Публикации с тегом доверие (13)

Проблемы отношений разрешаются только отношениями и в отношениях, именно поэтому важно прорабатывать их не в одиночестве, а в терапии. В терапии клиент получает возможность побыть в безопасном пространстве принятия, которое в то же время имеет свои границы и рамки. Психолог слушает его, задаёт уточняющие и терапевтические вопросы, интерпретирует, проявляет интерес, внимание и уважение к личности клиента, благодаря чему клиент чувствует и понимает, что он, в принципе, может быть ценным и важным для другой личности. 

 

Помимо принятия, в терапевтическом пространстве есть и фрустрация. Например, границы не всегда могут нравиться клиенту - кому-то хотелось бы, чтобы психолог был готов выслушать его и вне сеансов, либо проявить к нему больше сочувствия. Кто-то другой может быть периодически недоволен интерпретациями, т.к. комфортнее чувствует себя тогда, когда терапевт максимально точно отражает его. 

 

Для хода терапии важны как моменты сближения, так и моменты отдаления. Важно проговаривать, как клиент переживает их, что чувствует в эти моменты. Например, когда терапевт внимательно слушает его, принимает и попадает в точку - каково клиенту быть с этим здесь и сейчас? И кто-то благодаря терапевтическому принятию чувствует себя увереннее и ощущает облегчение (наконец-то кто-то выслушал, понял и принял!), а кто-то другой может проявлять недоверие, которое подспудно выражается в мыслях "да он меня слушает только из-за того, что получает за свою работу деньги!", "на самом деле я ему не интересен, но он никогда мне об этом не скажет", "он просто проявляет профессиональную вежливость!". 

 

Аналогично и в случаях, когда в терапии возникают моменты несогласия и отдаления, полезно отследить, как клиент реагирует на эти моменты. Может ли он видеть в них какой-то конструктив или склонен сразу же обесценивать терапию или искать другого психолога, с которым будет чувствовать себя в большем слиянии.

 

Любые моменты терапевтических отношений являются значимыми, поскольку они отражают то, каким образом клиент, в принципе, строит отношения с другими людьми, что чувствует в этих отношениях и чего ждёт от них. Если проблема заключается в том, что клиент не выдерживает длительных, глубоких и по-настоящему близких отношений, эта проблема будет проявляться и в анализе. Например, он может проходить терапию "заходами" на короткий срок, избегая долгой терапии и регулярного посещения психолога. Если клиент никому не доверяет, он не будет доверять и психологу. Если клиент ждёт от всех подвоха, аналогичного он будет ожидать и от терапевта. 

 

Терапевтические отношения создают безопасное пространство, в котором можно не только осознать и проговорить те паттерны, которые повторяются у клиента во всех его отношениях с людьми и вне терапии, но и изменить эти паттерны. Если он склонен прерывать контакт и уходить от подлинной близости, терапевт аккуратно обращает на это внимание, предлагая обсудить формат и содержание терапии, в которой, к примеру, клиент избегает говорить о своих проблемах, дискомфорте или контакте с терапевтом, в целом. В процессе такого обсуждения обычно выясняется, что избегающие модели связаны не с терапевтом, а с теми отношениями, в которых клиент применял их ранее и в которых эти модели приводили к успеху. Но, вероятно, они работают не со всеми людьми и не во всех отношениях. А то, что было актуально в детстве, может мешать клиенту строить отношения сейчас, уже во взрослом возрасте, в другой ситуации. Так, если в детстве мама охотно откликалась на капризы, во взрослом возрасте человек может отмечать, что партнёры или друзья, скорее, раздражаются или пугаются, если сталкиваются с чем-то подобным. 

 

Чтобы терапевтические отношения могли развернуться и стать подлинно терапевтическими, очень важно, чтобы терапия была длительной. В кратковременной терапии возможно установить первичный рабочий контакт, но на примере этого контакта невозможно отследить и изменить ту динамику внутренних процессов, которую переживает и проявляет клиент в отношениях с близкими ему людьми. 

Тема прощения очень популярна сейчас, и по-разному она затрагивается в разных психологических подходах. В психоаналитическом подходе важно проработать ситуацию с родителями так, чтобы принять связанную с ней детскую фрустрацию и нацелиться на свою взрослую жизнь. В методе системных семейных расстановок восстанавливается место человека в семейной иерархии, чтобы он жил в потоке любви. В гештальт-подходе прощение называется завершением ситуации. В экзистенциальном подходе осознание экзистенциальных данностей одиночества, смерти и бессмысленности жизни приводит к тому, что мелкие обиды теряют свою остроту, человек переключается на нечто более глобальное и всеобщее, что толкает его к поиску смысла своей жизни и места в мире.

 

С другой стороны, психологи обычно не настаивают на прощении. Свои клиентам они говорят, что это ваше дело и ваше право - прощать кого-то или не прощать. Такая позиция психолога даёт место обиде в психотерапевтическом пространстве. Если она очень сильная, и нужно время, чтобы справиться с ней, не стоит торопиться, нужно прожить её до конца. Кроме того, такая позиция позволяет отделить психологию от религии. В религии акцент делается на морали, в терапии - на чувствах и осознании. В религиях есть тенденция настаивать на прощении и аргументировать его необходимость, а в психологии терапевт принимает клиента таким, какой он есть, даже если он на кого-то обижен. И именно этого принятия во многих случаях ему не хватало в детстве или в ситуациях, где имела место быть обида, чтобы справиться с ней. 

 

Если ситуация символически не завершена, и человек продолжает держать в себе обиду, это довольно сильно мешает ему и отравляет ему жизнь. Иногда с ситуацией обиды тесно связано стремление мстить, но оно не избавит от чувства обиды, поскольку месть - это нечто внешнее, а обида - внутреннее. Внутренние проблемы не решить простым отреагированием. Поскольку они возникли изнутри, как самопроизвольная реакция человека, которая является его личным откликом на что-то внешнее, значит, и справляться с этой реакцией ему самому. 

 

По сути, наличие обиды и чувства, что человек не может кого-то простить, означает, что для него ситуация не завершена. И тогда он всё ещё в ней, а обида ещё живёт в нём. Факт ситуации давно позади, но он помнит о ней и разъедает себя. А, чтобы освободиться от этого, нужно простить. А простить - значит, признать факт того, что случилось, и принять как позитивные, так и негативные последствия того, что случилось. Да, оно что-то отняло, но и что-то дало. "Благодаря этому теперь я..., и я не знаю, как было бы, если бы этого не было". 

 

Простить - значит, дать место прошлому опыту в своей душе и в своей жизни. Не отрицать, а признать, что это было. Не жалеть, а попробовать найти в этом какой-то положительный исход для себя. Например, если эмоционально человека сильно задели, в любом случае, он жив и здоров. Теперь он знает, где находится его внутренняя уязвимость, чем его можно задеть. Он может работать над собой, чтобы это задеало его меньше, и это максимум, что он может сделать для себя, а изменить других людей невозможно.

 

Простить - означает наконец-то выйти из той ситуации, где человек испытал чувство горечи, обиды и злости. Освободиться от неё, перестать быть привязанным к ней и продолжить жить своей жизнью дальше. До тех пор, пока мы думаем о своих обидчиках, мы тесно связаны с ними невидимыми нитями. Когда мы думаем о них, они ещё представляют для нас важность и ценность, пусть и негативно окрашенную. В результате прощения, напротив, формируется ровное и спокойное отношение. Да, в такой момент в связи с таким-то человеком я чувствовал боль, но я не знаю, что происходило в этот момент с ним. Я могу говорить только за себя и отвечать перед собой только за свои чувства. И выбрать - носить ли мне камень в душе или оставить его в прошлом, открывшись чему-то новому и хорошему.

