Публикации с тегом личность, духовное рождение, зрелость (13)

Психологическое взросление - процесс поэтапный и постепенный. Он подразумевает как спокойные, ровные и благополучные жизненные периоды, когда нужные человеку для зрелости знания и качества накапливаются в спокойном темпе и при поддержке среды, так и кризисные, переломные и тяжёлые для проживания моменты, когда время сгущается, а навыки приходится нарабатывать в экстремальных условиях. 

 

В процессе взросления мы многое обретаем - становимся более критичными к себе, окружающим людям и миру вокруг, учимся проводить границу между своим и чужим, опираемся на себя и тренируем навыки заботы о себе. Чем больше мы развиваем своего внутреннего взрослого, тем меньше мы зависим от других людей и окружающей среды, а, значит, тем больше мы приближаемся к тому, чтобы самостоятельно и свободно определять собственную жизнь. 

 

Но опыт взросления также сопряжён и с потерями. В процессе взросления мы прощаемся с нашими детскими надеждами и ожиданиями, всё меньше опираемся на кого-то другого и ждём чудес от него и от мира вокруг. Отделяя своё от чужого, мы прощаемся и с тем временем, которое было потрачено зря на чужие сценарии и интроекты. Безусловно, из любого опыта можно извлечь пользу, но иногда бывает жаль, что мы слишком долго жили исходя из чужих программ, а не своих подлинных душевных стремлений.

 

Взрослея, мы теряем присущую детству лёгкость и наивность. Мир перестаёт быть для нас территорией даров, в которой, с одной стороны, всё открыто для нас, а с другой - мы вынуждены довольствоваться лишь тем, что нам даётся извне. Так, например, в детстве мы не выбираем условия жизни и родителей. А, если мы хотим чего-то большего, чем они могут дать нам, пока мы зависим от них, для нас это недоступно. Чтобы взять то, чего мы хотим для себя, необходимо вырасти, пойти в большой в мир и выстроить с ним те отношения, в которых мы сможем обмениваться дарами уже с ним, а не только принимать то, что есть, как данность. 

 

С одной стороны, возможность пойти в мир и самому взять из него то, что тебе нужно, является позитивной возможностью. Мир открыт и, если избавиться от ограничивающих установок и убеждений, он богат и щедр на то, что нам нужно. С другой стороны, чтобы открыться миру и признать его открытым для себя, важно изменить свою позицию с пассивной на активную, что многим даётся не так-то просто. Т.е. перестать пассивно ждать чего-то от жизни и обижаться на жизнь за то, что она не даёт нам желаемого, а спросить себя: что я сам вношу в жизнь? Чем я обогащаю жизнь? 

 

Переход от пассивной жизненной позиции к активной является одним из самых сложных этапов взросления. Перестать ждать чего-то от жизни означает попрощаться с ожиданиями и обидами прошлого. Но, если в прошлом был дефицит, если в прошлом мы до последнего надеялись на что-то или кого-то, не так-то просто резко взять и отвернуться от этого. Чтобы отгоревать дефицитарное прошлое, необходима долгая и глубинная психологическая работа, в процессе которой вскрываются не только пустоты, но завуалированные дары. Например, дефицит чего-то в детстве мы до сих пор можем воспринимать негативно и считать, что лучше бы, чтобы у нас было нечто, в чём мы нуждались тогда. Но в свете ретроспективного взгляда часто оказывается, что благодаря этому дефициту мы приобрели гораздо больше, чем могли бы, если бы у нас его не было. Так, если бы родители оплатили нам дорогостоящее обучение, возможно, мы не столь ценили бы его, как ценили ту учёбу, в которую нам самим пришлось вложить много времени и сил. Или, если бы у нас была родительская защита, мы бы не научились самостоятельно защищать себя.

 

Изменение жизненной позиции предполагает ответственность, а переход к ответственности значит, что нам больше некого обвинять в том, что с нами происходит. Ведь мы не можем всю жизнь говорить, что ненавидим людей лишь за то, что в пять лет мать поставила нас в угол или не купила нам красивую игрушку. А, если и можем, вряд ли это будет способствовать улучшению нашей актуальной ситуации. Принять и признать свою ответственность - значит, перестать определять своё настоящее и будущее через прошлое, т.е. признать себя свободным человеком, на которого, конечно, прошлое оказывает какое-то влияние, но которого прошлое не может определять целиком. 

 

Признание свободы и ответственности сопряжено с потерями, поскольку прощание с обидами - это разрыв негативной связи. А, если у нас не было позитивной связи с близкими людьми, либо она была слишком слабой, мы остаёмся связанными с ними через обиду и злость. И порой такая связь гораздо сильнее позитивной привязанности. Разрыв этой связи первое время может давать чувства пустоты и горечи, ведь негативная связь - лучше, чем ничего. Лучше обижаться и злиться на кого-то из прошлого, чем быть тотально и беспросветно одиноким в настоящем. 

 

Но разрыв негативной связи не означает разрыв самой возможности связи, а означает, что мы приходим к точке, из которой можем трансформировать эту связь, т.е. сделать её для себя другой как во внешнем, так и во внутреннем пространстве. Когда мы строим эту новую связь, на месте прежней деструктивной связи начинает расти совершенное иное отношение к себе и своему прошлому, в котором мы становимся активными субъектами, и только мы выбираем, что именно из прошлого мы унесём с собой в новую жизнь, а что предпочтём оставить в нём навсегда.

Вопрос о том, является ли психология наукой и насколько она может стать научной, где пределы её научности, сложный и неоднозначный. В психологии и психотерапии есть сторонники научного подхода, они стремятся к доказательности и точности. Есть и другое мнение, которое заключается в том, что психология - область знаний, которая связана с субъективным опытом человека, т.е. с его индивидуальным, уникальным и глубоко личным процессом проживания жизни. А, значит, психологию нельзя свести к результатам статистических исследований, которые показывают, как что-то устроено или работает у выборки людей, но не у данного конкретного человека.

 

К.Г. Юнг был, прежде всего, практическим психологом, которого интересовало исцеление именно каждого конкретного пациента. В своей практике для каждого клиента он изобретал свою терапию и именно из практики выводил свои теоретические конструкты - коллективное бессознательное, архетипы, Тень. Все они были не пустым теоретизированием, а тем, что наблюдается в практике и работает на практике. 

Гуманистические психологи аналогично восстают против того, чтобы сводить личность человека к толпе или массе. Статистические исследования несовершенны - в них могут быть погрешности исчислений, может быть недостаточно идеальным образом подобрана выборка, могут быть недостаточно точно разработаны методики. И как бы мы ни старались совершенствовать наш исследовательский аппарат, в статистических исследованиях всегда какая-то небольшая группа людей будет выбиваться из большинства. Как и кому-то из пациентов не подойдёт то лекарство, которое в большинстве случаев даёт результат.

 

Научный подход к психологии даёт иллюзию безопасности - будто бы, если метод апробирован на больших выборках, высока вероятность, что он сработает и в нашем случае. Или будто бы, если психолог параллельно своей частной практике занят научной деятельностью, он будет лучше нас слышать и понимать. Но на практике это далеко не всегда так, поскольку между академической и практической психологией существует огромный разрыв.

 

В академической психологии мы сталкиваемся с массой ограничений. В ней психологу важно быть исследователем-эмпириком, опрашивать большое количество людей и анализировать огромные массивы данных. При этом респондентов обычно уверяют, что в будущем исследование может быть полезно для них, но, как правило, они не очень-то замотивированы в его прохождении. В таком количестве формальностей теряется личность человека, поскольку, если за короткие сроки нужно провести блиц-опрос 50 или 100 человек, вряд ли психолог сможет вникнуть в глубинные душевные переживания каждого и убедиться в искренности его ответов.

 

Аналогичные ограничения будут наблюдаться и при попытке свести практическую психологию исключительно к научной. Чем больше мы будем стремиться к точности, тем больше, во-первых, она будет ускользать от нас, поскольку далеко не все тонкие душевные процессы поддаются измерениям, а во-вторых, тем больше мы отдалимся от нашей интуиции и нашего внутреннего иррационального творческого истока, а, значит и от самой жизни в процессе нашей работы.

