-то хорошее, т.е. несёт в себе некую скрытую пользу или выгоду. Например, если человек в зрелом возрасте не работает и не может самостоятельно заработать на жизнь, проблема не только в нехватке знаний, как это сделать, навыков, уверенности в себе, но и в системном балансе. Таким способом человек может выстраивать связь со своими родителями или супругом (если другие способы не работают или не освоены), либо отыгрывать обиду/месть, либо беречь себя от дискомфорта или страха ответственности за взрослую жизнь. Аналогично можно подойти практически к любой другой проблеме. Проблемы со здоровьем также могут быть формой коммуникации с окружающими, способом получения любви, тепла, внимания и заботы, если этот способ наиболее привычен, наименее энергозатратен и с наибольшей вероятностью приводит к желаемому результату. 

 

Концепция вторичных выгод даёт возможность человеку обратить внимание на проблему не только с точки зрения того, как она ему мешает, но и с точки зрения того, чему полезному и конструктивному она служит в его жизни. Ведь, как правило, мы не выбираем абсолютный негатив для себя, а стремимся к чему-то комфортному и избегаем того, что может лишний раз причинить нам боль. В некоторых случаях парадоксально мы можем предпочитать одну боль другой, если она для нас знакома, привычна, и мы уже умеем с ней обращаться. Но, если человек ставит перед собой задачу что-то изменить в своей жизни (перестать болеть, тревожиться, ругать или винить себя), из привычной зоны придётся выйти, а, значит, придётся столкнуться с новыми и, возможно, не менее болезненными для себя переживаниями. Концепция вторичных выгод позволяет осознать, что выгоды в симптоме или неблагоприятной ситуации есть, но с ними придётся попрощаться, если что-то изменится. Значит, эти выгоды нужно будет заменить какими-то другими, научиться удовлетворять свои потребности иначе, либо отказаться от этих выгод в пользу нового способа адаптации.

 

Несмотря на то, что концепция вторичных выгод кажется рабочей и в ряде случаев приносящей пользу, некоторые психологи и клиенты высказываются против этой концепции. Например, применительно к ситуациям насилия эта концепция противоречит этике и вряд ли поможет исправить ситуацию. Так, поиск вторичных выгод, которые есть у жертвы домашнего насилия, вряд ли поможет ей преодолеть беспомощность. Для решения этой проблемы важно задействовать совсем иные механизмы, и одному психологу бывает трудно с ней справиться, поэтому дополнительно подключаются социальные службы, специализированные центры. Указание на вторичные выгоды может вогнать жертву в состояние ещё большего отчаяния, поскольку выгоды в ситуации насилия всегда сомнительны. Возвращаясь к дискуссии о вторичных выгодах, мы видим, что эта концепция может быть применима отнюдь не ко всем ситуациям, и применять её важно с умом и осторожностью.

 

Ещё одной причиной, по которой многие психологи и клиенты отвергают концепцию вторичных выгод - болезненность и травматичность терапевтического приёма поиска этих выгод. Клиент часто обращается к психологу в отчаянии - уже и одно попробовал, и другое, и всё никак не получается выйти из проблемной ситуации и добиться желаемого результата. Если начать со вторичных выгод, клиент может почувствовать себя так, будто бы его не слышат, не понимают и обесценивают. Он говорит о проблеме, а ему в ответ о том, что эта проблема чем-то выгодна для него, хотя он и пришёл для того, чтобы от неё избавиться. Такие трудности вновь возвращают к необходимости осторожности и деликатности применения этой концепции в психологической практике. При применении этой техники важно учитывать, насколько клиент внутренне готов к обдумыванию проблемы в этом ключе, есть ли у него сейчас для этого ресурсы. 

 

Таким образом, в самой по себе концепции вторичных выгод нет ничего плохого. В некоторых случаях именно эти самые вторичные выгоды могут вносить существенный вклад в проблему и в то, каким образом, почему и зачем проблемная ситуация не разрешается, а поддерживается. Иногда эти ситуации отчётливо видны и в анализе, когда, например, клиент приходит с запросом на восстановление графика сна или питания, но на самом деле нуждается в заботе и внимании, и именно потому сбивает график, что бессознательно хочет удовлетворить более насущную для него потребность. Как только он удовлетворяет эту потребность (к примеру, аналитик побеспокоился о нём), вторичная выгода получена, и круг замыкается. А, чтобы восстановить график, в долгосрочной перспективе важно отделить его от этой потребности и научиться удовлетворять её как-то иначе. Если мы игнорируем вторичные выгоды, мы лишаемся значительного объёма терапевтического материала, который мог бы дать плоды в анализе. Однако при несвоевременном или недостаточно деликатном внесении этой концепции в терапевтическое поле возможно сильное сопротивление или даже разрыв терапевтического альянса и контакта. Именно поэтому для результата важна не столько концепция сама по себе, сколько адекватный способ её применения. 

В практике психолога встречаются разные клиенты и разные случаи, из которых далеко не все он берёт в работу. Помимо ограничений, связанных со временем или пространством (например, заполненность графика, несовпадение во времени или пребывание в разных городах), у психолога также может быть ряд причин отказать клиенту, и эти причины обычно связаны либо с подходом, либо с несовпадением запроса клиента и используемых психологом методов, ожиданий клиента и компетенций психолога.

 

Итак, по каким же причинам психолог может отказать клиенту в работе?

 

1. Первая причина - нехватка у психолога компетенций для работы с конкретной проблемой. У каждого психолога есть своя специализация - кто-то имеет большой опыт работы с детьми и семейными проблемами, а, соответственно, разбирается в детской и семейной психологии, кто-то другой - с экзистенциальными проблемами и т.д. Чтобы работа психолога была продуктивной, важно, чтобы он владел теми средствами (знаниями, опытом, методами и техниками), опираясь на которые он мог бы помочь клиенту. Если психолог понимает, что таких средств у него сейчас нет, а их обретение потребовало бы длительного времени, он вправе отказать клиенту и либо перенаправить его к другому, более компетентному в конкретной области специалисту, либо проинформировать клиента, где ещё он мог бы самостоятельно найти помощь (например, дать ссылку на специализированные интернет-ресурсы или порталы). К этому же пункту относятся случаи, когда клиенту, с точки зрения психолога, сначала было бы полезнее проконсультироваться у психиатра, поскольку при наличии проблем медицинского характера бывает трудно и установить контакт, и получить психологическую помощь, а, значит, в первую очередь необходимо обратиться к врачу.