 

Часто неспособность простить приводит к тому, что человек начинает отыгрывать свою злость на других, но это вовлекает его в замкнутый круг, поскольку в этой ситуации прошлое и настоящее смешиваются. И, пока человек живёт в обиде и не может простить, он поглощён своим прошлым, не свободен и не субъектен, т.к. прошлое определяет всю его жизнь. А мысль о том, что можно вернуться в прошлое и что-то там изменить или повлиять на прошлое через настоящее, иллюзорна. Оно уже прошло, и оно такое, какое есть, там больше нечего менять. Можно только принять этот факт и пойти дальше. 

 

Таким образом, в психологии простить означает не отреагировать, не переступить через себя и не пожертвовать собой, а эмоционально завершить для себя ситуацию на внутреннем плане. Простить - не значит оправдать кого-то и признать чужую правоту. Не простить - не значит утвердить или доказать свою правоту. Прощение выводит за пределы этого вечного конфликта и спора о том, кто прав, кто - виноват. Оно позволяет занять мудрую мета-позицию, в которой нет правых и виноватых, и есть многое, что от нас не зависит, но именно от нас зависит, относиться ли к этому так, чтобы тратить свои ресурсы на безвозвратно ушедшее прошлое или продолжить свой путь с миром и спокойствием в сердце. 

Несмотря на центральное место, которое занимает романтическая любовь в жизни многих людей, психоанализ, с присущим ему традиционным акцентом на психосексуалыность и рационализм, как правило, недооценивал ее важность. Эта статья исследует такую девальвацию в психоаналитической теории и одновременно происходящую деградацию любви в современной жизни. В то время как общепринятое мнение гласит, что близость убивает любовь, я утверждаю, что для той иллюзорной безопасности, которая часто маскируется под близость, истинная любовь, с присущим ей риском, представляет опасность.

Романтическая любовь занимает любопытное место в психоанализе с самого начала его развития. С одной стороны, психоанализ исследует любовь и ее взлеты и падения с большей стабильностью и серьезностью, чем любую другую эмоцию или мотивацию. Фрейд изначально приписывал главную роль инстинкту самосохранения, но после 1920 года низвел его на второе место. Агрессия, напротив, добавилась к эросу в 1920-ом, а до того играла побочную роль. И только любовь, в ее различных терминологических маскировках - либидо, психосексуальность, эрос - постоянно принималась Фрейдом за основу. По словам Эриксона (1950), Фрейд считал, что психоаналитический процесс в основном нацелен на возвращение человеку способности "любить и работать".

 

И все же Фрейд с самого начала относился к любви скептически и иронично. Хотя истинная роль любви в его жизни покрыта туманом биографических разночтений, похоже, что романтичная страсть его писем к своей невесте быстро потухла. Можно сказать, что одним из главных проектов Фрейда является именно деконструкция романтической любви, демонстрация того, что она не есть то, чем мы ее считаем, разоблачение ее наиболее скользких аспектов, ее запретных объектов ёе инцестуозных подводных течений. Зрелая любовь, в большинстве аналитической литературы, та любовь, которая рождается из психоаналитического процесса, "реалистичная любовь", умеренная "вторичным процессом", часто кажется неким мрачным, бесстрастным и унылым делом.

 

В этой статье, я рассмотрю деградацию романтической любви и в жизни людей, и в психоанализе. Я также хочу обратить внимание на то, что можно считать возвращением романтического аспекта в некоторых недавних течениях психоаналитической теории. Давайте начнем наше рассмотрение психоаналитического понимания любви с одного короткого описания случая в "Теории истерии" (Бретер и Фрейд, 1895). Мисс Люси Р. была направлена к Фрейду в связи с полной потерей чувства обоняния и постоянными обонятельными галлюцинациями "запаха горелого пудинга". Она также страдала депрессией. Мисс Люси была молодой англичанкой и работала гувернанткой в Венском доме богатого директора фабрики, который овдовел. Фрейд сумел раскрыть тайну симптома, который он тут же расценил как истерический невроз: мисс Люси влюбилась в своего работодателя. Благодаря разнице в их социальном уровне, мисс Люси воспринимала свои романтические грезы как недостижимые. Состоявшийся интимный разговор воспалил ее надежды, но она была тут же подавлена странным выговором ее работодателя по поводу того, что она позволила взрослым гостям поцеловать его детей. Запах горелого пудинга присутствовал в воздухе в тот момент, когда она получила письмо от своей матери, которое убедило ее в необходимости покинуть дом, где вспыхнули ее романтические иллюзии. Итак, невроз мисс Люси был порожден конфликтом ее вытесненных эротических желаний.

 

Описание Фрейдом случая мисс Люси полно очарования, которое с нашей сегодняшней точки зрения, кажется метапсихологической наивностью. Объяснения просты, близки к пережитому опыту, без всего того сложного динамического, генетического и структурного аппарата, который скоро появится в связи с теорией инстинктов. Но именно метатеоретическая невинность случая Мисс Люси позволяет нам бросить свежий взгляд на две главные темы, которые доминируют в жизни большинства людей - романтическая любовь и трансцендентальность (или преодоление границ) - темы, которые были в целом похоронены при скором повороте Фрейда к младенческой сексуальности, к ларцу Пандоры, в котором можно отыскать корни всех форм психопатологии.

Cлучай Мисс Люси - это история любви и надежды, социального неравенства и преодоления границ, романтической амбиции и иерархического "места". В модели невроза Фрейда этого периода, существует конфликт не между импульсом и защитой, а между, более широко и гибко сформулированными, несовместимыми представлениями. Этими несовместимыми идеями для мисс Люси являлись ее обычное представление о себе и о своем месте и ее невероятное, даже можно сказать, губительное, романтическое влечение к своему работодателю. В некотором смысле, рассмотрение сознания в рамках несовместимых представлений положило начало недавним теориям о множественных "я" (Бромберг, 1993; Митчелл, 1993; Огдэн, 1994). Можно сказать, что, влюбившись в своего работодателя, мисс Люси "выпала" из своего каждодневного представления о себе, которое уютно гнездилось на своем "месте" в хорошо очерченной социоэкономической классовой системе. История мисс Люси служит для нас трамплином для рассмотрения вопроса: нет ли в самой природе романтической страсти чего-то дестабилизирующего, изначально конфликтного и потенциально трансцендентного, то есть, превосходящего все границы?
 

Семнадцать лет после выхода в свет "Теории истерии", Фрейд (1912) опубликовал необыкновенную работу, в которой с кристальной ясностью описал симптом, широко распространенный среди его пациентов, второй по частоте после симптома тревоги, который он назвал "психической импотенцией." Фрейд описал раскол между нежными и сексуальными чувствами так: "К тем кого любят, они не испытывают желание, а тех, к кому испытывают желание, они не могут любить" (стр. 183). К этому времени, теория Фрейда о том, что сексуальность младенца доходит до кульминации в Эдиповом комплексе, прочно утвердилась, и он объяснял психическую импотенцию в рамках универсальной инцестуальной фиксации на матери. В 1912 году, когда была написана эта работа, два инстинкта составляли основу психической модели Фрейда - инстинкт самосохранения и сексуальность - ведущие к двум потокам чувств у мальчика по отношению к своей матери: нежные, теплые чувства и чувственные влечения. Для мальчика очень трудно и, как считал Фрейд, в конечном счете, невозможно, полностью совместить свое сексуальное желание матери, как сексуального объекта, с представлением о матери, которая защищает и поддерживает его жизнь.