 

Если же рассматривать психологию как искусство, и психолог, и клиент могут чувствовать себя в ней гораздо свободнее. Когда психология - это искусство, в ней возможен творческий подход. В ней психолог уважает уникальную личность клиента, у которой всё по-своему, а не так, как у большинства. В ней психолог может предлагать клиенту терапевтические эксперименты, а не настаивать на регулярном выполнении одних и тех же упражнений, которые у большинства дают положительный результат. В ней психолог может слушать и слышать именно этого конкретного человека, даже если его случай выбивается из знакомых ему по книгам теорий.

 

В индивидуальной практической психологии между психологом и клиентом каждый раз происходит уникальное взаимодействие, которое не может быть редуцировано не только к массе других подобных случаев, но и к тому прошлому, которое они вместе переживают в анализе. Например, в течение первых двух лет анализа клиент мог демонстрировать себя как исключительно пессимистичного, грустного и вечно всем недовольного. Но вдруг на третьем году в терапии вполне может произойти переворот, скачок к чему-то новому, когда клиент внезапно становится активным, берёт на себя инициативу и резко меняет свою жизнь. Вместе с изменениями в личности и жизни меняется и проблематика клиента. И тот человек, которого несколько лет назад мы диагностировали как паранойяльного или депрессивного, вдруг перестаёт подходить под эти определения - в нём раскрывается что-то совершенно иное, что не может быть заранее вычислено и спрогнозировано никакими статистическими методами, поскольку, с юнгианской точки зрения, любые изменения подобного рода исходят от самой Самости. И мы бессильны измерить процесс индивидуации в цифрах - за ним можно только осторожно наблюдать и с надеждой ждать.

 

Точно так же в доказательных подходах мы ограничены в применении оригинальных, красивых и творческих интерпретаций. В применении арттерапевтических методик в самом широком их смысле, включая анализ синхронистичных событий, сновидений, фантазий и метафор. Без всего этого аналитическое пространство становится сухим, пустым и безжизненным, поскольку оно лишается творчества. Приближаясь к выхолощенной предсказуемости анализа, мы вынуждены изъять из него саму его суть, душевную теплоту и надежду на чудо, которая в гуманистическом подходе имеет место всегда. 

Ассертивное поведение - это, прежде всего, уверенное в себе поведение. Когда человек ведёт себя ассертивно, он способен отстаивать свои интересы и легко защищать свои границы, учитывая при этом потребности других людей и сохраняя с ними здоровые и продуктивные отношения. Ассертивность в поведении позволяет сохранить баланс между тем, чтобы сохранить себя и договориться с другим. В этом смысле, по отношению к пассивному и агрессивному поведению ассертивность представляет собой срединную позицию. 

 

В отличие от ассертивного поведения, как активное, так и пассивное поведение подразумевает, что кто-то, так или иначе, побеждает в борьбе за интересы, а кто-то другой вынужден уступить и отказаться от себя. При пассивном поведении человек проявляет уступчивость, соглашается терпеть то, что ему не нравится, не может сказать "нет" и заявить о своих потребностях. Для других людей в этот момент он удобен, но в долгосрочной перспективе такое поведение рискует обернуться ростом напряжения, конфликтом, кризисом в отношениях и разрывом коммуникации, поскольку в этой ситуации потребности человека оказываются подавлены, но они не перестают быть для него актуальными.

 

При агрессивном поведении человек предпочитает активно бороться за свои интересы, подавляя при этом других. Это может быть ультимативный начальник или домашний тиран. И, с одной стороны, подавляя других, в некоторых случаях он добивается своего. С другой стороны, у окружающих его людей копится недовольство, и в итоге однажды они могут отказаться от сотрудничества с ним. Агрессивный стиль поведения иногда ведёт к желаемым целям, но ценой отношений с другими людьми, которые начинают бояться и избегать такого человека, а в иных случаях проявляют ответную агрессию.

 

При ассертивном поведении человек занимает активную, но не агрессивную позицию. Он заявляет о своих потребностях, готов прислушаться к потребностям других и пойти на компромисс, т.е. предложить взаимовыгодные условия, попробовать договориться. Ассертивно ведущий себя человек не молчит и не кричит, когда испытывает дискомфорт, а умеет ясно, но вежливо сообщить о нём так, чтобы его услышали. В качестве примеров ассертивного поведения можно привести ситуации, когда человек хорошо работает, показывает отличные результаты и приводит разумные доводы повысить ему зарплату. Или прямо, но тактично обсуждает свои недовольства с членами семьи, чтобы вместе с ними прийти к конструктивному решению. Пассивное поведение в этих ситуациях будет проявляться в том, что человек отказывается от себя, уступая место другим, и страдает от возрастающего внутреннего напряжения. Агрессивное поведение - в запугивании других и попытке диктовать свои условия.

 

Как пассивное, так и агрессивное поведение предполагают слияние с другим человеком. При пассивных стратегиях человек растворяется в других, забывая о себе. При агрессивном поведении он символически "съедает" других, обращая всё на пользу себе, манипулирует другими, чтобы использовать их в своих целях. А при ассертивном поведении человек признаёт как своё право на свои потребности, так и чужие права, что позволяет сохранить между собой и другим границу, а, значит, и сам контакт. Но в любом контакте всегда присутствуют, как минимум, двое разных людей, поэтому, сохраняя контакт, мы сохраняем и некоторое напряжение, которое важно уметь выдержать, ведь потребности разных людей всегда будут различны, но, чтобы сохранять отношения, важно считаться как с тем, чего хочешь ты, так и с тем, чего хотят другие.

 

Ассертивное поведение, по сути, представляет собой проявление здоровых границ. У того, кто ведёт себя ассертивно, есть потребности, интересы, он готов о них заявить, но готов и к тому, что ему могут отказать. А, значит, готов сам позаботиться о своих потребностях, взять на себя ответственность за них и либо выдержать фрустрацию, либо найти иной способ удовлетворения этих потребностей. Т.е. ассертивность не гарантирует, что все коммуникации вокруг станут идеальными, не гарантирует она компромиссов и понимания с каждым. Но она позволяет отделить себя от другого и сохранить свою автономию в любом контакте, тогда как пассивность и агрессивность подразумевают большую зависимость от других - от тех, под кого человек подстраивается, и от тех, кого он пытается подстроить под себя.

 

Спектр применения ассертивного поведения очень широк, и его навыки будут полезны и на работе, и дома, и с друзьями, и в общественных местах, и при столкновении с бюрократическими инстанциями, ведь с ситуациями, когда важно заявить о себе и позаботиться о своих границах, мы сталкиваемся всюду. А проблему границ можно решать по-разному - можно разбирать её причины и работать с истоками в долгой психоаналитической терапии, а можно развивать в себе навыки более эффективного поведения. Как правило, оба этих подхода не исключают, а дополняют друг друга, поскольку, чтобы проработать тему границ, важно и найти корни проблемы, и перестроить свой жизненный сценарий, т.е. научиться другим навыкам и моделям поведения вместо тех, которые были некритично усвоены когда-то давно. 

Фрустрация - это состояние, которое возникает, когда не удовлетворяется какая-то наша потребность. Т.е. тогда, когда мы не получаем того, что хотим. Океан наших желаний безграничен, а мир вокруг имеет границы - он такой, какой есть, а, значит, отнюдь не всегда соответствует нашим желаниям и потребностям. Не соответствуют им и другие люди, не может быть идеальным и общество. Переживая такое несоответствие, мы погружаемся в состояние фрустрации, в котором, с одной стороны, есть некая потребность, а с другой - её удовлетворение ограничено наличными условиями или вовсе невозможно. 

 

В детском возрасте ребёнок всецело зависит от родителей, они удовлетворяют большинство его потребностей и кажутся ему всемогущими фигурами. С другой стороны, именно в отношениях с ними впервые возникает фрустрация, когда какую-то потребность они удовлетворить не могут, не хотят, либо делают не то или не так. В ответ на фрустрацию часто идёт агрессия, поскольку в этом состоянии возникает конфликт между желаемым и реальным. И первая реакция на то, что реальность не соответствует нашим желаниям, - гнев. Такую реальность хочется изменить - продавить, проломить, уничтожить. Однако именно в момент фрустрации формируется чувство реальности, а вместе с ним и границы.