 

2. Вторая причина - избегание причинения вреда клиенту. В некоторых случаях психотерапия может быть не показана конкретному клиенту, либо не показан конкретный метод работы. Так, например, в случае риска психоза клиенту может быть опасно работать в юнгианском подходе, поскольку в этом подходе мы имеем дело с символами, образами, сновидениями, материалом личного и коллективного бессознательного, а тесное соприкосновение с этим материалом при хрупкости эго и тонкости границы между сознанием и бессознательным у конкретного человека может спровоцировать его падение в психоз при отсутствии опор. Выявляя такого рода опасности, психолог предупреждает вред, который может нанести клиенту терапия. 

 

3. Третья причина - личностные и ценностные несовпадения между психологом и клиентом. Появление разногласий - естественная часть работы, поскольку все люди разные, и в чём-то они могут не соглашаться друг с другом, однако в некоторых случаях разные точки зрения на один и тот же вопрос продуктивны, а в других могут оказаться деструктивными. В психологической работе это может проявиться в разном видении клиентом и психологом стратегий терапии. Например, клиент настаивает на том, что у него было благополучное детство, и его нынешние проблемы с детством не связаны, а потому отказывается разбирать детство или отвечает на вопросы о детстве уклончиво, а психолог работает в психоаналитическом подходе и убеждён, что проблема именно в детстве. Или психолог работает в направлении феминистской психотерапии, а клиентка упорствует в том, что патриархальные ценности - это то, что она хотела бы укрепить. При таких существенных несовпадениях есть риск превращения психотерапевтического пространства в поле боя, для избежания чего психолог отказывается от продолжения работы.

 

4. Четвёртая причина - интенсивные переносные и контрпереносные переживания, которые не несут конструктива для клиента и терапевта. Перенос и контрперенос - естественная часть работы, и обращение внимания на эти процессы несёт в себе огромный ресурс для роста и изменений, однако в некоторых случаях как переносные, так и контрпереносные чувства могут быть чрезвычайно сильными, что мешает продуктивной работе. Например, несмотря на многочисленные попытки аналитика обратить внимание на перенос, клиент отказывается слышать эту информацию. Либо аналитик испытывает острые чувства жалости или гнева к клиенту и замечает, что есть риск, что исходя из этих чувств он начнёт принимать терапевтические решения, что в перспективе может разрушить или увести не туда процесс. В случае возникновения таких чувств психолог обычно обращается к своему терапевту или супервизору, однако не во всех случаях с этими чувствами удаётся быстро справиться, поэтому в некоторых случаях безопаснее перенаправить клиента к другому специалисту.

 

5. Пятая причина - регулярное нарушение клиентом границ терапевтического сеттинга. Для построения терапевтического контакта очень важно, чтобы клиент мог держаться в рамках обозначенных психологом границ. Т.е. вовремя платить, приходить и уходить, не приходить в состоянии наркотического или алкогольного опьянения, культурно и прилично вести себя на сессиях (не разрушать терапевтическое пространство), выдерживать паузу между сеансами, не писать и не звонить аналитику по ночам. Если психолог замечает, что соблюдение границ вызывает у клиента некоторые трудности, он может обсудить это в процессе, однако при систематическом и грубом нарушении сеттинга психолог вправе прекратить работу с клиентом, поскольку сеттинг является основой работы, а попытка продолжить работу в непригодных для работы условиях может быть опасной для обеих сторон.

 

Всегда ли психолог прямо сообщает клиенту о причинах отказа или завершения терапии? Ответ на этот вопрос зависит от многих факторов - от подхода, глубины и доверительности контакта, специфики травм и характера клиента. В некоторых подходах при условии, что клиент выдержит эту информацию, психолог может выделить отдельную сессию для подробного обсуждения причин завершения терапии. В других подходах аналитик не раскрывается клиенту в своих чувствах, чтобы не травмировать клиента и не вносить в процесс свой личный материал.

 

Отказывая клиенту в работе, психолог отдаёт себе отчёт в наличии у него ресурсов на продолжение работы и решение конкретной проблемы, а также в наличии ресурсов у клиента справиться с текущим процессом и с тем процессом, который предстоит пройти дальше. Если этих ресурсов нет или они значительно ограничены, наиболее компетентным и профессиональным решением со стороны психолога является завершение терапии с рекомендацией, где ещё клиент мог бы получить помощь. 

На психологических форумах часто встречается критика терапевтов - один опаздывает, другой отменяет сеансы, третий не всегда уместно шутит, четвёртый приводит факты из своей биографии... И, действительно, в работе терапевтов существует немало профессиональных ограничений, которые касаются сути процесса. Главным из них является то, что, предпринимая какую-либо интервенцию, терапевту важно заботиться о терапевтичности того, что он делает здесь и сейчас, и о том, чтобы не причинить вреда. Например, терапевт не должен использовать своих клиентов, не должен работать в нерабочем состоянии, не должен нарушать принцип конфиденциальности. Данные правила заданы этическим кодексом и сеттингом.