Я считаю очень полезным раннее исследование Фрейдом конфликта между сексуальными и нежными чувствами, между матерью - объектом желания, и матерью - источником безопасности и комфорта. Но эта модель конфликта между любовью и романтической страстью была утрачена, когда Фрейд поменял инстинкт самосохранения на агрессию, в качестве полярности либидо, в своей вечно двоичной теории инстинктов. Центральный конфликт жизни лежал теперь не между эротическими импульсами и безопасностью, а между либидо и агрессией. Инстинкт самосохранения потерял свой фундаментальный статус и стал считаться вторичной заботой адаптационных функций Эго. Как последствие, любовь со временем сравнялась с сексуальностью, а романтическая страсть стала считаться просто проявлением либидо. В объединенной модели Фрейда/Абрахама 1920 года, человек любит в зависимости от точки фиксации своего либидо, а зрелая любовь является выражением того, что было названо "генитальностью." Вся абсурдность этого сплющивания межличностных граней любви в недвусмысленную сексуальность, с вытекающей отсюда потерей нежности, которую Фрейд связывал с теперь уже неважным инстинктом самосохранения, была подмечена Вильгельмом Рейхом (1929) задолго до того, как он отошел от основной теории Фрейда к своей теории Оргона. Вот его описание полностью зрелого, генитального характера: Поскольку он способен получать удовлетворение, он способен испытывать моногамию без навязчивости или вытеснения; но он также способен, когда на то есть достаточная причина, сменить объект, не испытывая при этом никакой травмы. Он не держится за свой сексуальный объект из чувства вины или моральных соображений, а сохраняет верность в связи со здоровым желанием удовольствия; поскольку объект его удовлетворяет. Он может справиться со своими полигамными желаниями, если они создают конфликт в его отношениях с любимым объектом, без вытеснения; но он также может поддаться им, если они излишне его беспокоят. Он разрешит вытекающий из этого конфликт реалистичным образом. У него нет почти никакого невротического чувства вины (стр. 151). (Райх, похоже, вообще не допускает возможность истинного чувства вины.)

Очевидно, что здесь не хватает чего-то важного, и одной из функций появившихся в 1940-1950 годах теорий объектных отношений было обратить внимание на эту утерянную грань. Их целью, на уровне теории, было возвратить вытесненное, исправить минимизацию важности нежности, тепла и безопасности, которые потеряли свой фундаментальный статус после 1920 года. Итак, теоретики объектных отношений, от Фейрберна до Боулби, от Спица до Малера и Лоэвалда, стали подчеркивать роль матери, не только как объекта желания, но и как объекта нежности и привязанности. Можно описать это движение по-другому: центр тяжести аналитической теории сместился с эдипального периода на преэдипальный.
 

Одной из главных концептуальных задач на сегодняшней стадии развития психоаналитических идей является проблема понимания динамики взаимоотношений между привязанностью и желанием, между преэдипальным и эдипальным, или, если вернуться к терминам Фрейда 1912 года, между безопасностью и эротикой. Фромм (1947) осветил эту проблему в своем обсуждении первичной и вторичной привязанности; Лоэвалд обратился к ней (1978), определив инцест как потерю границ между объектами идентификации и либидинозными объектами. А сегодняшние аналитические клиницисты сталкиваются с этой проблемой ежедневно в ходе своей работы.

 

Сегодня существует много пациентов, страдающих от тех же конфликтов, с которыми боролась мисс Люси и другие пациенты Фрейда: расщепление любви и желания, влечение к недоступным объектам, угасание страсти в долгосрочных отношениях - все формы "психической импотенции." Для обсуждения этой проблемы, мне кажется, будет полезным расширить рамки воззрений Фрейда, с его фокусирования на раннем детстве до более широкой экзистенциальной перспективы. Джон Росс (1992) пишет:

Психоанализ был задуман Фрейдом как психология любви. Но он больше говорит о детских ростках того, что называется зрелой "генитальностью," чем об Эросе во взрослой жизни. Не вся сексуальность, в конце концов, инфантильна, но, читая нашу аналитическую литературу, начинает казаться, что это так (стр. 445).

Как совместить безопасность и страсть - это не только дилемма детства, но и взрослая задача, проблема не только для мальчиков и девочек, но и для мужчин и женщин.

 

Фундаментальный контраст между знакомым и трансцендентным пронизывает весь человеческий опыт и характеризуется по-разному, в зависимости от дисциплины и интересов того, кто его характеризует. Студенты религии пишут о различии между мирским и святым; Пиаже, в своей теории когнитивного развития, подчеркивает диалектику между ассимиляцией новых стимулов в утвердившиеся схемы и аккомодацией этих схем к новым стимулам; в психоанализе, совсем недавно, Джей Гринберг (1991) выдвинул теорию двух инстинктов, основанную на конфликтных потребностях в безопасности и действенности? Каждая дихотомия по-своему основывается на двух коренных и конфликтных человеческих потребностях: с одной стороны, потребность в фундаменте, который полностью знаком и предсказуем, в надежном якоре, в структуре, как описал это Фромм (1947), для ориентации и преданности; и с другой стороны, стремление вырваться из привычных шаблонов, переступить границы, столкнуться с чем-то непредсказуемым, внушающим благоговение, или, используя излюбленный термин Салливанна в описании опыта вне обычных рамок личности, "жутким". Романтическая любовь принадлежит ко второй сфере.

Несмотря на свидетельства романтической любви в древности, некоторые историки датируют появление романтической любви, как универсального потенциала и литературного жанра, к позднему средневековью, в связи с возникновением "рыцарской любви" и совпадающему во времени с начинаниями того, что позже развивается в современное понятие личного "я." В то время как классическая и средневековая эпическая поэма изображает жизнь, как испытание на выносливость, ранний роман Эпохи Возрождения начинает изображать жизнь, как личный поиск. Индивиду есть что терять, когда он покидает надежность семейного и привычного, когда он переступает устоявшиеся границы в неизвестность. И романтическая любовь становится образцом трансцендентного опыта; рыцарская любовь - это одновременно и эротическая, и святая любовь. Возлюбленная леди рыцаря, как Беатриче для Данте, вполне может быть незнакомкой, мимолетно увиденной издалека. Именно ее статус за пределами обыденного и делает ее необыкновенной, открывая тем самым возможность перенестись за границы привычного.
 

Рассмотрим центральную роль идеализации в любви. В романтической страсти, влюбленный приписывает иллюзорную сверхценность своей возлюбленной, и она становится воплощением идеалов красоты, могущества и совершенства. Традиционная психоаналитическая теория, как правило, рассматривает идеализирующий аспект любви в негативном свете - как в корне регрессивный и защитный механизм. Так Фрейд (1914) считал "переоценивание" возлюбленного, используя его термин, результатом проекции части первичного нарциссизма на другого: возлюбленного любят как совершенного и целостного, так же как младенец любит самого себя. Поскольку Эго таким образом лишается своего собственного нарциссизма, Фрейд относился к идеализации другого как к незрелому и опасному феномену. Идеализация также считалась, особенно последователями Мелани Кляйн, в основном, защитой против разрушительной агрессии. Поскольку идеализация в романтической любви служит оплотом против ненависти, сама любовь нестабильна и примитивно развита, а потому менее желательна, чем более зрелое, амбивалентное отношение к объекту. Таким образом, теми, кто опирается на концепции Фрейда и Кляйн, романтическая любовь рассматривается, в лучшем случае, как краткая прелюдия более стабильной, амбивалентной любви; как только реальность вмешивается и человек познает другого таким, какой он есть "на самом деле, « идеализация, которая подпитывает иллюзии романтической любви, становится невозможной.

 

Согласно популярному клише, которое соответствует психоаналитическим канонам, идеализация и эротичная романтическая любовь угасают от привычности и действительности. Многие считают, что для страсти необходима опасность, запрет. Как предполагает Джон Росс (1992), "когда речь идет об эротической любви, а не о развлечении, нет такой вещи как 'безопасный секс'. Опасность, как рассказывают нам великие легенды любви, является коренным аспектом сексуальной любви." (стр.454) Чем более знакомым и надежным становится другой, тем меньше становится почвы для появления страсти. "К тем кого любят, они не испытывают желание, а тех, к кому испытывают желание, они не могут любить" (Фрейд, 1912, стр. 183).