 

В состоянии, когда реальность полностью соответствует ожиданиям человека, он символически пребывает в утробе, а, значит, в слиянии с окружающим его миром. В этом состоянии нет ни объекта, ни субъекта, ни "я", ни "ты". А, значит, в этом состоянии ещё невозможно быть субъектным и чего-то хотеть. Невозможен в нём и подлинный контакт с другим, для которого нужно признать, что другой существует, и он тоже субъектен, т.е. независим от нас. Первое "хочу", которое наталкивается на сопротивление внешней среды, знаменует собой рождение личности человека, его отдельного "я". В этот момент человек обретает границу между собой и миром, собой и другими людьми. 

 

Таким образом, состояние фрустрации, несмотря на всю его боль, помогает человеку отделить себя от окружающего мира. Далее в процессе развития он становится всё более самостоятельным и всё большую часть своих потребностей берёт на себя. Фрустрируясь, человек осознаёт собственную ответственность за свои проблемы и потребности. Если среда недостаточно благоприятна и доброжелательна, и в ней мало поддержки, он всё равно свободен в адаптации к миру, который он не в силах изменить целиком.

Толерантность к фрустрации - тот навык, который обретается человеком только благодаря тому, что он переживает фрустрацию, т.е. смиряется с тем, что мир вокруг не может и не должен соответствовать его ожиданиям, не могут и не должны делать это и другие люди. Формирование этого навыка связано с получением эмоциональной поддержки в состоянии фрустрации. Будучи фрустрированным, человеку важно быть чем-то утешенным. Да, мир не такой, каким бы он хотел его видеть, но этот мир не так уж плох. Желаемого в нём нет, но есть что-то другое.

 

В случаях отсутствия баланса между фрустрацией и поддержкой навык толерантности к фрустрации формируется плохо. И вместо того, чтобы отделить себя от мира, а мир - от себя, признать ограничение своих возможностей и взять на себя ответственность за свои нужды, человек может уйти либо в тотальное бессилие и пассивность, либо в комплекс всемогущества. Уход и в то, и в другое состояние означает, что он не в состоянии выдержать фрустрацию и справиться с ней. 

 

Тотальное бессилие по отношению к любой фрустрации внешне проявляется в том, что человек ничего не хочет, ему ничего не интересно. Он не может сделать и малейшего усилия над собой, а потому отказывается от всяких амбиций. С получения удовольствий ему трудно переключиться на какую-то деятельность, он не может организовать себя и структурировать свою жизнь. 

 

Всемогущий контроль, напротив, даёт человеку ощущение безграничной власти. Ему кажется, что, стоит только захотеть, и он сможет абсолютно всё. Подобного рода вера часто помогает преодолевать препятствия, но далеко не все. В большинстве случаев такого рода комплекс разрушает отношения человека с окружающими людьми, а в самых крайних случаях с ним он рискует попасть в тюрьму или больницу. Потому что внешняя среда всё же имеет ограничения, которые не зависят от того, хотим мы их признавать или нет. А при полном отрицании этих ограничений теряется связь с реальностью, и возникает дезадаптация.

 

В обоих случаях несформированного навыка толерантности к фрустрации человек испытывает проблемы не только с внешней средой, но и с собой, поскольку шаткая граница между собой и миром работает в обе стороны. С одной стороны, это либо вечная борьба с миром, либо вечное чувство, что мир довлеет и давит. С другой стороны - неспособность в этом мире обнаружить себя, поэтому компенсация всемогущего контроля часто работает как трата своей жизни на чужие, а не свои ожидания, и тогда человек живёт не для себя и не для своей радости, а для того, чтобы доказать что-то другим. 

 

Зрелая позиция в этом вопросе срединна. Она заключается в признании как своих ограничений, так и возможностей. Как успехов, так и поражений. Как законных прав других людей, так и своих собственных прав. Как чужого, так и своего "хочу" или "не хочу". Срединная позиция исключает насилие, поскольку в ней человек уважает других, но способен позаботиться о себе сам. В ней он не станет ставить себя или другого перед абсурдным выбором "я" или "ты", чтобы символически воссоздать внутриутробное пространство слияния, поскольку он уже родился, вырос и больше не нуждается в нём.

Психологическое взросление и обретение личностной зрелости - тот процесс, который далеко не всегда синхронизирован со взрослением физическим. Иногда из-за травмирующих событий, сложной семейной ситуации или высокой ответственности человек вынужден повзрослеть слишком рано. В других случаях, наоборот, происходит задержка психологического развития, несмотря на то, что и физические, и психологические функции развиваются у человека в норме. Бывает и так, что взросление активнее идёт в какой-то одной сфере жизни, а в других запаздывает. Так, например, человек может довольно рано научиться работать и зарабатывать деньги, но долго не уметь обращаться со своими эмоциями и чувствами, и тогда он зрел лишь в одном аспекте своей личности, тогда как в другом остаётся ребёнком. 

 

В настоящее время проблема с гармоничным обретением психологической зрелости встречается довольно часто, и это объяснимо разными социально-экономическими и психологическими факторами, которые задерживают этот процесс. Из социально-экономических можно выделить необходимое для получения профессии долгое обучение, следствием которого является длительная финансовая зависимость от родителей. На пути к взрослению могут также стоять жилищные проблемы, когда человек не имеет возможности жить отдельно и вынужден как-то обходиться с постоянным вмешательством родителей в его взрослую жизнь.

 

Психологическими факторами, тормозящими процесс личностного роста, являются спутанные и конфликтные отношения между родителями, вынужденность спасать кого-то из членов семьи, развод родителей, дисфункциональные отношения в семье, нехватка любви и поддержки, гипо- или гиперопека, внезапная и слишком резкая попытка сепарации. Недолюбленный и травмированный человек не получает ресурса, чтобы двигаться дальше, а потому часто нуждается в том, чтобы кто-то его долюбил и долечил, чтобы вырасти. Человек, которого постоянно спасают и опекают слишком сильно, не учится опираться на самого себя и теряет бесценный опыт научения на собственных ошибках. 

 

Процесс психологического взросления также связан с тем индивидуальным путём развития, который человек проходит в течение жизни. И у кого-то этот путь является сравнительно лёгким - он легко добивается желаемого, внешняя среда поддерживает и питает его. Другие люди, напротив, в своём развитии сталкиваются с многочисленными кризисами - болезнь и смерть родственников и близких людей, осложнённые отношения, неудачи, потери.

 

Чтобы психологически вырасти, человеку нужны и успехи, и неудачи. В процессе развития что-то получается у него, что-то - нет, что-то зависит от него лично, а что-то другое приходится принять, как данность. И порой жизненные кризисы потенциально содержат в себе гораздо больше ресурсов для личностного роста, если у человека есть поддержка, внутренние опоры и силы со всем этим справиться. Если же нет, кризис, напротив, может способствовать тому, что человек застревает на определённом этапе развития и не в состоянии двигаться дальше. Поэтому для гармоничного взросления важно оптимальное сочетание внутренних и внешних факторов, чтобы возрастные задачи заставляли человека прилагать усилия для своего развития, но не истощали его.

 

Помимо внешних факторов, на психологическое взросление также серьёзное влияние оказывает внутренняя позиция человека, а именно - хочет ли он сам взрослеть, если у него мотивация к росту. И тот, кто замотивирован к росту, активно ищет возможности для своего развития - ставит себе цели и задачи, прорабатывает свои проблемы, ищет психологической помощи, если не может чего-то осознать сам и справиться с этим. Благодаря такой мотивации можно преодолеть практически любые, даже самые сложные и деструктивные внешние условия, потому что, несмотря на них, человек хочет расти и постоянно что-то в этом направлении делает - разбирается, анализирует, переживает, осмысляет и извлекает опыт. В противоположных случаях условия могут быть идеально благоприятными, но, если у человека нет внутренней мотивации расти, вряд ли что-то заставит его это сделать, пока не захочет он сам.