 

Однако, помимо общего формата, в работе психолога есть много технических тонкостей и непредвиденных моментов, в связи с чем и возникает этическая проблематика. Например, в гештальт-подходе психолог может и должен выражать свои чувства, вносить в процесс свои реакции, быть гибким и даже пересматривать какие-то договорённости, если они оказываются взаимно неудобными. Так, при возникновении актуальной проблемы с форматом переносов сессий терапевт может прямо спросить у клиента: "Что же нам делать с нашими переносами, какое решение вы можете предложить?". И данный вопрос окажется вполне терапевтичным, потому как за ним стоит интервенция - приглашение здоровой части клиента к осознанию проблемы и диалогу. В психоаналитических подходах, напротив, сеттинг задаётся исключительно терапевтом, а приглашение к диалогу или гибкость условий могут выглядеть как отреагирование или недостаточное удержание границ процесса. Но что делать психологу, который работает в эклектическом подходе? В каких случаях он может пригласить клиента к диалогу, а в каких это вызовет тревогу и усугубит ситуацию? Частично на этот вопрос отвечает психоаналитическая диагностика, которая позволяет заранее сориентироваться в уровне организации личности и характере клиента. Но не во всех случаях этот вопрос может быть решён однозначно, а такой проблемный вопрос далеко не единственный в живой практике психолога. В контексте мировых событий последних лет количество подобных вопросов лишь растёт. Например, как быть с очным форматом сессий в разгар пандемии, как поступить при экстренной эмиграции или других событиях, сбивающих привычный ритм жизни.

 

Каждый психолог в процессе своей работы сталкивается с подобными сложными моментами и каждый решает их по-своему. В областях, где не прописаны чёткие правила, возможно творческое решение, но творческое решение всегда таит в себе определённые риски. Как и любое экстренное решение, которое предпринимается в необычных условиях, при необычных обстоятельствах и нестандартных ситуациях. И в одних случаях, как и в медицинской практике, решение может оказаться целительным, а в других - губительным, что заранее бывает сложно предугадать. То же самое можно сказать и о более тонких, повседневных интервенциях. Одного человека необычная шутка может ранить, а другого - вывести на ценное осознание, взбодрить и замотивировать, и заранее предугадать реакцию клиента на интервенцию бывает довольно трудно. Точно так же трудно бывает застраховаться от хотя бы частичного впадения в переносные и контрпереносные процессы. Они иногда могут захватывать каждого, вне зависимости от уровня его осознанности, длительности работы над собой, образований, профессионализма и часов супервизий. Однако именно такие процессы в некоторых случаях оказываются самой эффективной диагностикой и самодиагностикой, поскольку ярче всего уязвимость проявляется в реальном опыте, в моменте здесь и сейчас и в актуальных переживаниях. И именно в этом моменте можно попробовать поймать эту уязвимость и попробовать преобразовать её во что-то другое. Например, признать собственные ограничения в каком-то вопросе или теме, вынести проблемный момент на открытое обсуждение, сделать паузу в работе или перенаправить клиента другому специалисту. А иногда ошибки и ограничения могут стать отправной точкой для прогресса в терапии или для взаимного роста, поскольку и клиенту важно не идеализировать терапевта, и терапевту важно не впадать в инфляцию и не брать на себя столько, сколько он не сможет вынести. Не говоря уже о том, что от ошибок, ограничений и критики невозможно освободиться до тех пор, пока идёт какое-либо взаимодействие, а значит, их обнаружение указывает на то, что мы находимся в живом и динамичном поле контакта, которое может меняться и в котором возможно развитие.

 

Итак, встречаются ли в природе сферические идеальные терапевты в вакууме? Очевидно, что нет, они существуют лишь в наших головах в виде ментальных конструкций. Живой, чувствующий, реагирующий и откликающийся терапевт никогда не может быть идеальным, но показателем профессионализма является осознание своих ограничений и воздержание от причинения вреда. Поэтому предельно идеальный терапевт, которого можно вообразить, свободно признаёт свои слабые стороны, работает над ними в меру своих возможностей и договаривается о балансе, равновесном взаимодействии, при котором эти стороны не приносят критического ущерба. И, выбирая терапевта, клиенту также важно обратить внимание на то, какие несовершенства процесса для него критичны, а с какими он был бы готов смириться. Ведь в поисках идеального терапевта, как и в поисках идеального партнёра можно провести всю жизнь, так и не построив ни одних длительных, стабильных, прочных и исцеляющих отношений, а, значит, не добравшись до самых глубинных аспектов проблем. 

Аутодеструктивное поведение - широкое понятие, объединяющее все формы и виды саморазрушительного поведения. В него входят не только суицидальные попытки, но и более тонкие и, на первый взгляд, незаметные способы разрушать себя и свою жизнь. Например, это может быть злоупотребление вредными привычками, подчёркнуто нездоровый или опасный образ жизни, выбор деструктивных друзей и партнёров, попадение в криминальные группировки или секты. Иногда аутодеструктивное поведение принимает социально приемлемые и социально желательные формы, например, когда человек выбирает опасную профессию, едет волонтёром в горячие точки или просто слишком много работает, изнашивая свой организм. Другой формой аутодеструктивного поведения может быть игнорирование лечения при серьёзной и тяжёлой болезни, отказ обращаться к врачам или принимать лекарства.

 

Аутодеструктивное поведение бывает сознательным, когда человек понимает, что и почему он делает, но не до конца, либо одного понимания ему недостаточно, чтобы остановиться. А бывает и бессознательным, когда на уровне сознания мы сталкиваемся с отрицанием, но поведение человека отчётливо проявляет его ненависть к себе и стремление к саморазрушению.

 

Причин у аутодеструктивного поведения может быть много - отсутствие согласия с собой, нелюбовь или даже ненависть к себе, непринятие себя, протест против той жизни, которая не устраивает человека, обида на других и скрытое желание наказать их, подспудная манипуляция другими, тихий крик о помощи и поддержке и т.д. Как правило, все случаи аутодеструктивного поведения объединены тем, что человек, который разрушает самого себя, явно с чем-то не согласен, хочет сказать чему-то "нет" или изменить что-то в собственной жизни, но по каким-то причинам не решается. Может быть, не хватает осознания, смелости или веры в собственные силы. И вместо того, чтобы сказать "нет" тому, что ему не нравится в жизни, он говорит "нет" себе и жизни, обращая агрессию против себя.

 

При аутодеструктивном поведении нередко наблюдается отрицание того, что человек делает, а также опасных и негативных последствий этих действий. В случае острого отрицания можно заподозрить попытку проверки человеком себя и жизни на прочность. Например, своим аутодеструктивным поведением человек может наказывать и испытывать себя - сколько он выдержит, как долго он продержится, чтобы доказать себе, что он что-то может. 