Но некоторые из новаторов современной психоаналитической теории, такие как Лоэвалд и Кохут, внесли в психоаналитическую теорию способы рассмотрения идеализации и фантазии, которые позволяют нам увидеть романтическую любовь с другой стороны, менее отягощенной суровым пессимизмом и трагизмом Фрейда. Тогда как Фрейд считал фантазию противоположностью или затуманиванием действительности, Лоэвалд и Кохут рассматривают ее как обогащение и углубление действительности. Рассмотрим неожиданное определение тестирования реальности Лоэвалдом (1974): Тестирование реальности - это гораздо больше, чем интеллектуальная или когнитивная функция. Его можно понять более полно как тестирование фантазии посредством опыта-6е потенциала и пригодности для актуализации - и тестирование дёйствительности - ее потенциала для включения и проникновения в мир фантазии человека. Мы имеем дело с задачей взаимного перемещения (стр. 368).

Для Лоэвалда, та рациональная, объективная перспектива, которую мы, как правило, принимаем за "реальность, « не обладает высшим эпистемологическим статусом; она скорее является безжизненной тенью той более полной реальности, которая становится возможной тогда, когда действительность оживляется и воодушевляется через фантазию. А Кохут (1977), оспаривая "моральность развития" в традиционной психологии Эго Фрейда, считает способность поддерживать и реализовывать идеалы основным компонентом психического здоровья. Таким образом, современные теоретики психоанализа, в отличие от своих классических предшественников, приступили к подготовке почвы для восстановления романтической любви как ценного взрослого опыта. Теперь некоторые современные фрейдисты (такие как Джон Росс) пишут с несколько большим одобрением о романтической страсти как о феномене позднего подросткового периода, что уже как минимум на два шага вперед от раннего детства!
 

В принятом подходе к клиническим случаям, где проявляется расщепление и психическая импотенция, недозволенная сексуальность и опасность в романтической страсти рассматриваются как нечто, что нуждается в объяснении. Почему женщина чувствует сексуальное возбуждение только при мимолетных встречах с угрожающими мужчинами? Почему мужчина бесконечно очарован чужой женой? Когда мы, психоаналитики, пытаемся объяснить то, что не понимаем, мы чаще всего сводим все к детскому источнику. Итак, опасность, запрет, преступление дозволенных границ, тяга к приключениям - все это, как правило, рассматривается как воссоздание эдипальных желаний и сфантазированных преступлений. Принятое психоаналитическое понимание часто вполне совпадает с субъективным переживанием пациента: существует конфликт между серостью знакомого и привычного и притягательностью незнакомого, что создает почву для проявления идеализации и детских эдипальных фантазий. Очевидный выход кажется уступкой: рациональность вторичного процесса должна побороть иллюзии инфантильной фантазии.

 

Но я считаю полезным, в такого рода клинических ситуациях, повернуть вопрос наоборот: каким образом удается этому мужчине или женщине ощущать себя столь безопасно в своих основных отношениях? Такими пациентами, доступное воспринимается как нечто досконально известное, всегда готовое, полностью предсказуемое. Предполагается полная безопасность. Но по ходу детального исследования динамики этих утвердившихся взаимоотношений я неизменно обнаруживаю, что мнимое ощущение безопасности вовсе не факт, а конструкция, что привычность основана не на глубинном взаимном познании, а на тайном сговоре, что предсказуемость существует не в действительности, а в фантазии.

Как часто, в ходе распада долгосрочных отношений, один или оба партнера вдруг обнаруживают, к своему изумлению, что их представления о переживаниях и опыте другого, те самые убеждения, что и делали его надежным и скучным, на самом деле лишь выдумки, часто тайно согласованные друг с другом. Они часто обнаруживают, что у "скучного партнера" были все возможные секреты, одному ему известные мысли и чувства, а может быть и секретная связь, где он мог их выразить. "Она совсем не тот человек, что я думал", - причитают те, кого предали. Именно.

 

Центральной чертой присущей страстной любви нестабильности является агрессия, всегда близкий спутник зависимости. Кляйнианцы осветили эту динамику в своем изучении депрессивной тревоги. Желание рискованно и опасно. Объект, не отвечающий взаимностью и не приносящий удовлетворение, вызывает гнев. Хотеть что-то важное от кого-то важного всегда означает подвергнуть себя риску. Один выход из этой проблемы - уход в параноидно-шизоидную позицию: разочаровывающий объект изначально плохой. Где-то там существует по-настоящему хороший объект, который меня не разочарует. Другой выход - маниакальная перевернутая позиция: я вовсе и не хочу другого, это другие хотят меня. И так далее. Итак, агрессия представляет постоянную угрозу для чувства безопасности в любовных отношениях (Джессика Бенджамин, личная коммуникация.) Самый распространенный способ снижения угрозы агрессии - это стереть свои ожидания по отношению друг к другу путем тайного соглашения в иллюзорной предсказуемости. Но снижение ожиданий также опустошает страсть "кто не рискует, тот не пьет шампанское". Роберт Столлер (1985) утверждает, что агрессия является коренной чертой эротики, агрессия, вытекающая из детских унижений. Если мы примем за истину, вместе с кляйнианцами, что вся зависимость потенциально унизительна, а также убедимся, что все мы испытали глубокое унижение в детстве, тогда страстная любовь непременно опасна для каждого. Агрессия - это тень любви, неотлучный спутник и обязательный компонент романтической страсти.

Насколько познаваем и предсказуем другой человек? Насколько познаваемы и предсказуемы мы для самих себя? Некоторые основные течения традиционной психоаналитической мысли предполагают, что наше "Я" вполне познаваемо: Эго-психология описывает "Я" как построение стабильных и предсказуемых структур; Эго-психология предполагает непрерывное ядро "Я"; а некоторые теоретики объектных отношений, в особенности такие как Гантрип, представляют себе единое ядро "Я", которое, при благоприятных условиях, стремится к самоутверждению. Но существуют и другие течения современной психоаналитической теории, которые описывают "Я", как гораздо более недоступную, неустойчивую и непостоянную субстанцию: содержащееся в одиночном заключении, скрытное "Я" Винникотта; регистр "реального," под дымкой переменчивого "воображаемого" Лакана; децентрированный субъект Огдена, вращающийся в диалектике между сознательным и бессознательным, параноидно- шизоидной и депрессивной позицией; и постоянно конструированный и при-конструированный опыт Хоффмана.

 

Если серьезно принять эти подходы к "Я", то объяснять приходится не тягу к приключениям и опасности, а претензию на существование предсказуемости и надежности!

 

Влечение к недоступному и чувство "собственности" по отношению к знакомому - это двуликая иллюзия, которая вбирает в себя риск и неуверенность. Тосковать по недоступному объекту значит изолировать желание в ту сферу, где его участь предопределенна. Неразделенная любовь болезненна, но безопасна. И наоборот, чувство безопасности, владения, собственности, которое часто сопутствует долгосрочной связи - это выдумка, основанная на фантазии постоянства.

В долгосрочных отношениях присутствует мощное стремление к утверждению безопасности, предсказуемости над тем, что вовсе непредсказуемо, познания того, что непознаваемо. Адам Филлипс (1994) прекрасно описал это стремление:

Фрейд и Пруст предостерегают нас, взаимодополняющим образом, о том, как познание других - или особый способ познания людей - может быть антиэротичным; о том, что бессознательная цель некоторых форм близости - уничтожить желание. Дело не просто в том, что неуловимость или ревность поддерживают страсть, а в том, что особые виды знания делают человека менее интересным для нас самих; и в том, что это может быть его сокровенным желанием. Поэтому, мы должны быть бдительны к тому, каким образом люди нас приглашают или нам разрешают себя познать; а также быть начеку к вероятности того, что познание может быть слишком тенденциозной, слишком уютной моделью для любви (стр. 41).