 

И на пути к тому, чтобы захотеть повзрослеть, также, помимо внешних, могут стоять разные внутренние факторы. Например, позиция ребёнка удобнее и комфортнее, чем позиция взрослого. В ней можно не брать на себя ответственность за собственную жизнь, валять дурака, получать от других людей тепло и внимание. Занимая позицию ребёнка, человек провоцирует кого-то извне занять позицию родителя по отношению к нему. И такой человек всегда найдёт того, кто его утешит и о нём позаботится, но он рискует потерять в этом свою свободу.

 

Кроме того, психологической взросление связано с готовностью быть живым, открытым и рисковать. А открытость жизни означает готовность к любому опыту - как хорошему, так и плохому. Чтобы обрести зрелость, человеку важно знать, что мир вокруг безопасен и что он сможет сам со всем справиться. В тех случаях, когда эту веру в себя не привили родители, её можно обрести благодаря психологической помощи.

 

И самое важное, что нужно для того, чтобы повзрослеть, - это попрощаться с собственным детством, с его беззаботностью, со страхом стать ненужным взрослым и с детскими ожиданиями от жизни. Такое прощание бывает крайне болезненным и тяжёлым, поскольку оно означает начало нового этапа жизни и окончание старого, вступление в неизвестность вместо привычной предсказуемости, выход из зоны комфорта, расставание с иллюзиями и экзистенциальную потерю того, что никогда не вернётся, а значит, признание однонаправленного потока жизни, собственной конечности и смертности. Оно также означает отказ человека от пассивной и потребительской позиции по отношению к жизни и к другим людям. Поскольку, если ты уже взрослый, поздно кого-то в чём-то винить и чего-то требовать. Если тебе что-то нужно, вряд ли есть смысл ждать, что это сделает кто-то другой. Продуктивнее просто пойти и сделать это для самого себя. Твои выборы - твоя ответственность, а твои опоры - только внутри тебя. И только тебе решать, что делать с твоим, в том числе, детским опытом. А, значит, пришла пора поблагодарить этот опыт за то, что ты стал тем, кто ты есть, и двигаться дальше. 

 Многие люди сталкиваются с проблемой самомотивации. Например, когда им давно хочется что-то сделать, но они не могут заставить себя - начать худеть, пойти в тренажёрный зал, выучить новый язык, освоить новую профессию или сменить работу. С одной стороны, хочется чего-то, с другой - не хватает мотивации, силы воли и решимости. И трудно заставить себя что-то делать. При этом критических ситуациях, когда что-то остро нужно, мотивировать себя умеют практически все. Но не все умеют делать это конструктивно и правильно. 

 

 

1. Первый вариант - это негативная мотивация. Это мотивация "от" чего-то, а не "к" чему-то, т.е. мотивация избегания, а не достижения. За такой мотивацией может стоять чувство страха, из которого человек делает нечто, чтобы его жизнь не ухудшилась, чтобы избежать негативных последствий того, что он что-то не делает. Так, из страха "будет не на что жить" человек устраивается на нелюбимую работу. Из страха "а вдруг останусь один" он начинает или продолжает деструктивные отношения.

И такая мотивация тоже работает. Но корнями она уходит в детство, где родительские фигуры пугали ребёнка, чтобы он не делал чего-то плохого для себя и делал что-то хорошее. Например, чтобы он не ел мороженое зимой и не ходил без шапки, иначе заболеет. Или чтобы он хорошо учился, иначе не поступит в институт. Или чтобы он не трогал розетки, иначе это будет опасно для его жизни. Но подобная мотивация хороша лишь в экстренных случаях, когда заставить себя делать что-то иначе никак нельзя. И тогда, сознавая критичность ситуации, человек мобилизует все свои силы, встаёт и делает то, что ему нужно.

Однако если обращаться к такой мотивации постоянно, она истощает внутренние ресурсы. Потому что невозможно всё время жить в кризисном состоянии и всего бояться. И, когда человек боится, за его поведением стоит всего лишь одна потребность - в безопасности. Этой потребности достаточно, чтобы избежать опасности, но её слишком мало, чтобы чего-то достичь. Такая мотивация вряд ли подходит для роста. В самой её сути уже содержится смысл выживания, а не развития и движения вперёд. А, когда человек выживает, ему нет дела до роста, и он откладывает эту проблему, потому что сначала важно выжить, а лишь затем возможно расти.

 

2. Второй вариант  - это мотивация достижения. Она актуализируется тогда, когда базовые потребности человека уже закрыты, его не беспокоит вопрос безопасности и выживания, и он может посвятить себя и своё время росту. Т.е. новым достижениям, творчеству, самосовершенствованию и самореализации. Тогда он не удовлетворён своим наличным состоянием и хочет большего. В отличие от предыдущего варианта, в этом случае человек занят не тем, чтобы сохранить то, что у него есть, а тем, чтобы рискнуть обрести что-то новое. Новое увлечение, хобби, профессию или попробовать изменить стиль своей жизни. В этом случае у человека уже есть всё необходимое, и нужно только собраться с силами для нового рывка. И вот как раз этих сил ему может не хватать, если он привык ориентироваться исключительно на выживание и действовать так, чтобы не случилось чего-то плохого, а не наоборот, чтобы случилось что-то хорошее.

Опираясь на мотивацию избегания, человек держит себя в состоянии вечного кризиса и тратит на это слишком много сил, которые могли бы пойти на его рост. Именно поэтому не очень конструктивно пугать себя страшными последствиями или ругать себя. Пугая или ругая себя, человек занимает по отношению к себе позицию строгого родителя. А из второй, детской позиции, где есть "не хочу" или "не могу", исходит протест. В итоге в психике возникает расщепление и конфликт. Внутренний взрослый слишком жестко обращается с внутренним ребёнком. Внутреннему ребёнку не хочется подчиняться ему, а хочется бунтовать против насилия над собой. И это не та экстренная ситуация, в которой без насилия невозможно выжить. Ведь он уже не ребёнок и не может причинить себе случайный вред, потрогав розетку. В состоянии такого внутреннего конфликта человек часто не делает совсем ничего, поскольку вся его энергия уходит на противостояние. 

 

По сравнению с мотивацией избегания, мотивацию достижения можно назвать более зрелой. В ней человек отталкивается не от внешних обстоятельств и причин, а от своего внутреннего желания, вдохновения или стремления к чему-то. Это взрослая, зрелая позиция, из которой он берёт на себя ответственность за реализацию своих желаний. В ней именно он чего-то хочет или не хочет и принимает сознательное решение, а не за него решают другие люди. А, значит, именно ему предстоит как-то обойтись со своими потребностями. Рискнуть реализовать или отказаться. Сделать усилие над собой или не стоит. 

Практика показывает, что в мотивации достижения гораздо больше ресурса и энергии, чем в мотивации избегания. Потому что, ориентируясь на достижение и успех, на своё "хочу", человек не тратит лишнюю энергию на внутренний конфликт с собой и сопротивление. Если он чего-то хочет, он просто берёт и делает это. А не ждёт, когда его замотивирует или заставит кто-то другой. 

 

Но мотивация достижения работает далеко не у всех людей. Те люди, которых часто пугали и ругали в детстве, нуждаются в психологической помощи, чтобы в них могла проснуться эта более конструктивная мотивация достижения. 

 

Встреча Фрейда и Юнга, как выдающихся научных деятелей своего времени, была неизбежной. Если исходить из причинно-следственного детерминизма психоанализа и воспоминаний К.Г. Юнга, начало их дружбы знаменует собой экзистенциальную, архетипическую встречу потерявших друг друга отца и сына. Фрейд выступает в этих отношениях в роли отца, первопроходца в области психологии бессознательного (первого человека, которому удалось четко и структурированно сформулировать и применить свои идеи о бессознательном в психотерапевтической практике), а Юнг - в роли сына, которому в этих отношениях была уготована роль научного наследника, продолжателя цепи развития психоанализа, однако, который осмелился, несмотря на очевидный риск для поддержания значимых для него взаимоотношений, свернуть с проторенного для него личностью Фрейда пути и сделать выбор в пользу реализации собственного исключительно уникального предназначения...