 

Другой причиной аутодеструктивного поведения может быть смысловой кризис, когда человек ощущает, что его жизнь бессмысленна, но предпочитает отрицать или вытеснять эту проблему, либо не видит перспектив её разрешения. И тогда, подвергая себя рискам, каждый раз заново он ставит перед собой и жизнью вопрос о смысле, возможно, надеясь однажды этот смысл обрести.

 

Помимо бессмысленности, на аутодеструктивное поведение человека могут толкать чувства скуки и апатии. Например, если человек не нашёл себя в жизни и не может найти, переживает возрастной кризис, не может адаптироваться в обществе, не имеет постоянной работы, либо недоволен своей работой, часто сталкивается с отвержением, он может начать разрушать самого себя, чтобы хоть как-то, в экстремальных, кризисных и неприятных переживаниях на грани жизни и смерти почувствовать жизнь и её остроту. Особенно это касается людей, вовлечённых в рисковую или криминальную деятельность и любителей экстремальных видов спорта. 

 

Иногда аутодеструктивное поведение - это та просьба о помощи, близости, поддержке или участии, которая не может найти иного выхода. Например, если у человека есть внутренний запрет на то, чтобы о чём-то просить и принимать что-либо от окружающих людей, он может вести себя аутодеструктивно, чтобы заболеть или попасть в опасную ситуацию и всё-таки разрешить себе воспользоваться помощью. Аутодеструктивное поведение часто привлекает к себе внимание других людей - они начинают волноваться, беспокоиться, пытаться поучаствовать в жизни человека, а все эти беспокойства связаны со вниманием, которое, возможно, ведущий себя саморазрушительно человек не может получить иными способами.

 

Аутодеструктивное поведение также может выражаться в расстройствах пищевого поведения, когда человек наказывает себя длительными голодовками, изнурительными диетами и тренировками, изводит свой организм вызовом рвоты или слабительными. Как правило, за таким поведением стоит непринятие себя и своего тела не только в конкретных формах, но в целом и в принципе. И, пока такой человек не научится принимать себя любым, вне зависимости от того, сколько он весит или как выглядит, он вряд ли будет доволен любыми результатами своих стараний стать лучше.

 

При работе с аутодеструктивным поведением психолог, прежде всего, обращает на него внимание и обозначает его как проблему, даже если у человека нет на это прямого запроса. В любом случае, даже если человек сейчас не готов работать со своим аутодеструктивным поведением, важно, чтобы он сознавал, что с ним происходит и что он делает с собой, - как он разрушает самого себя и каковы риски такого поведения. А выбор, стоит ли что-то менять, принимает сам человек тогда, когда чувствует готовность к этому выбору.

 

Если вы заметили аутодеструктивное поведение за собой или за кем-то из близких, в первую очередь, важно признать этот факт и не пугаться, поскольку, в той или иной мере, аутодеструктивное поведение может быть свойственно многим людям в определённые периоды жизни. Ещё Фрейд выделял не только энергию либидо (влечение к жизни), но и энергию мортидо (влечение к смерти), а эти энергии действуют в каждом из нас. Помогая близким, важно не давить, не принуждать и не проявлять агрессию, а попробовать аккуратно, тактично и честно поговорить с человеком по поводу своих тревог о его состоянии и предложить воспользоваться помощью психолога.

 

При аутодеструктивном поведении мортидо обычно перевешивает либидо, и задача аналитика - обратить внимание на второй полюс, т.е. сконцентрироваться на том, что в психике и мотивациях клиента выступает за жизнь и в пользу жизни, что вдохновляет и наполняет его силами, ради чего он может выбрать жизнь. Такая работа обычно требует долгого времени и терпения, поскольку при аутодеструктивном поведении, как правило, мы имеем дело с очень глубинными механизмами, паттернами, семейными и родовыми сценариями, среди которых могут обнаружиться "не будь", "не расти", "не живи" и т.д.. Проработка этих деструктивных корней проблемы даёт клиенту возможность освободиться, научиться удовлетворять свои потребности конструктивными способами и значительно улучшить качество жизни. 

Многие из нас воспитаны в парадигме поощрения альтруизма и осуждения эгоизма. В такой картине мира хорошо делать что-то для других и плохо или стыдно - для себя. И, с одной стороны, альтруизм, действительно, является делом благородным и общественно полезным, но с другой - он приводит к дисбалансу, дисгармонии, бесконечному самообману, размыванию границ и созависимости, если он является болезненным, вынужденным, неосознанным и компенсаторным. 

 

Тонкую грань между сознательным и невротическим альтруизмом определяет то, сформировано ли у человека зрелое эго и способен ли он к свободному выбору. Тот, кто жертвует собой ради других вынужденно, следуя чужим предписаниям и жизненным сценариям, как правило, не может свободно отказаться от подобных моделей поведения. При попытке сделать что-то для себя он испытывает вину и стыд. Попытка обозначить свои потребности и границы терпит крах, поскольку такому человеку кажется, что этим он нарушает границы чужие. 

 

В случае сознательного альтруизма мы также можем встретиться с высказываниями по типу "я не мог поступить иначе", "мне важно было оставаться человеком в этой ситуации", "я следовал своим ценностям", но во всех этих случаях, как правило, фигурирует "я", наличие которого очень важно, чтобы принять сознательное решение об ограничениях этого "я". В случаях альтруизма вынужденного, напротив, мы сталкиваемся с тем, что своё "я" у человека развито слабо и не до конца сформировано, а потому ему трудно отличить чужие желания от своих собственных.

 

Сознательный альтруизм - личное дело и свободный выбор каждого и, делая такой выбор, человек обычно понимает, что столкнётся с рядом ограничений, знает, на что идёт, и отдаёт себе отчёт в том, что он делает. При альтруизме вынужденном выбор делается неосознанно, либо из деструктивных чувств страха, стыда и вины, а потому такой выбор подспудно содержит в себе много подавленного возмущения и агрессии. Так, делая что-то для других, человек подспудно ждёт вознаграждения или ответных жертв. А, не получая этого, проявляет пассивную агрессию или срывается. 