 

Давайте рассмотрим следующий краткий клинический пример:

Сюзан, женщина около сорока лет, обратилась к психоаналитической терапии, потому что зашла в тупик в связи с некоторыми принятыми ей решениями и опасается, что ее жизнь грозит превратиться в социологический штамп. У нее было довольно скудное детство, как в материальном, так и в межличностном отношении. Те тонкие ниточки надежности, что у нее оставались, были навязаны религиозным рвением ее матери, которое казалось фальшивым, но поддерживающим.

 

У Сюзан был крайне неровный подростковый и юношеский период, но она сумела использовать свои незаурядные интеллектуальные и творческие способности для создания, хоть и несколько скучной, но приносящей удовлетворение жизни. Ее семейная жизнь, с мужем и детьми, была для нее богатой и значимой. Несмотря на это, за два года до начала терапии, она вступила в связь с мужчиной несколько моложе себя, которого преследовала с одновременно возбуждающей и пугающей ее бесшабашностью. Что это - кризис средних лет? Следует ли ей отказаться от волнующего романа и зрело довольствоваться уютным домашним существованием? Или ей стоит бросить свою привычную, обычную жизнь ради более настоящей, хоть и опасной, жизни с любовником? Что-то в самой банальности такого выбора, словно из мыльной оперы, угнетало ее и парализовывало.

Я хочу рассмотреть здесь некоторые темы нашей работы около года с начала терапии. Я все время поражался тому, как Сюзан себя систематически недооценивала. Она была очень талантливой и привлекательной женщиной, но всегда ощущала себя на грани полного краха. Когда мы стали понимать каким образом сложились взаимоотношения в ее браке, стало ясно, что это был частично брак, а частично "амбулаторная лечебница." Ее муж был несколько переусердствующим в своей заботливости мужчиной, который казался ей всегда доступным и отзывчивым. Она горько жаловалась на антиэротичный эффект его чрезмерной заботы, но чем глубже мы исследовали ее взаимодействие с мужем, тем яснее становилось, что она рассчитывала и некоторым образом сама настаивала на таком его отношении к себе. Ей казалось, что скучность ее брака и притягательность ее романа связана с разными характерами этих двух мужчин. Я показал ей, каким образом она сама настаивала на том, чтобы ее брак оставался однообразным и предсказуемым, а весь риск оставляла для своего романа. Я предположил, что, несмотря на все свои успехи и стабильность, она всегда готовила себя к кризису и нуждалась в предсказуемости, а потому и в скучности, своего мужа, чтобы он смог о ней позаботиться. Обе сферы ее взаимоотношений стали развиваться по-другому, как только она осознала, каким образом она сама создавала волнение в одной и унылую предсказуемость в другой.
 

Она удивилась открытию, насколько сдержанно она взаимодействовала со своим мужем и начала обсуждать с ним возможность более открытых отношений. Он отреагировал на это, по началу, правда, с некоторой осторожностью; но в один прекрасный понедельник она рассказала об их нехарактерно романтичной поездке вдвоем на выходные. Он даже ответил на ее желание более экспериментального секса таким образом, что она почувствовала больше интереса и возбуждения. "Это был прекрасный выходной," сказала она, "очень уютный."

 

Меня заинтересовало ее использование слова "уютно." Она использовала слово "уютно" по отношению к мужу, когда он разгуливал в тапочках по дому и подносил ей кофе. Она никогда не использовала слово "уютно" по отношению к любовнику. "Уютно" показалось мне странным выбором для описания нарушения всех правил их обычного взаимодействия, которое произошло в выходные. Сюзан и я пришли к пониманию, что выбор слова в этом контексте был важным ключом к тому, как она перерабатывала свой опыт с целью поддерживания своего социологического штампа, и постоянного возврата той привычности и предсказуемости, в которых она когда-нибудь, быть может, будет нуждаться, но и против которых ей приходится постоянно бороться, чтобы найти в себе что-то более живое и настоящее.

 

Потребность ощущать, что ты знаешь и себя, и другого - это мощная потребность, как у детей, так и у взрослых. Но безопасность и предсказуемость трудно достижимы в человеческих взаимоотношениях. Одно из тех благ, которые хорошие родители обеспечивают своим детям - это частично иллюзорная, тщательно выстроенная атмосфера безопасности. "Достаточно хорошие" родители не обсуждают с маленькими детьми свои страхи, заботы, сомнения. Они создают ощущение огражденного постоянства, в рамках которого дети могут исследовать и открывать, без вторжения опасности, свои мысли, творчество и радость жизни. Когда мы становимся взрослыми, мы постепенно осознаем насколько иллюзорным, намеренным и контролированным было на самом деле то коконообразное пространство, которое смогли нам обеспечить наши родители (и то, только относительно, даже при самых лучших условиях). Но, несмотря на это, мы продолжаем стремиться к восстановлению этого иллюзорного ощущения постоянства и предсказуемости в наших взаимоотношениях. Таким образом, пациентам, которые жалуются на омертвевший, безжизненный брак, чаще всего можно указать на то, как драгоценна для них эта апатия, как тщательно они сами поддерживают и настаивают на ней, как именно механическое, абсолютно предсказуемое качество их любовных отношений служит для них оплотом против ужаса неожиданности и непредсказуемости.

Кернберг (1980), в своем сложном и интересном описании любви, подчеркивает два условия для переживания глубокой любви: "твердые границы "я" и постоянное осознание неразрушимой отдельности индивидов" (стр. 290). Я не совсем уверен насчет твердых границ потому, что мне кажется, что мы все гораздо более проницаемы, чем нам хотелось бы думать. Но способность выдерживать обособленность, отдельность и сопутствующее этому чувство относительной нестабильности и непредсказуемости очень важна. Как отмечает Кернберг, "отдельность несет за собой одиночество, тоску и страх хрупкости всех отношений... одиночество, можно сказать, является необходимым условием для трансцендентного опыта" (стр. 290). Все мы регулярно пытаемся смазать эти два состояния - отдельности и связанности. Оба могут пугать; оба полны риска. Опасности, присущие каждому из этих состояний, кажется можно обойти путем притворства. Таким образом, бессознательный контракт, который сопровождает многие законные брачные узы - это соглашение притворяться, что теперь мы окончательно, бесповоротно, невозможно связаны друг с другом, создавая тем самым необходимость в тщательно охраняемой, постоянной, рассчитанной дистанции. Лакан, похоже, не допускал возможность истинной связи, но он, тем не менее, ярко уловил мираж поблекшего романтического чувства, разжалованного в пользу иллюзорной безопасности: "Любовь, « пишет он, "это давать то, чего у тебя нет тому, кого ты не знаешь" (цитировано в Филлипсе, 1994, стр. 39).

Полная безопасность, предсказуемость и единение, установленные раз и навсегда, очень скоро становятся бессмысленными. Блейк и другие романтики первыми заметили, что секретный герой "Потерянного рая" Милтона вовсе не Бог, а Дьявол. Из-за своей фальшивости и притворства, неизменная безопасность душит живость и подталкивает к буйному выражению неповиновения. Поразительно, как часто расстающиеся пары возвращают себе права на исследование своей сексуальности под девизом "подарить себе юность, которой у меня не было." В действительности, практически ни у кого не было этой желанной юности - юности построенной на свободно исследуемом сексуальном самовыражении, не скованном заботами о безопасности или принятых нормах. Поэтому для большинства людей трудно найти пространство для подростковой версии себя в рамках долгосрочных отношений, основанных на тайном контракте иллюзорной безопасности. Сексуальность идеально подходит для нарушения такого контракта именно потому, что сексуальные реакции не могут быть ни вызваны, ни контролированы усилием воли. Сексуальное возбуждение непокорно и непредсказуемо; оно предполагает незащищенность и риск; оно оголяет лживость иллюзий безопасности и контроля.