Фрейд надеялся увидеть в Юнге своего верного спутника и последователя дела, которому он самозабвенно отдал всю свою жизнь, Юнг же, будучи молодым, но уже известным и щедро одаренным талантами специалистом, нуждался в более старшем и опытном наставнике, который смог бы передать ему свои знания, идеи и свой опыт для последующего переосмысления и интеграции. В столь тесных отношениях закономерен процесс сепарации, следующий за энтузиастическим периодом слияния в совместном пути, ведь каждой личности имманентно присуще стремление к индивидуации, которая невозможна без процесса отделения яблок от яблони, детей - от родителей и учеников - от учителей. Несмотря на окрашенность их отношений переносом, в них, помимо детско-родительского и исторического контекстов, выступает и глубокий духовный смысл. Они встретились, как две родственные души, объединенные общими научными интересами, преданностью психологическому делу и стремящиеся мировоззренчески обогатить друг друга. У каждого из этих выдающихся деятелей психологии была своя история, заложившая предпосылки столь колоссальной разницы в их концепциях. В этой трансформирующей и столь значимой для истории психоанализа, аналитической психологии и мировой психологии, в целом, встрече с самого начала можно было заметить зачатки разрыва, как в каждом восходе виднеется закат, а в каждом начале заложен конец.

Зигмунд Фрейд родился и вырос в многодетной и бедной еврейской семье. Родители Зигмунда очень старались дать сыну хорошее образование, создавали все возможные условия для развития его способностей и успешного обучения, выделяя его среди других своих детей. Решение Зигмунда применить свои таланты в области медицины было отчасти обусловлено его социальными ограничениями (что, впрочем, в смысловом контексте совпадает с материалистической мотивацией Юнга поступить на медицинский факультет, чтобы получать достаточно высокую стипендию деда). В некотором смысле, можно сказать, что профессиональные пути Фрейда и Юнга выходят из одной точки: обоим были предоставлены максимально благоприятные условия для развития интеллектуальных способностей в детстве и юности, оба мечтали реализоваться в области археологии (что, возможно, и явилось одной из бессознательных предпосылок их будущего профессионального становления в психологии бессознательного, в котором также необходимы раскопки, но на другом уровне и в другой плоскости), оба поступили на медицинский факультет без ярко выраженной мотивации заниматься медициной, а исходя из материалистических соображений и соображений социальной адаптации. (Любопытно отметить, что Гёте, внебрачный сын которого являлся дедом Юнга, согласно одному из внутрисемейных мифов Юнгов, повлиял и на окончательное решение выбора медицинской профессии Фрейда, услышавшего, как на одной из лекций профессор читает эссе мыслителя под названием «Природа».) Однако Фрейд видел свою профессиональную действительность сквозь призму выработанного в течение жизни и медицинского обучения материализма, главным образом полагаясь в своей деятельности на логику и эмпирический фундамент, в отличие от Юнга, история жизни которого, начиная как с глубоких родовых корней, так и с его рождения, была пронизана мистицизмом и духовностью.

Юнг воспитывался в семье, предоставившей ему гораздо больше материальных возможностей и возможностей для уединения, чем Фрейду. Его отец был пастором, посвятившим жизнь служению Богу и обладавшим тонкой, но консервативной внутренней духовностью, которая отчетливо проступает на его лице при внимательном изучении его фотографий. Мать же, в противоположность отцу, была очень сильной и заземленной женщиной, обладающей экстрасенсорными способностями и умеющей устанавливать связь с духами предков. Юнг вырос в атмосфере противоречивой духовности, что повлияло на становление его личности и привело его к самостоятельным духовным поискам в попытках разрешить внутрисемейное духовное противоречие, а в итоге вывело его на тропинку качественно нового, глубоко личного духовного пути. Юнг был многосторонне одаренным человеком, унаследовавшим от матери ее мистические способности и интуитивное восприятие мира. Эти предпосылки и привели к тому, что Юнгу, в отличие от Фрейда, полностью нашедшего себя во врачебной практике, не хватало связующего звена между естественнонаучным и эзотерическим знаниями, которое он впоследствии обнаружил в психиатрии. Мировоззрение Юнга, благодаря тому, что его корни уходят в философию и оккультизм, обладало большей целостностью, сложностью и многогранностью, чем мировоззрение Фрейда, избравшего для себя исключительно узкую, материалистическую, одностороннюю, фрагментарную область знаний и сферу деятельности, что в дальнейшем повлияло на формирование диаметрально различающихся подходов - психоанализа (анализирующей, «разбирающей» психологии) и психосинтеза (аналитико-синтетической, «собирающей» психологии), сходство которых заключается в аналогично признаваемой обоими этими подходами важностью бессознательного материала, рассматриваемого ими, однако, с акцентированием внимания на разных его пластах (фрейдистский подход сфокусирован на плоскости личного бессознательного, юнгианский же - на плоскости коллективного бессознательного).

Мировоззренческая разница между двумя этими великими психологами, с одной стороны, привела к противоположным, но дополняющим друг друга на начальных этапах их общения взглядах на контекст, подход, методы и цели терапевтического процесса, но с другой стороны, явилась основной возникшего между ними методологического конфликта.

Фрейд в своём подходе к психотерапии ограничивался такими земными целями, как умение любить и работать, что актуально для адаптации к социальной среде, требуемой от человека в первой половине жизни. Юнг же видел процесс и критерии личностного развития гораздо глубже и шире, стремясь в своей деятельности к достижению наивысшей самоцели человеческого существования - индивидуации, раскрытию истинной Самости, что становится более актуальным для человека во второй половине жизни, когда уже пройден этап социальной адаптации, получены определенные успехи деятельности, в которую он вкладывал себя, а философские, вечные, духовные вопросы приобретают особую значимость и остроту.

Необходимо также отметить, что в подходе Фрейда, при всей его самоотверженности в работе, обнаруживается гораздо больше страха перед личностным контактом пациента и врача, подлинной человеческой близостью, чем в подходе Юнга, что выражается в строго и четко выверенной дистанции между психотерапевтом и клиентом в психоанализе, а также в усилиях психоаналитического терапевта, направленных на то, чтобы оставаться чистой доской для проекций клиента.. Возможно, этот страх перед истинной близостью и побуждал Фрейда нарциссически выстраивать поверхностные отношения со своими последователями путем усилий, направленных на популяризацию своей теории (существует предположение, что одним из способов популяризации Фрейдом его открытий явилось преувеличение им агрессивной реакции социума на его идеи; также, изучая историю психоанализа, трудно не обратить внимание на тот факт, что для Фрейда было внутренне приемлемо присваивать себе чужие идеи ради поддержания своего социального статуса, как, например, присвоение идеи существования в психике «влечения к смерти» наряду с «влечением к жизни», принадлежавшей Сабине Шпильрейн).