 

Вынужденно жертвующий чем-то своим ради других человек делает это не из волевого решения, а против своей воли, которую он не может до конца осознать или принять. Так, работающий на волонтёрских началах человек может ждать не денежного, а какого-то иного вознаграждения за свой труд вместо денег - любви, благодарности, подтверждения пользы и т.д. Или родитель, который отдаёт всего себя воспитанию ребёнка, может жертвовать своим личным временем и обделять себя своими же ресурсами, но при этом ждать, что ребёнок будет полностью соответствовать его ожиданиям. Т.е., в конечном итоге, за жизнью для других часто скрывается корыстный, глубоко эгоистичный мотив, который не признаётся самим человеком до тех пор, пока его фрустрация не достигнет предела.

 

Жизнь для других также может использоваться в качестве оправдания собственных эгоистичных действий, когда человеку стыдно признаться в том, что он может хотеть или делать что-то для себя, либо с манипулятивными целями. Гораздо проще внушить другому чувство вины, если мы скажем ему, что ради него же и старались, а он не оценил. Аналогично некоторым людям бывает проще замаскировать свою потребность под заботу о других и сделать для них нечто, что хотелось бы, но непозволительно сделать для самого себя. Именно так появляются непрошеные советы и навязчивое спасательство, которое часто приносит вред вместо пользы.

 

Жизнь для других в ущерб себе характерна для тех людей, которые плохо распознают собственные потребности и отказывают себе в праве на них. Для таких людей слияние оказывается спасительным, поскольку в нём можно забыть о себе, не теребить свои раны, не тратить время и силы на рефлексию и самосознание. Жизнь для других позволяет справиться с душевной пустотой и создать себе иллюзию смысла. Особенно привлекательной жизнь для других становится для людей, которые ищут любви и одобрения.

 

Однако при дисгармоничном перекосе в сторону жизни для других могут появляться не только симптомы эмоционального выгорания, но и проблемы в отношениях с другими людьми, в частности, с теми, для которых человек живёт свою жизнь в ущерб самому себе. И речь идёт не только о вскармливании паразитов и формировании выученной беспомощности у "подопечных", но и о нарушении баланса в отношениях, из-за которого принимающая слишком много сторона чувствует себя в вечном долгу и не в состоянии вернуть этот долг. "Дающая" же сторона в это время копит претензии, что неминуемо ведёт к конфликту, а то и к разрыву отношений. 

 

Заботясь о других в ущерб себе, мы теряем себя, и эта потеря страшна тем, что, по сути, такая забота становится безличной, ведь в ней не остаётся места для той личности, которая заботится. Живущий для других и игнорирующий себя человек низводит себя до функции, что чревато серьёзными психологическими проблемами и обеднением отношений. В отличие от сознательного альтруиста, который жертвует собой исходя из своего "я", а, значит, сохраняет это "я" даже в жертве, альтруист вынужденный не знает и не ведает о том, что такое это самое "я", а, значит, заранее обрекает себя на неблагодарную жертву, поскольку в ней некого благодарить. 

Страх отвержения лежит в основе многих ограничивающих нас убеждений и моделей поведения. Из-за страха отвержения порой мы не решаемся подойти к человеку, который нам нравится, сделать деловое предложение или даже отправить резюме. "Да кому я нужен/нужна?", - думает человек со страхом отвержения и останавливает себя от того, чтобы пытаться и пробовать. "А вдруг мне не ответят или скажут "нет"?", - накручивает он себя и реализует лишь малую часть своего потенциала.

 

Корни страха отвержения лежат в детстве, а бок о бок с ним часто переживается ещё и чувство стыда. В детстве мы наиболее уязвимы перед отвержением и, если родители или значимые взрослые отвергали нас, этот опыт мог быть очень болезненным. Кто-то смог справиться с этим опытом или проработать его, а кто-то до сих пор считает, что лучше лишний раз не высовываться, не светиться и ни о чём не просить, чтобы не быть отвергнутым. 

 

Но, когда мы не проявляем инициативу и не рискуем, мы значительно обедняем собственную жизнь. Предпочитая безопасность, мы избегаем перемен. Не давая случиться чему-то плохому, мы не даём шансов и позитивным изменениям. Поэтому со страхом отвержения продуктивнее бороться, чем поощрять его в себе. И бороться с ним лучше всего вместе с психологом, поэтапно прорабатывая глубинные причины этого страха и аккуратно внося изменения в привычные избегающие модели поведения. Однако на начальных этапах может быть полезна и работа с собой. 

 

 

Во-первых, отвержение - это не катастрофа и не конец света. Да, в самом крайнем случае нам могут отказать или нас могут проигнорировать. Скорее всего, это будет неприятно, но это можно пережить. Для ребёнка отвержение родителей или значимых взрослых катастрофично, поскольку он не может выжить один. Для взрослого человека отвержение может быть болезненно, но оно не смертельно. И в случае грубого отказа важно понимать, что такой отказ, скорее, характеризует не нас и не наше предложение, а того, кто отказывает. Возможно, у него есть какая-то внутренняя проблема, которую мы случайно задели. Но это не наша вина и не наша ответственность, а потому не стоит воспринимать грубый отказ на свой счёт. 

 

Во-вторых, если отвержение всё же очень пугает нас, стоит заранее позаботиться о себе и создать себе подушку безопасности. Т.е. заранее подумать о том, что или кто сможет поддержать нас в случае печального исхода дела. Например, если мы столкнёмся с отказом, в этот день мы можем позволить себе отдохнуть, позвонить лучшему другу, попросить близких людей о поддержке, сделать для себя что-то приятное. Если мы готовы к негативному исходу и знаем, как вывести себя из деструктивного состояния, отвержение будет гораздо менее страшным для нас. 

 

В-третьих, полезно осознавать, что любая пугающая нас ситуация отвержения, так или иначе, отсылает к прошлому опыту. Если в прошлом есть непроработанное или незавершённое отвержение, любые напоминания об этом опыте будут страшить нас. Поэтому в идеале важно вернуться в прошлое и завершить ту ситуацию отвержения, которая до сих пор беспокоит нас и мешает нам жить. А в настоящем важно разотождествиться с той ситуацией, т.е. понимать, что прошлая и настоящая ситуации - не одно и то же. И, если мы проработаем прошлое, оно перестанет накладываться на наше настоящее. 