 

Оскар начал терапию в связи с нарастающим чувством неудовлетворенности, которое почти привело к распаду его многолетних отношений. Эти отношения во многом его устраивали, но Оскар не соглашался жениться, в основном потому, что считал свою подругу слишком сексуально сдержанной. Он постоянно чувствовал потребность заигрывать с другими женщинами и преуспевал в этом так, что в его распоряжении всегда было несколько связей, которые легко могли бы иметь сексуальное развитие. Пока он не влюбился в одну из этих женщин, которая была, по многим причинам, менее желательна для него, чем его подруга, эти заигрывания обеспечивали ему то возбуждение, которого ему не хватало, как он считал, из-за скованности своей подруги.

 

Не только поведение, но и общение Оскара со своей подругой было жестко ограничено, поскольку он был уверен, что она считала его "кобелем"; он никак не мог поделиться с ней своими многочисленными сексуальными мыслями и фантазиями, поскольку она бы отнеслась к ним, и в этом он был убежден, как к доказательству его пошатнувшейся преданности.

 

По ходу нашей работы, мы сумели понять, каким образом Оскар неизменно создавал у своей подруги ощущение, что его сексуальность представляет огромную опасность для их взаимоотношений. Он стал осознавать, что для него было почему-то крайне важным быть воспринятым ею и самим собой, как дикое, опасное, сверх-сексуальное существо, которое, если бы не ее контроль, изнасиловало бы всех женщин в округе. Ему было крайне важно, отметил я, ощущать себя "кобелем на поводке." Поводок был ничуть не менее важным, чем необузданность кобеля, и он умело вовлекал свою подругу в разыгрывание роли жандарма над его, как ему нравилось считать, сексуальной ненасытностью. Что касается реальных сексуальных похождений, он полностью сохранял верность, но, как у жонглера, крутящего одновременно несколько тарелок, его жизнь была изнурительной.

 

Был ли это по существу сексуальный конфликт? Думаю, что нет. Мы стали рассматривать его в более широком контексте после одного сеанса, который он начал с размышлений по поводу того, как ему трудно решить с чего начать. Было так много всего, о чем бы ему хотелось поговорить и поразмыслить; он описал это, как разные заманчивые блюда, выложенные перед ним на шведском столе. Он не мог решить с чего начать, из страха упустить все остальное. Меня удивил такой образ, и я спросил о его ассоциациях связанных со шведским столом.

 

Он рос в рабочем районе крупного города, где было немного хороших ресторанов. В какой-то момент его детства, появился шведский ресторан, который тут же стал популярным. Приглашение съесть, сколько пожелаешь за фиксированную цену, привлекало толпы посетителей. Он и его семья также часто посещали этот ресторан, но они вели себя отлично от соседей, которых считали ниже своего социального и морального уровня. Важной частью посещения этого ресторана было надменное наблюдение над другими посетителями, которые снова и снова подходили к шведскому столу чтобы наполнить свои тарелки едой, в то время как его семья проявляла большую сдержанность. В то время как их соседи предавались обжорству и жадности, его семья предавалась оргии собственного превосходства.

Оскар и я оценили, насколько его образ жизни пропитался этой темой сдерживания. Его отношения с подругой несли на себе важную функцию, предоставляя ему возможность демонстрировать свою преданность, вопреки постоянной фрустрации и острому соблазну. Доказанная таким путем праведность поддерживала его ощущение себя как хорошего и достойного любви человека, обеспечивая ему определенное чувство безопасности.
 

Итак, в жизни Оскара и многих других, я считаю полезным рассматривать вид расщепления, названный Фрейдом психической импотенцией, не как конфликт между детской потребностью в самосохранении и запретными сексуальными импульсами, а как конфликт пожизненной жажды безопасности и созидательной-разрушительной природы сексуальной страсти.

 

Рассмотрим опасность чрезмерной идеализации, главного компонента романтической любви. Я имею в виду не самоуничижающее, благоговейное почтение, а переживание пронизывающего восхищения другим человеком. Как Фрейд (1914) давно заметил, это опасное состояние. Восхищение может не вызвать у другого ответного чувства; любовь может остаться безответной. Риск уже достаточен в начале отношений, с тем, кого еще плохо знаешь; когда не так много еще можно потерять. Но чрезмерное, страстное идеализирование человека, на которого рассчитываешь для обеспечения чувства безопасности и предсказуемости, в самом деле чревато. Этот человек слишком хорошо знает тебя, со всеми твоими недостатками и черными пятнами. Слишком многое можно потерять.

 

Романтичная горячность писем Фрейда к своей невесте быстро остыла, и его суровый рационализм и пессимизм положили основу традиционному психоаналитическому скептическому отношению к романтической идеализации, как к особенно опасной форме иллюзии. Такая антиромантическая точка зрения хорошо вписывалась в эпистемологический объективизм и научность эпохи Фрейда. Подразумевалось, что другого человека можно "познать" таким же образом, как и неживой объект, например, камень. Как только узнаешь, каков он "на самом деле, « предмет для идеализации тут же исчезает. Слишком хорошо его знаешь. Знакомость и привычность растворяют страсть.

 

Но современные философы считают самообъективизм иллюзией, тоской по невозможной, эпистемологической, "фундаментальной" безопасности. В рамках наших новых (на самом деле, постмодернистских) взглядов, умозаключение, что ты на самом деле "знаешь" другого человека является опасной выдумкой. Знать возможно только избранные аспекты другого, в данный отрезок времени, в конкретном контексте, с определенной целью. С современной психоаналитической точки зрения, основанной на принципе децентрированного субъекта (Огден, 1994), оказывается, что невозможно даже "на самом деле познать" себя, что у нас нет одновременного доступа к собственным различным, многочисленным самоорганизациям.

 

В таком контексте, распространенный опыт угасания романтичной любви со временем может быть связан, не столько с неизбежным подавлением идеализации действительностью и привычностью, сколько с нарастающей опасностью погружения в эпизодическую, страстную идеализацию, в отношениях, которые призваны создавать ощущение безопасности и предсказуемости. Кохут продемонстрировал, насколько тревожным и дестабилизирующем может быть для многих людей нарциссическое восхищение собой. Восхищение другим - такое же опасное мероприятие; гораздо безопаснее предаться этому чувству к кому-то, с кем невозможно проводить много времени или больше никогда не увидишь.

Дело не в том, что романтическая страсть угасает со временем; дело в том, что она становится все более рискованной. Влюбленность иногда описывают, как "сходить с ума" по кому-то. Сходить с ума по тому человеку, на которого по-настоящему рассчитываешь для обеспечения ряда основных потребностей безопасности, реальных или вымышленных, действительно кажется сумасшедшим. Поэтому, многие пары начинают подавлять то волнение и обожание, которое было у них по отношению друг к другу в начале их взаимоотношений. Они говорят себе, что теперь лучше знают другого. Теперь они знают, что другой не состоит целиком из тех идеализованных черт, которые они ему приписывали; они также знают, что другой может их разочаровывать, и что их страсть не может быть постоянной. Итак, они используют то, что знают о другом в качестве защиты против наваждения идеализации. Возможно, что идеализированные черты другого вовсе и не были ненастоящими; ненастоящими были те гарантии, которые они искали против разочарования и вечно возвращающегося одиночества.
 

Жорж обратился к терапии в связи с сильной неудовлетворенностью своим десятилетним браком. Хотя он любил свою жену и маленького ребенка, он все сильнее чувствовал, что его жена невыносимо контролирует его, что он в клетке. Ее различные требования, такие как просьба предупреждать ее, если он опаздывает домой на ужин, стали для него невыносимо принудительными. Его все больше манили сексуальные связи с другими женщинами, а по отношению к жене он все больше холодел.