Карл Густав Юнг же в своей работе отметал готовые шаблоны, с уважительным трепетом относился к первоисточникам, творчески перерабатывая их, но не присваивая себе их авторство, и, в отличие от Фрейда, не стремился собрать вокруг себя публику поклонников и последователей, предпочитая выстраивать уникальный рабочий процесс с каждым из клиентов и утверждая: «Я - Юнг, а не юнгианец». Диаметрально противоположное отношение Зигмунда Фрейда и Карла Густава Юнга к славе явилось одной из внешних причин их разрыва. Фрейд абсолютизировал свою теорию, ревностно относясь к каждому из её положений и не допуская никаких отклонений от неё. Его рьяное отстаивание изначальных, ригидных идей созданной им теории и строго избирательное отношение к выбору учеников и последователей привели к тому, что созданная им идея замкнулась сама в себе, закрылась для притоков свежего воздуха, дальнейшего развертывания и роста в рамках руководимого им общества последователей. Для Фрейда его идеи оказались выше того, ради чего они создавались, т.е. Человека в его многогранности и уникальности. Он пытался уложить в прокрустово ложе своих идей как своих пациентов, так и учеников, включая Юнга. Закономерным явилось множество конфликтов внутри его психологического общества, а также последующий откол многих его учеников от ортодоксального психоанализа, ведь хаосу в закрытых системах свойственно нарастать, а в учениках заложено естественное творческое стремление модифицировать, творчески видоизменить полученное ими знание и перерасти своих учителей, ведь каждой уникальной личности, по-своему воспринимающей мир, предназначено внести в общее человеческое знание нечто новое и неповторимое. Карл Густав Юнг, напротив, поощрял новые идеи и предложения, исходящие от его учеников, способствовал процессу становления индивидуального мировоззрения и подхода к работе каждого из них (вероятно, изначально гуманистически ориентированное восприятие людей Юнгом было обострено и усилено вынужденным разрывом с его тоталитарно и диктаторски настроенным в отношении собственных идей наставником, что и привело к подчеркнутому поощрению им свободолюбия и порывов творчества в своих учениках, а в дальнейшем сформировало человеколюбивую, теплую и благоприятную для индивидуального развития каждого из членов атмосферу юнгианского сообщества). Он гуманно, понимающе и с принятием относился к нововведениям и творчеству, считая, что чрезмерное давление как в процессе психотерапевтической практики, так и в учебном процессе препятствует процессу индивидуации, который являлся ядром его аналитической концепции. Обладая широкой эрудицией в области философии, культурологии, социологии, оккультизма Карл Густав Юнг не мог ограничиваться в своем подходе к человеку исключительно рассмотрением его индивидуального, личного бессознательного. Он стремился познать и понять влияние культурно-исторического наследия человечества на каждую личность. Юнг не стремился к активной популяризации своей теории, что подтверждается тем, что в ответ на просьбы изложить свои идеи в доступной для понимания большинства людей форме он отвечал отказом до тех пор, пока не увидел сон, побуждающий его к распространению собственных открытий и воззрений на человеческую природу, т.е. до тех пор, пока не почувствовал в этом особый смысл для развития человечества (в противовес Фрейду, который был гораздо более заинтересован в своей личной славе и в своём общественном положении, чем в дальнейшем развитии научной психологии).

Именно в этом напряженном и поначалу восторженном столкновении противоположных личностей с противоположными мировоззрениями и ценностями, но объединенных общим интересом к содержанию человеческой психики и, в частности, ее бессознательного пласта, и было суждено родиться новому направлению психологии - юнгианскому анализу, которое дополнило и продолжает дополнять по сей день, раскрывая широкие перспективы как для развития отдельных личностей, так и для развития человечества, в целом, оставшиеся пустыми в ортодоксальной психоаналитической школе слои знания о человеческой природе. Именно это столкновение двух противоположностей и побудило каждую из его противоборствующих сторон к глубокому внутреннему процессу осознания, анализа, переосмысления и синтеза собственных взглядов. Именно благодаря ему каждая из этих одаренных личностей смогла в полной степени осознать и раскрыть несравнимое в качественном, феноменологическом смысле с какими-либо другими величие собственных идей, имеющих реформаторское значение для общества и культуры, противоположных, но дополняющих друг друга в своей уникальности.

Прежде всего, К.Г. Юнг был врачом и эмпириком, поэтому для него был характерен эмпирический подход и к религии - с точки зрения того, как её воспринимает психика человека и какое место религия занимает в ней. В первую очередь, он подчёркивал взаимосвязь религии и коллективного бессознательного. Юнг полагал, что личный опыт индивида относится лишь к поверхностному слою психики, а более глубинный опыт связан с архетипами культур, имеет всеобщую природу и с высокой долей повторяемости встречается в снах и видениях разных людей. По природе коллективное бессознательное сверхлично, в нём мы имеем дело с изначальными формами, которые находят отражение в мифах, сказках и религиозных учениях. Но в культуре мы обычно имеем дело не с самими архетипами в их первозданном виде, а с символами, сквозь которые преломляются эти архетипы. 

 

Религиозный опыт Юнг называл "нуминозным", а религию воспринимал как особую установку человеческого ума, которая подразумевает наблюдение за сверхъестественными силами, духами, богами и демонами. Для Юнга религия - это, прежде всего, установка сознания, в которой преломляется уже переработанный человечеством архетипический опыт. Непереработанный опыт Юнг полагал опасным для психики, поскольку он чреват "затоплением", потерей человеком своего эго и впадением в психоз. Под "переработанным" опытом Юнг понимал религиозные тексты, сказки и мифы. 

 

Психологические феномены Юнг не считал исключительно субъективными, поскольку, как физические и материальные, они оказывают большое влияние на нашу жизнь. В своей психологической практике он анализировал видения пациентов, вычленяя из них архетипические паттерны. И, поскольку его подход снимает противостояние объективного и субъективного, его интересовал не вопрос истинности или ложности религиозных идей, а вопрос их присутствия в психике человека и внутреннего содержания. Юнг полагал, что, если определённая идея присутствует в коллективном бессознательном, значит, человечество нуждается в ней, т.е. идея заряжена психической энергией. Когда эта необходимость отпадает, боги устаревают, и религия требует обновления. 

 

Полезное значение религии для человека Юнг видел в том, что она защищает его от неврозов и помогает сохранить душевное здоровье. Религиозные кризисы, напротив, подрывают психику человека и обостряют внутренние конфликты. В качестве примера такого противоречия Юнг отмечал кризис символа троичности в христианстве. С точки зрения Юнга, гораздо более устойчивой была бы четверичность, а в христианской Троице отсутствует четвёртый, интегрирующий женский элемент, а значит, он вытесняется в Тень и порождает расколы в отношении западной культуры к женщинам (например, противоречивые образы "святой" и "проститутки", первый из которых символизирует строжайшее девство, а второй - сексуальную распущенность). 

 

В работе "Ответ Иову" Юнг акцентирует внимание на диалоге между человеком и богом, в котором Иов демонстрирует крайнюю деликательность, словно догадываясь о противоречивости и обидчивом нраве бога. В некотором смысле, он и сам понимает, что бог поступил с ним несправедливо, поэтому человек, с точки зрения Юнга, оказывается более сознательным, чем бог. Бог описывается Юнгом всезнающим, но бессознательным, поскольку он совершает поступки, в которых сам не отдаёт себе отчёта. Например, позволяет Сатане соблазнить себя, действует непоследовательно, пытается соревноваться с Иовом, который гораздо слабее его, и сначала даже воспринимает обращение к нему Иова как вызов. От людей такому богу постоянно нужны почести, любовь и страх, в противном случае он рискует впасть в меланхолию и отчаяние. Он крайне нуждается в том, чтобы быть признанным человеком и отражённым в нём. И, похоже, этому богу, как заключает Юнг, человек нужен именно для того, чтобы стать более сознательным, а с момента, когда бог понял, что человек стал сознательнее, он и сам был вынужден измениться, т.е. стать добрее, мягче, человечнее и сострадательнее, воплотившись в человеческом теле. С точки зрения Юнга, этот ход развития событий соответствует процессу дифференциации человеческого сознания, которое подвергается преобразованию под действием архетипов и тенденций коллективного бессознательного.

 

К восточным религиям Юнг относился с большим интересом и видел в них потенциал для развития западного человека, который, по Юнгу, утратил гармонию из-за конфликтов западной культуры. Западный человек расколот в своей основе, он склонен противопоставлять духовное и физическое, научное и философское знание. А осмысление восточных духовных практик, например, йоги, может помочь ему достичь желаемой интеграции. Однако Юнг полагал, что подходы к духовным практикам у восточного и западного человека должны кардинальным образом отличаться из-за культурных различий. С его точки зрения, восточный человек изначально более целостный, а западный стремится к тому, чтобы сделать практики односторонними - например, не понимая метафизического смысла понятия "прана", свести его исключительно к дыхательной технике.