 

В-четвёртых, разумнее всё-таки рискнуть и сделать то, чего мы хотим, чем удерживать себя и не делать. Если мы сделаем это, впоследствии мы сможем сказать себе, что сделали всё, что могли на данный момент. То, чего не сделали, не могли сейчас, но, возможно, ещё сможем в будущем. А будущее гораздо легче планировать, когда есть, на что опираться. В этом смысле, на опыт отвержения и отказа всегда можно опереться. Например, в следующий раз сделать что-то иначе. Если же мы удерживаем себя от того, чтобы сделать что-то, чего хотим, дальше мы можем долго жалеть об утраченных возможностях, но момент будет уже упущен.

 

В-пятых, важно понимать, что отказ не равен отвержению. Если нам отказывают в чём-то, это не значит, что мы плохие, и с нами что-то не так. Например, на работе могут предпочесть другого кандидата из-за его опыта, более удачной самоподачи или по субъективным предпочтениям. В романтическом плане нам тоже могут предпочесть кого-то другого, если мы не вписываемся во вкусы конкретного человека. В большинстве случаев, когда нам кажется, что нас отвергают, ситуация складывается из множества разных обстоятельств, далеко не все из которых нам подвластны и подконтрольны. Так, любой конкурс - это лотерея. И мы не всегда можем заранее точно знать, каковы критерии отбора, в каком состоянии находится тот, кто принимает окончательное решение и чем он руководствуется. Точно так же заранее мы не можем знать о чужих вкусах и предпочтениях. И в любом случае, предлагая нечто, мы показываем лишь часть себя. Поэтому невозможно отвергнуть нас целиком, но можно сказать "нет" только какому-то конкретному нашему проявлению в настоящий момент.

 

В-шестых, как правило, в ситуациях отказа и отвержения можно найти не только негатив, но и ценность. Если нас отвергает какой-то человек, скорее всего, это не наш человек. Не тот человек, который к нам благосклонен, и не тот человек, который заинтересован в общении. Если какая-то возможность не реализуется сейчас, возможно, для неё пока не пришло время или выбрано неудачное место. Но ситуация отказа даёт ясность и осознание собственных ограничений. А, значит, открывает дорогу другим возможностям.

Порой многие из нас сталкиваются с таким феноменом, как одностороннее общение. На практике оно проявляется в том, что вместо диалога собеседник строит односторонний монолог - говорит только о себе, о своих проблемах или достижениях, поднимает только те темы, которые интересны ему. Вторую сторону диалога он игнорирует, либо коротко отвечая "угу" в ответ на её стремление поделиться чем-то своим, либо вовсе не берёт во внимание реакцию второй стороны, продолжая свою однонаправленную речь. У игнорируемой стороны в такие моменты возникает впечатление, будто бы она не нужна и не важна. Появляется чувство бессмысленного диалога и использования. 

 

Почему же некоторые люди ведут себя именно так? Возможны разные причины:

 

1. Неумение общаться, нехватка коммуникативных навыков. Вполне возможно, что человек не понимает, как строить диалог, в принципе, или с конкретной личностью. Не знает, о чём спросить, какую тему поднять, что было бы интересно другой стороне. Если это, действительно, так, скорее всего, человек, испытывающий такого рода коммуникативные трудности, будет вести себя подобным образом во всех или практически во всех контактах. Также, вполне возможно, что у человека страдает какая-то одна сфера контактов. Например, ему легко обсуждать дела по работе, но тяжело даётся неформальное общение. В этих случаях можно попробовать уточнить у собеседника, насколько комфортно он сейчас чувствует себя в ситуации общения, предложить ему разные темы для обсуждения и на первых порах взять инициативу в свои руки.

 

2. Тревога, страх, кризисный период жизни, регрессия. Иногда односторонние диалоги возникают в те моменты, когда по каким-то личным причинам собеседнику не до нас. Например, он чем-то встревожен или напуган, а мы попались ему под руку в качестве свободных ушей, и именно на нас выливаются все эти тревоги. В подобных ситуациях важно чётко отслеживать, готовы мы во всё это вовлекаться или нет. Если у нас нет ресурса или желания, мы вовсе не обязаны слушать о чужих тревогах, проблемах, а тем более пытаться решить их. 

 

3. Эмоциональная незрелость и эгоцентризм. К односторонним монологам вместо диалогов часто бывают склонны люди, которым не хватает эмоциональной зрелости. Можно предположить, что в детском развитии у них был упущен момент разотождествления с эгоцентризмом, и в итоге человек до сих пор не научился учитывать в своей картине мира других людей. Они существуют для него фоном, либо он воспринимает их как удобные инструменты, а не как отдельных личностей. И, если другие люди - это просто вещи, логично, что такой личности не интересно, как у них дела и что они думают. Вместо людей у неё вокруг одни "свободные уши", вместо диалогов - монологи, вместо секса - мастурбация об кого-то другого. Такой эгоцентризм вряд ли исправим без глубинной мотивации на работу над собой, однако можно попробовать внести в одностороннюю беседу с собеседником такого типа своё "я" и попробовать понаблюдать за реакцией. В некоторых случаях реакция может быть неадекватно агрессивной, в других эгоцентричная личность может согласиться на словах, но продолжить делать то же самое на деле. И, поскольку подобная ситуация в малой степени поддаётся коррекции, стоит задуматься о том, насколько она нам нужна и что мы рядом с таким человеком забыли, для чего всё это терпим и стоит ли игра свеч.