 

Жорж, наконец, признался, с некоторым чувством стыда, что самыми острыми сексуальными приключениями были для него регулярные посещения нескольких проституток, которые играли с ним роль "госпожи." Во время этих встреч, он полностью отдавал себя под власть этих женщин. Они могли приказывать ему, перевязывать веревками, и делать с ним все, что хотели. Его мольба о пощаде была бесполезна. Несмотря на то, что сам генитальный контакт и оргазм случались редко, Жорж испытывал исключительное возбуждение от этих встреч. Меня, конечно, поразила ирония того, как человек, который воспринимал просьбу жены об элементарной вежливости как властность, в то же время, полностью отдавался под власть незнакомки. Жорж объяснил, что контроль "госпожи" был просто драматической фикцией. С самого начала, они договаривались о специальном пароле. Его крики и мольба о пощаде были бесполезны, но игра бы прекратилась тут же, как только он произнес бы пароль. На самом деле, он полностью контролировал ситуацию, и именно эта полная власть позволяла ему притворяться, что властвовала она.

 

Мы пришли к пониманию, что Жоржу не нравился контроль жены, потому, что он одновременно жаждал его и ужасался, что может ему поддаться. Поскольку он на самом деле во многом зависел от своей жены, любая минимальная уступка, даже такая как предупреждающий звонок, казалась слишком опасной. Он мог позволить себе сдаться только женщине, с которой, в рамках извращенно выдуманного сценария, ему было абсолютно нечего терять. Намного позднее, я спросил его, как он мог быть уверен, что "госпожа" действительно послушается его пароля. Конечно, финансовая власть играла роль. Но здесь был и вопрос веры, который ему было необходимо не замечать. Здесь опять, имел место не настоящий контроль, а сфантазированный. Он считал, что контроль принадлежит ему, а фантазировал, что находится у нее во власти. Но с другой точки зрения, он действительно был под ее властью; а фантазировал, что власть принадлежит ему, чтобы иметь.

Поскольку человеческие взаимоотношения строятся именно на таких сложных взаимных связях и зависимостях, контроль и предсказуемость часто похожи на матрешку - одно внутри другого, внутри третьего и т.д.

 

В ходе нашей последующей работы, выявился другой аспект супружеских отношений Жоржа. Он стал вспоминать их ранние совместные годы, полные волнения и страсти. Когда он рассказывал об их романе, глаза его наполнялись слезами при мысли о том, какой удивительной женщиной она была и оставалась по сей день. Мы стали обсуждать, почему он мог поделиться своими воспоминаниями и восхищением со мной, но не с ней. Ему казалось, что выражение ей своего восхищение, как в прошлом, так и в настоящем, означало бы что-то вроде подлизывания. Быть романтичным значит поставить себя в унизительную позицию просителя, может даже попрошайки. Позволить себе желать ее значит оказаться малодушным в своих собственных глазах и в ее. Он привык считать, что его стойкое исполнение роли мужа заслужило ему право на ее любовь. Повести себя по отношению к ней романтично или соблазняюще. означало отказаться от этих прав. Тут, конечно, имело место и долгая семейная история, положившая корни такому взгляду на мир. Его отец был офицером высокого ранга, карьера которого была прервана из-за его убеждения, что продвижение по службе должно быть заслужено на поле боя, без необходимости административного и социального участия в Пентагоне. Он считал себя выше, пришли к выводу мы с Жоржем, "подлизывания" к своему начальству. Таким образом, выражение желания стало для Жоржа синонимом попрошайничества и позора, а восхищение кем-либо - унизительным подлизыванием. Единственной ценной для него любовью была та любовь, которую он заслужил праведными поступками. Он начал все больше осознавать антиэротичные последствия такого взгляда на мир.

Во многих культурах, а также в раннем периоде Западной истории, существует раскол между браком и романтической любовью. Супружеские "права" закрепляются юридически, а также неофициально через обсуждение отношений. Эрос ищут в других местах, на территории, которая, в конечном итоге, кажется более безопасной. Любопытно отметить, как много романтической страсти продается в ее низших формах в массовой культуре: мыльные оперы, эротичные романы, журнальные сплетни о жизни знаменитостей. Приняв безжизненную гладь как необходимое условие безопасности в настоящих взаимоотношениях, люди ищут косвенное переживание страсти в далеких, безопасных краях.

 

Настоящая романтическая любовь, в отличие от ее деградированных форм, не существует отдельно от потребностей в безопасности и предсказуемости, а находится с ними в постоянной диалектике. Истинная романтическая любовь не может появиться там, где существует произвольное, фальшивое разделение безопасности и желания, так же как истинная духовность не может возникнуть на фоне произвольного, фальшивого разделения святого и мирского.

 

Сегодня нас совсем не удовлетворяет конец описания случая мисс Люси Фрейда. С трудом верится, что ее симптомы исчезли после интерпретации ее запретной любви к своему работодателю. (Что занятно, в свете наших новых идей о переносе, так это то, что ее обонятельные галлюцинации запаха горелого пудинга на время сменились галлюцинациями запаха сигар. А все мы знаем, кто курил сигары! Не исключено, что страсть мисс Люси, как это бывает со многими пациентами, переместилась с ее симптомов на сам анализ.) Но что самое важное с нашей сегодняшней точки зрения, это надежда на то, что, какие бы глубины страсти и поиски трансцендентного не обнаружили себя в романтических фантазиях мисс Люси, они не были бы просто отвергнуты, как нереалистичные и непрактичные. Хотелось бы надеяться, что мисс Люси не просто возвратится на свое "место, « а что она найдет другие каналы развития и самопознания.

Для кого-то тревога является кратковременным и быстро проходящим переживанием, а для кого-то другого она представляет собой привычный жизненный фон, который мешает человеку спокойно жить, расслабляться, а порой и расстраивает его деятельность, вынуждая прибегать к медикаментозной помощи. Почему так происходит?

 

Среди разных факторов тревоги можно выделить ситуативные, личностные, семейные, социальные и культурные. К ситуативным можно отнести короткие ситуации неопределённости, которые часто возникают с нами в повседневной жизни - удастся ли что-то сделать или нет, ответит нужный человек на письмо или звонок или нет. Тревожной обычно является ситуация экзамена или собеседования, поскольку это тоже ситуация неопределённости, в которой неизвестно будущее, но это будущее значимо - чтобы не вылететь из университета, не тратить время на пересдачу, устроиться на работу. 

 

С другой стороны, на ситуативно тревожные факторы все люди реагируют по-разному. У кого-то тревога минимальна, у кого-то другого - зашкаливает. Ситуации, которые могут вызвать тревогу у разных людей, тоже отличаются. И, как правило, острее человек реагирует на те ситуации, которые затрагивают его ценности. То, как именно человек откликается на вызывающие тревогу ситуации и общий уровень тревоги, характерный для его личности, - это личностные факторы тревожности, т.е. определённый склад его личности, характер, темперамент и прочие особенности, которые обусловливают специфику переживания им тревоги.

 

К семейным факторам тревоги можно отнести нестабильную атмосферу дома, конфликты, дисфункциональную семью, тревожные для семьи темы, исходя из родовой и семейной истории. К социальным факторам относят события, которые могут вызвать тревогу у большого количества людей или представителей некоторой социальной группы, - экономические и политические изменения, кризисы, дискриминация отдельных социальных групп. 

 

И, наконец, к культурным факторам тревоги относятся те глобальные события, которые несли или продолжают на культурном уровне нести серьёзную угрозу всем представителям какой-то страны или этнической общности. К ним можно отнести войны и репрессии в прошлом, которых сейчас уже нет, но они впечатались в память поколений и историю, тем самым определив стиль жизни на долгие годы вперёд.