 

Путь развития западного человека виделся Юнгу в том, чтобы освободить подавленное сознанием бессознательное и преодолеть исключительно рационалистическую установку. В этом смысле, восточные практики могут сбить западного человека с пути, поскольку они лишь усилят его контроль. Юнг также полагал, что западному человеку не хватает понимания этических основ применения восточных практик, поскольку по результатам истории можно видеть, к чему привёл оторванный от духа западноевропейский разум (к опустошению материи, насилию и культурному кризису). Исходя из этого, западному человеку нужно преодолеть свою ограниченность, а не усиливать её, а потому важно проявлять осторожность к таким практикам, как йога, из-за изначально неверного, с точки зрения восточного подхода, её понимания. При этом Юнг надеялся, что однажды на Западе тоже возникнет своя йога, основанная на христианстве и практике исповеди, т.е. более привычных, понятных и естественных для западного человека основах культурной жизни. 

 В юнгианском анализе большое внимание уделяется разделению задач первой и второй половины жизни. В первой половине жизни человек проявляет активность, стремится утвердить своё "я" и чего-то достичь, в связи с чем его занимают темы сепарации, границ, "эго", идентичности, преодоления и успехов. При переходе ко второй половине жизни человек переживает "перевал в середине пути", личностный кризис. Вдруг он понимает, что внешние достижения становятся для него менее интересными, по сравнению с содержанием его внутреннего мира. Или он может прийти в анализ с запросом - "всё хорошо, отличная работа, есть деньги, жена, семья, дети, но что-то не так, не чувствую радости". 

 

Как правило, при переходе ко второй жизни человеку приходится что-то менять. Он может вдруг понять, что достигал чего-то не ради себя, а, действуя из чужих потребностей или сценариев, либо что многое из достигнутого потеряло для него свою актуальность. Например, когда-то ему было важно достичь высокого социального статуса, стабильности и хорошей зарплаты, а сейчас ему это уже не так интересно, и сейчас хотелось бы заняться чем-то для себя и для души. То же самое и в личной жизни - бывает, что при переходе ко второй половине жизни рушатся браки, и начинаются новые отношения.

 

Вторая половина жизни, по сравнению с первой, отличается совсем иной психологической атмосферой. Если для первой половины жизни характерно внутреннее напряжение, состояние тонуса, желание с чем-то бороться, чему-то противостоять, что-то доказывать, во второй половине жизни человек обретает мудрость. Он стремится к примирению внутренних и внешних противоречий, становится более степенным, терпимым и спокойным. Его больше начинает интересовать не борьба с миром, а принятие мира. "Эго" уже утверждено, основные успехи достигнуты, поэтому человек подводит итоги и возвращается к самому себе. 

 

Концепция первой и второй половины жизни полезна для тех людей, для которых она работает, но её недостатком является нехватка широты охвата жизненного опыта разных людей, как спектра. Например, далеко не все люди, даже если исходить из характерологии, в первой половине жизни стремятся к внешним достижениям. Интроверты и шизоидные личности изначально больше погружены в свой внутренний мир, а к социальным успехам могут относиться с некоторым отстранением, без особого интереса. В юнгианском подходе считается, что такие личности в первой половине жизни, скорее, накапливают информацию и внутренний опыт, а во второй начинают раскрываться, постепенно всё больше делиться этим опытом с миром - организуют что-то, начинают обучать, писать статьи и книги, выступать с публичными лекциями и докладами и т.д. Вторая половина жизни способствует повороту базовой установки человека в противоположную сторону, в результате чего эта базовая установка становится менее ригидной, смягчается, а человек перестаёт быть односторонним. 

 

Но классическая концепция первой и второй половины жизни, подразумевающая, что каждая из половин ограничена своим типом задач, в большей степени описывает экстравертов. Она вряд ли подойдёт мистическим личностям или людям, которые с юных лет увлечены духовными практиками. В этом смысле, психологу необходимо соблюдать осторожность, не применяя эту концепцию ко всем категориям клиентов. Далеко не все люди интересуются активной социализацией. И частая позиция в среде юнгианских психологов, согласно которой духовные задачи переносятся на вторую половину жизни, а в первой лишь компенсируют неспособность достичь социальных успехов или запрет на них, опасна, поскольку она игнорирует потребности некоторых категорий клиентов и вполне может сбить их с наиболее органичного и аутентичного для них пути.

 

Помимо проблемы раннего увлечения духовными практиками из подлинных потребностей души, концепция первой и второй половины жизни в достаточной степени не учитывает и другие стили жизни разных людей. Например, в первой половине жизни часто большое значение имеют гендерные отношения, тема партнёрства, построения семьи. Но далеко не для всех людей актуальна эта тема именно в таком формате. Есть люди-одиночки, разные варианты сексуальности и ориентаций, чайлдфри, полиаморные люди и т.д. Для них формат классического проживания первой половины жизни может идти вразрез с личными потребностями и убеждениями. Точно так же и с работой - далеко не все работы и способы заработка предполагают активное утверждение человеком себя, достижения или карьерный рост, но при этом работа может не быть для человека ведущей сферой и проблемной темой.

 

Кроме того, концепция первой и второй жизни оптимистично предполагает, что у человека обязательно случится и первая, и вторая, но сам человек не всегда бывает в этом уверен. И тогда ему важно успеть то, что он хотел бы сделать за жизнь, вне зависимости от того, первая это половина жизни или вторая. В этом смысле, психолог не может брать на себя функцию бога и вынуждать клиента что-то откладывать, потому что нужная половина жизни ещё не пришла.

 

Бывают и случаи, когда первая и вторая половины жизни символически переворачиваются. Например, в первой половине жизни человек метафорически находился в полусонном состоянии (Мария-Луиза фон Франц объясняла такую ситуацию сильным материнским комплексом), не стремился к социальной активности и реализации, жил исключительно своими грёзами и своим внутренним миром, а во второй он вдруг пробуждается и понимает, что ему не хватило какого-то опыта, и он хотел бы его получить. И тогда человек может внезапно раскрыть в себе мужественность или женственность, начать новые отношения, вовлечься в социальную или политическую активность, пойти учиться чему-то новому или сменить профессию. Консервативно настроенному юнгианцу такая ситуация может показаться не вполне гармоничной, поскольку вместо того, чтобы отгоревать ошибки и потери первой половины жизни, человек начинает компенсировать их во второй. Но, с точки зрения самоощущения человека и качества жизни, эта ситуация, как правило, продуктивна, поскольку не столь важно, в каком возрасте человек захотел воплотить свою экзистенцию, а важно само наличие порыва и наполнение жизни смыслом, который у каждого свой и не имеет жёсткой привязки к возрасту. 

Практически у каждого из нас есть или когда-то была какая-то тайна. Тайной может быть некий поступок, которым стыдно или не хотелось бы делиться с другими, либо что-то очень личное и сокровенное. В психотерапии тайной становится пространство анализа, которое конфиденциально, закрыто от посторонних глаз и символически представляет собой реторту или алхимический сосуд, аккумулирующий реакции, переживания и бессознательный материал клиента. Несвоевременное постороннее вторжение в этот сосуд приводит к тому, что расплёскивается его содержимое, которого может не хватить для того, чтобы осуществилась реакция трансформации. Именно поэтому аналитики часто рекомендуют своим клиентам не расплёскивать аналитический материал, не выносить за пределы анализа то, что должно быть внутри. 

 

Внутренний смысл тайны тесно связан с понятием таинства, неотделимого от теменоса и сопричастности. В юнгианском анализе мы имеем дело не только с личным, но и с коллективным бессознательным, архетипы и символы которого нуминозны. Юнг подчёркивал, что нельзя относиться к ним исключительно как к личному достоянию человека, поскольку эти энергии не могут быть подвластны эго, они несут в себе коллективные духовные смыслы. Поэтому, чтобы пригласить эти смыслы в пространство анализа и выдержать их мощь, необходимо подготовить пространство теменоса. Границы анализа должны быть максимально плотными, чтобы высокая концентрация этих энергий не могла разрушить его. В рамках этих границ аналитик выступает для клиента не в роли родителя или учителя, а в роли проводника его Самости. В этом смысле, как аналитик, так и клиент оказываются сопричастными таинству соприкосновения с архетипическим опытом смерти и возрождения. 