 

4. Нехватка эмпатии. Односторонне вещающий о чём-то своём и игнорирующий другого человек вполне может быть убеждён, что он рассказывает что-то чрезвычайно интересное и полезное, несмотря на скучное лицо собеседника или отсутствие реакции. В этих случаях человеку не хватает понимания того, как устроено человеческое общение, и навыков вчувствования в другого человека. Но эти навыки поддаются развитию, если у человека есть мотивация их развивать. Поэтому всегда можно попробовать внести в диалог свои настоящие чувства - прямо сказать, что данная тема сейчас не откликается вам, не интересна, и предложить рассказать о чём-то другом. Наличие живой реакции в ответ означает, что не всё потеряно. Если же её нет, это вновь повод задуматься: зачем нам продолжать общение с человеком, которому не интересны ни мы, ни наши чувства?

 

5. Избегание подлинной, экзистенциальной глубины общения. Некоторые люди стремятся избегать соприкосновения с экзистенциальными темами, поскольку они пугают их. А любой подлинный, глубинный контакт с другим человеком заставляет погружаться и в собственную глубину. Погружаться в глубину бывает страшно, потому что там могут обнаружиться какие-то незакрытые гештальты, гнойники, старая боль, неразрешённые вопросы и кризисные темы. И тогда, чтобы не идти в глубину, человек заполняет время общения с другими пустой болтовнёй о том, какие дела он делал вчера и собирается сделать сегодня, какой он молодец, какие плохие и неблагодарные люди вокруг, какие новости он вычитал на днях и т.д. Такого рода пустая болтовня позволяет на какое-то время забыться и не помнить ни о своём экзистенциальном одиночестве, ни о конечности жизни, ни о собственном жизненном пути. Если это тот случай, с которым вы столкнулись, важно ответить себе на вопрос: действительно ли я нуждаюсь в столь поверхностном общении? Если да, можно выбрать стратегию продолжения этого поверхностного диалога, в котором каждый говорит о своём, но никто не слышит друг друга. Если нет, можно рискнуть вывести эту гипотезу на обсуждение и предложить собеседнику перейти на другой уровень общения.

 

Какими бы ни были причины, одностороннее общение всегда переживается людьми неприятно и удручающе. Вместо того, чтобы давать силы, оно их отнимает. Вместо того, чтобы давать какую-то радость или продуктивность, оно опустошает. И вовсе незачем терпеть эту ситуацию, спасая кого-то от нехватки коммуникативных навыков, личных проблем, избегания близости или экзистенции за свой счёт. Ведь одностороннее общение - это, по сути, отсутствие общения, когда другому человеку не важно, что за собеседник рядом. И не важно, собеседник ли рядом с ним или бетонная стена. 

Действующие психотерапевтические подходы можно условно разделить на те, которые помогают человеку адаптироваться к социуму, принимать его и достигать в нём успехов, и на те, которые, напротив, освобождают его от влияния социальных стереотипов и способствуют максимальному самораскрепощению.

 

Ближе к первым располагаются психоанализ и поведенческий подход, поскольку первый способствует принятию клиентом определённых социальных порядков, в которых действуют гендерные стереотипы и большое значение придаётся семье, а второй помогает скорректировать поведение клиента так, чтобы его адаптацию не затрудняли несформированные навыки.

 

Ко вторым можно отнести гештальт-подход, который способствует осознанию того, что чувствует и чего хочет сам человек вне зависимости от социальных порядков и предписаний. Роль родительских фигур сводится в нём к минимуму, поскольку в этом подходе психолог обращает внимание не столько на "там и тогда", сколько на "здесь и сейчас". Родители - это прошлое, интроекты прошлого опыта - своего рода "мусор" в нашей психике, поскольку они представляют собой автоматически усвоенный, но не переработанный материал. А мы живём в настоящем, и, чтобы жить полной жизнью, важно освободиться от власти над нами прошлого.

 

Юнгианский подход интегрирует и первое, и второе, поскольку в первой половине жизни в этом подходе принято укреплять "эго" и способствовать подъёму, а вторая половина жизни, с точки зрения этого подхода, посвящена спуску с вершины горы - отказу от доминирующей фигуры архетипа героя, открытию в себе смирения и внутренней, а не только внешней стороны жизни. При этом такое жёсткое разделение жизненных задач в зависимости от первой и второй половины жизни не всегда соответствует запросам конкретных клиентов, исходя из чего классический вектор анализа можно корректировать, в зависимости от конкретного запроса. 

 

В некотором смысле, все психотерапевтические подходы способствуют тому, чтобы освободить индивидуальность клиента и раскрыть его личность. Но в некоторых подходах большее внимание уделяется именно социальному контексту этого самораскрытия (то же умение "любить и работать", как идеальная цель психоаналитической терапии), а в других возможно сделать акцент на предельном индивидуализме или духовных целях, выходящих за пределы социальных.

 

Освобождение от родительских предписаний и социальных стереотипов особенно важно для тех личностей, мировоззрение которых оригинально и не соответствует актуальным культурным и социальным процессам. Например, в какие-то периоды в обществе принято вовлекаться в глобальные процессы и переживать по поводу них, а человек не хочет иметь с этим ничего общего, поскольку у него иные интересы или цели. Или принято соответствовать неким критериям успеха, которые не откликаются конкретному человеку, т.к. его жизненные цели и ценности располагаются в иных плоскостях. 

 

В любом обществе, так или иначе, действует дискурс власти, который предписывает человеку, что ему должно думать и чувствовать, как жить и к чему стремиться. В нашей повседневной жизни этот дискурс власти оказывает влияние на нас через родительские фигуры и их проекции, иерархии и феномены конформизма. В основе этого дискурса лежит архаичный страх, что за непослушанием последует наказание или изгнание. Уникальная личность неудобна обществу, поскольку она расшатывает лежащие в его основе ригидные механизмы и разрушает привычный порядок новыми идеями, взглядами и спонтанным самопредъявлением. С помощью чувств страха, стыда и вины общество подавляет проявления нашей индивидуальности, а мы вынуждены расплачиваться за это нереализованным творческим потенциалом, который оборачивается психологическими проблемами и невротическими симптомами. 