 

Почтение к тайне позволяет удерживать в анализе энергию как ресурс для внутренних изменений. Эта аккумуляция возможна за счёт концентрации важных для клиента ценностей и смыслов в пространстве анализа. Выражаясь алхимическим языком, в процессе терапии эти ценности и смыслы подвергаются сгущению. Клиент перестаёт отождествляться с ними, благодаря чему может посмотреть на них со стороны и понять, что происходящее с ним является не только его личным опытом, но и встроено в глобальные коллективные процессы. Таким образом, в своей проблеме он не одинок - символическое пространство мысли всех времён и народов уже содержит в себе формы и паттерны того опыта, который мы каждый раз наполняем новыми смыслами. А, значит, в этом коллективном пространстве уже есть, на что опереться. 

 

Другим источником, позволяющим удерживать энергию за счёт тайны, является её внутренняя амбивалентность. Тайна требует от человека выдержки, дисциплины и самоограничения. Она предполагает, что есть тот, кто её хранит. И есть также соблазн преждевременно раскрыть эту тайну, разрядить напряжение, растратить ресурс и порвать священные нити сопричастности. Организация аналитического пространства посредством жёстких границ позволяет правильно обойтись с этой амбивалентностью. Всякий раз, когда появляется соблазн преступить границы дозволенного, аналитический сеттинг позволяет вернуться в пространство теменоса и понять символический смысл попытки выхода за его пределы. Одним из глубинных и общих для многих смыслов подрыва границ является стремление превзойти самого себя. Но, чтобы сделать это на самом деле, порыв должен вернуться обратно в теменос. 

Под магическим мышлением в психотерапии принято понимать раннюю детскую форму мышления, когда у ребёнка ещё не сформировалась способность выполнять операции анализа и синтеза посредством логических понятий. Мир для него представляет собой единое живое целое, в котором все связано со всем, но эти связи трудно систематизировать. Магическое мышление уходит своими корнями в архаику, а его психологическими функциями являются объяснение и предсказание мира, а также чувство контроля над ним. Вырастая, человек расширяет свои объяснительные и предсказательные способности, однако в кризисных ситуациях или в условиях дефицита информации он по-прежнему может обращаться к магическому мышлению. В запросах на психотерапию магическое мышление проявляется в симптомах обсессивно-компульсивного расстройства и связанных с ним "ритуалах", в жалобах по типу "боюсь, что моя злость на другого человека может убить его", в опасениях - "если я буду думать о плохом, эти мысли материализуются". 

 

Как правило, работа с магическим мышлением в психотерапии идёт в направлении проработки когнитивных искажений. Например, злость на другого человека не может причинить ему вред напрямую, для этого нет оснований, поскольку злость относится к внутреннему миру чувств, а вред - к миру физических явлений и действий. Вытесненная злость, напротив, опаснее, поскольку под её влиянием вред может быть причинен бессознательно. Вместо магического мышления психолог предлагает клиенту освоить альтернативные способы работы с дефицитом информации и стратегии совладания с тревогой. 

Но, если копнуть глубже, механическая замена одних способов мыслить и действовать на другие вряд ли полностью решает проблему, поскольку за магическим мышлением нередко стоят не только функциональные, но и духовные потребности человека. Человек нуждается в поиске смыслов, а магическое мышление иногда позволяет ему их найти. Недостатком магического мышления является то, что за эти смыслы порой приходится платить слишком высокую цену. Обратной стороной картины мира, в которой возможно чудо, становится также возможность внезапного краха или кары богов. В мире, где человек может помыслить магическое влияние на других, он и сам подвержен воздействию, это две стороны одной медали. 

 

Поскольку магическое мышление вряд ли полностью искоренимо, и психика время от времени испытывает потребность в нём, бессмысленно пытаться его полностью изжить или уничтожить. Гораздо более продуктивной его альтернативой является мышление символическое, развитие которого предлагает юнгианский подход. Символическое мышление, как и магическое, выходит за пределы оторванного от чувств и ограниченного рационализма, не способного охватить и объяснить все явления мира. Но, в отличие от одностороннего магического, символическое мышление предполагает синтез - сознательного и бессознательного, материального и духовного, внешнего и внутреннего. Символ всегда объёмен и имеет разные степени глубины. Он не претендует на то, чтобы исчерпывающе объяснить какое-то событие или явление, но указывает на стоящий за ним смысл. Раскрывая суть символа, человек не растворяется в нем и не отождествляется с ним, как в магическом мышлении, а удерживает дистанцию.

 

Развитие символического мышления в терапии даёт человеку возможность понимать язык бессознательного, которое наиболее ярко проявляет себя в сновидениях и фантазиях. Символизация переживаний задаёт им границы и форму. Они перестают расплываться, воплощаясь в конкретном архетипическом образе или сюжете, благодаря чему символ становится точкой опоры. Несмотря на то, что символическое мышление не формализуемо, оно имеет свою внутреннюю логику. Например, если сейчас актуален архетип Персефоны, этот миф предполагает, что в том же пространстве задействованы другие фигуры и декорации - Деметра, Аид, мёртвый мир, инициация. Символическое мышление выводит эти фигуры из тени в сознание, благодаря чему картина актуальной психической ситуации становится полной, а человек обретает способность работать со своим бессознательным материалом, а значит, познавать себя и двигаться в желаемом направлении. 

Отношение к мистическому опыту человека в психологии неоднозначное. В натуралистических подходах он может игнорироваться или даже сводиться к психическим расстройствам. В психотерапии не каждый аналитик способен выдержать столкновение с мистическим опытом клиента, из-за чего этот опыт нередко редуцируется к незрелости, бегству от реальности и защитным механизмам психики. Исключение мистического опыта из пространства терапии, с точки зрения юнгианского подхода, приводит к тому, что игнорируется самое ценное - образно-символическое пространство жизни человека. 

 

В психотерапии мистический опыт клиента проявляет себя в символически насыщенных или вещих снах, явлениях синхронии, религиозных переживаниях. В своих работах Юнг уделял таким явлениям особое внимание, поскольку полагал, что современное ему человечество живёт в период духовного кризиса, однако, несмотря на это, психика продолжает нуждаться в духовных опорах. В труде "О синхронистичности" он исследовал явления необъяснимого совпадения внутренних переживаний человека с событиями в реальном физическом мире. Например, человек внезапно вспомнил кого-то, о ком долго не вспоминал, и тут же получил от этого человека звонок. Или символ из сна стал внезапно часто встречаться ему в реальной жизни. Когда происходит нечто подобное, нельзя сказать, что психический опыт человека является причиной какого-то события в его реальной жизни. Т.е. что сон вызвал то событие, которое предвещал. Нельзя и сказать, что произошедшее впоследствии событие является причиной вещего сна. Вещий сон оказывается связанным с предвещаемым им событием мистически-иррациональным образом. В этой взаимосвязи внутреннее событие не является причиной внешнего, как и наоборот, а их общая причина покрыта вуалью тайны, именно поэтому подобные совпадения были названы Юнгом "акаузальными".

 

Но для чего аналитику нужно искать в них смысл? Почему такие явления столь важны для хода анализа? Ведь, казалось бы, это может быть простым совпадением, не имеющим никакого отношения к запросу клиента. С точки зрения Юнга, это не так. Через мистический опыт с человеком ведёт диалог сама Самость. Посредством анализа мистического опыта можно выделить, какие архетипы сейчас оказывают наибольшее влияние на жизнь человека. А, значит, прогнозировать, к чему может привести захваченность этими энергиями. Кроме того, мистический опыт может указывать на одностороннюю сознательную установку человека, когда какую-то часть себя или мира он упорно не замечает, следствием чего становится дисбаланс в его жизни. Например, на сознательном уровне человек может придерживаться исключительно рациональных взглядов, но его бессознательное иначе относится к миру, что создаёт конфликт и блокирует творческий потенциал человека.

 

Исследование мистического опыта приближает нас к глубинным пластам коллективного бессознательного. Погружение в эти глубины необходимо, чтобы найти в них истоки проблем и ресурсы для их решения. Игнорирование мистического опыта в анализе приводит к редукции человека к простому и одномерному существу. Его внимательное изучение, напротив, позволяет обогатить жизнь человека и открыть в ней новые смыслы.