 

Исходя из такого положения дел, на мой взгляд, одной из важных задач терапии является освобождение человека. В терапии человек может найти контакт со своими подлинными чувствами и собой-настоящим, даже если это осуждается социумом. Он может признать, что да, он не испытывает родственных чувств, не стремится к успешному успеху и не понимает, почему должен соответствовать каким-то одобряемым социумом ролям и сценариям. Такое внутреннее самоосвобождение открывает возможность идти исключительно своим путём, жить своей жизнью и реализовывать свои смыслы, но ценой этого выбора нередко становится разрыв связей с какими-то людьми и социальное отвержение.

 

Выход в терапии на экзистенцию и бытие самим собой, несмотря на сопутствующие этому кризисы, одиночество и боль, роднит терапию с анархистскими теориями, в которых также важно освобождение от иерархий, нормативности, подчинения, привычки быть кому-то удобным и угождать другим в ущерб себе. Идеальное общество для анархиста представляет собой сеть спонтанных и свободных самоорганизаций, когда люди объединяются не по традиционалистским принципам родства, плоти, крови, "своих и чужих", а по свободным принципам единомыслия и взаимопомощи. Так, освобождаясь от иерархий в голове, личность начинает формировать вокруг себя то окружение, которое подходит именно ей, и говорит "нет" всему, что пыталось поработить её в прошлом. 

Среди прочих общественных стереотипов, темы пола и возраста - самые популярные по количеству созданных вокруг них мифов. В зависимости от культуры, полу могут приписываться совершенно разные, порой взаимно исключающие друг друга характеристики. В юнгианском подходе такие противоречия разрешаются посредством анализа разных архетипов женственности и мужественности, какие-то из которых представляют собой крайние формы конвенциональных проявлений фемининности/маскулинности, а другие тяготеют к андрогинным вариантам. 

 

Как и тема пола, тема возраста играет важную роль структурирования хаоса в социальном пространстве. На основании возраста человеку могут быть приписаны характеристики большей ригидности или спонтанности, опытности или наивности, вялости или энергичности. Но в качестве ограничения применимости подобных стереотипов выступает принципиальная уникальность личностного опыта каждого конкретного человека, которая не измеряется в количестве прожитых лет. Заостряя внимание на возрастных особенностях, мы оставляем за кадром опыт конкретного человека - то, какой интенсивности были пройденные им личностные кризисы; то, чем он наполнял время своей жизни все эти годы.

 

Стереотипы по поводу пола и возраста распространяются и на аналитическое пространство, в котором они предстают в качестве проекций на аналитика определённого содержания психики клиента. Выбирая аналитика, клиент может придерживаться устоявшегося в его жизни мнения, что мужчины (или женщины) понимают его лучше, либо что аналитик-мужчина будет более жёстким или менее эмпатичным, чем женщина. На аналитика старше по возрасту легче спроецировать родительскую фигуру, с аналитиком равного возраста - попытаться отыграть сиблинговую конкуренцию, а по отношению к аналитику младше занять более безопасную позицию "старшего" или "спасающего", которая защищает от переживания уязвимости, а, значит, ограничивает сам процесс анализа в том, чтобы подступиться к ней. Аналитики женского пола старше часто становятся для клиентов носителями проекции матери, аналитики младшего возраста - проекций Анимы, как и наоборот для женщин. Аналитики-ровесники своего пола могут воплощать архетипы соратника или антагониста. 

 

Такого рода проекции могут быть отправной точкой для начала анализа, ведь трудно даже начать процесс, если по отношению к людям определённого пола совсем нет доверия, а люди определённой возрастной категории вызывают ужас. Однако в процессе анализа такие проекции неизбежно подвергаются переплавлению. Аналитик старше фрустрирует клиента тем, что не соответствует возложенным на него детским ожиданиям, не даёт советов, наставлений и предписаний, а выступает в исключительно аналитической, а, значит, личностно равной по отношению к клиенту позиции. С аналитиком младше в процессе анализа могут разворачиваться противоречивые процессы переноса, когда, с одной стороны, он выбран в качестве безопасного, но в более длительном контакте привычные деструктивные паттерны взаимодействия с людьми вскрываются даже с ним, и он не соответствует проекции абсолютно безопасной фигуры, если в основу выбора положен принцип опасности/безопасности. В процессе анализа эта тема начинает разворачиваться в динамике, а от начального и поверхностного взаимодействия на уровне социальных масок клиент и психолог переходят к глубинному, личностному измерению контакта, что неминуемо поднимает те самые острые проблемы, которых, возможно, пытался избежать клиент, выбирая потенциального аналитика по принципу привычного стереотипа. 

 

Предпочитаемые клиентом половозрастные характеристики аналитика могут быть подвергнуты рефлексии как в кабинете психолога, так и в самоанализе, если эти предпочтения становятся устойчивым стереотипом или пересекаются с предпочтениями в какой-либо иной сфере жизни. Например, позиция "всегда выбираю только женщин, никакого анализа с мужчинами" - повод задуматься о тех внутренних ограничениях в выборе не только аналитика, но и круга общения, которые вряд ли можно преодолеть, продолжая выбирать тот же самый стереотип. Для преодоления этих ограничений было бы полезнее, напротив, попробовать что-то новое, сделать иной выбор и понаблюдать за собой в нём.

 

Аналогично половозрастные предпочтения в выборе аналитика могут являться формой сопротивления, когда, например, выбирается аналитик старше для того, чтобы он заменил родителя, а не для того, чтобы разобрать с ним раннюю динамику своих детско-родительских отношений и освободиться от её влияния. Или выбирается аналитик определённого возраста и пола для конкуренции с ним и отреагирования подкреплённого стереотипами отношения к определённой половозрастной категории. В таких случаях половозрастной выбор является не точкой входа в анализ, а проявлением внутреннего конфликта между запросом на помощь и теми потребностями, которые ему противоречат. Поэтому, чтобы суметь извлечь из анализа максимальную пользу, важно заранее проанализировать стоящие за таким выбором мотивы и сознательно подойти к вопросу, честно признавшись себе в том, почему выбирается именно такая категория специалистов, чем она особенно примечательна, что именно сейчас проецируется на аналитика и ожидается от процесса работы с ним, исходя из его пола и возраста, и почему именно в этом человеке возможно разместить надежду на исцеление.