 

Учитывая многоуровневость феномена тревоги, при запросе на работу с тревогой психолог старается учесть влияние всех уровней и их взаимодействие. Если тревога ситуативна и адекватна ситуации, психолог подчёркивает, что сейчас психика пытается выполнить для человека полезную функцию - мобилизовать его ресурсы и возможности в момент неопределённости. Если тревога слишком интенсивна, аналитик обращает внимание на личность - что стоит за столь тревожным реагированием, почему человек реагирует именно так, какие смыслы он вкладывает в то или иное событие и не являются ли причинами тревоги когнитивные искажения, например, катастрофизация или гиперобобщение. В социально нестабильных ситуациях тревожиться также вполне нормально, но в них важно отделить собственную личность от происходящих событий, почувствовать свою автономию, зону своей самостоятельности и ответственности, чтобы не быть смытым массовым потоком тревоги.

 

Особой ситуацией является тревога культурная, поскольку её истоки бывает трудно найти. Например, в семьях иногда бытуют такие порядки, при которых есть запрет на то, чтобы выбрасывать старые вещи. "А вдруг пригодится", - звучит рациональное обоснование запрета. И, если копнуть глубже, может оказаться, что за этим стоит другое "вдруг" - "а вдруг голод", "а вдруг война", "а вдруг революция", "а вдруг разруха". И тогда становится ясно, что эта семья до сих пор хранит и передаёт "эстафету" травмы поколений, связанную со временами войн и политических переворотов. Аналогичное "вдруг" может касаться и темы времени - за короткий срок надо успеть как можно больше, потому что потом "вдруг что-то случится", "а вдруг война", "а вдруг катастрофа", и тогда старые дела могут оказаться незавершёнными и полностью потерять смысл на фоне масштаба новых кризисных событий, что, вероятно, и переживали те люди, с которыми всё это происходило.

 

Тревожное "вдруг" может касаться не только глобальных событий, но и повседневных ситуаций, вызывающих тревогу. "А вдруг партнёр забудет что-то важное", "а вдруг обманут", "а вдруг что-то сорвётся", "а вдруг что-то внезапно изменится", "а вдруг неудачный билет на экзамене". И как бы человек ни пытался контролировать ситуацию, всегда есть факторы, которые не поддаются контролю, поэтому рациональное планирование всего и вся на все случаи жизни не всегда спасает, а иногда ещё больше тревожит.

 

Как же быть с этим тревожным "а вдруг"? Альтернатива ему - работа с базовым доверием к миру, поиск в себе опор, внутренней устойчивости и гибкости, развитие умения отпускать ситуацию и расслабляться. Базовое доверие к миру формируется в раннем детстве, и, если по каким-то причинам оно не было сформировано, и вместо него мама передала ребёнку чувство тревоги, это чувство всякий раз будет возникать в неподконтрольных ситуациях вновь. Поэтому в терапии очень важно научиться компенсировать отсутствие этого доверия и создавать благоприятную для него атмосферу, например, стабилизируя то, что доступно нашему контролю, и опираясь на собственную спонтанность в том, что не может быть нам подвластно. 

Идентичность является важной составляющей жизни человека, поскольку, чтобы успешно действовать в мире и достигать своих целей, человеку важно понимать своё место в нём, опираться на свою систему ценностей, чётко осознавать, что он может назвать "своим", а что - нет. Впервые проблема идентичности актуализируется в подростковом возрасте, когда человек обретает навык рефлексии и начинает задумываться о том, кто он такой, о смысле жизни и своём предназначении. В позитивном стремлении найти себя он осознаёт и негативный полюс - отсутствие ответов на свои вопросы, свою нужду в них, а, значит, внутренний хаос, из которого позже должна родиться звезда.

 

Погружаясь во внутренний хаос в поисках себя, человек одновременно осознаёт, что перед ним открыто безграничное поле разных возможностей - кем-то быть и стать. Он может получить любую профессию, выбрать любой стиль жизни, и первое время в этом многообразии разбегаются глаза. Чтобы понять, насколько та или иная роль подходит человеку, он примеряет её к себе, экспериментирует и пробует быть в разных ролях. В конечном итоге, он совершает выбор своего пути из множества других, а, значит, признаёт и собственные ограничения, ведь он не может быть всем, на это не хватит ни жизни, ни ресурсов, но может полноценно реализовать здесь и сейчас что-то одно.

 

Однако не всегда поиск себя проходит гладко и завершается успехом, поскольку в подростковом возрасте может сложиться ситуация, препятствующая переживанию этого кризиса. Например, подростковый бунт может быть пресечён и запрещён родителями, эксперименты и выборы - не поддержаны, либо в жизни человека происходит нечто более серьёзное, что вынуждает его решать другие задачи (болезнь или смерть близкого человека, травма, раннее взросление, тяжёлая материальная ситуация). В таких случаях кризис идентичности не исчезает, а переносится на более поздний срок и преследует человека во взрослом возрасте, особенно обостряясь в периоды возрастных кризисов. 

 

Помимо отсутствия кризиса в нужный срок, Э. Эриксон также выделял и иные неблагоприятные для разрешения кризиса идентичности ситуации, например, когда кризис был, но не был сделан выбор, либо когда был сделан неправильный выбор, что равнозначно отсутствию личного выбора. Например, под давлением семейных традиций человек мог выбрать не ту профессию, которую он хотел, и тогда его личный выбор не свершён, что далее может проявляться в синдроме самозванца или попытках найти себя в чём-то другом. 

 

Проблема идентичности касается не только профессии, но и общего самоощущения человека, его самотождественности, что подразумевает включение в переживание этого кризиса самых глубинных смысловых пластов. Не найдя себя, человек не может ответить на вопрос, к чему он стремится, в чём состоит его смысл жизни, каково его место в обществе, поэтому неразрешённый кризис приводит к состоянию потерянности, хроническим внутренним конфликтам, попыткам жить чужой жизнью вместо своей или дурной бесконечности экспериментов и нестабильности, когда человек постоянно что-то меняет и пробует что-то новое, но это не приводит к чувству внутреннего удовлетворения, ведь он так и не находит во всём этом себя.

 

Какие же психологические рекомендации можно дать человеку, который столкнулся с кризисом идентичности?

 

1. Во-первых, не стоит пугаться присущему этому кризису хаоса, ведь это потенциально животворящий хаос. Напротив, продуктивнее погрузиться в этот хаос и обнаружить, как много в нём разных мотивов, желаний и возможностей. Всё это содержание отражает внутреннее богатство человека, и в том, что оно ещё не оформлено, есть свои плюсы - из всего этого спектра человек свободен выбрать для себя что угодно.

 

2. Во-вторых, стоит доверять своим чувствам. Как отличить "своё" от "чужого"? Как понять, насколько сильно я чего-то хочу? Можно попробовать количественно измерить и сопоставить каждое из своих стремлений в 10-балльной шкале или представить, что будет, если это стремление не реализуется. Если отсутствие реализации какого-то стремления для человека катастрофично, а отсутствие реализации другого терпимо, значит, первое - именно то, к чему ему стоит стремиться.

 

3. В-третьих, важно не бояться экспериментировать, т.е. пробовать себя в разных ролях и погружаться в разные ситуации. Если дело касается выбора профессии, в некоторых профессиях можно попробовать себя в роли волонтёра и оценить, какие чувства возникают в процессе выполнения этой работы, насколько она внутренне откликается, либо пообщаться с представителями этой профессии, походить на разные лекции и мастер-классы, чтобы понять её изнутри. 

 

4. В-четвёртых, нужно осознать не только свои возможности, но и свои ограничения. Например, может быть такое, что человек хотел бы быть кем-то совершенно другим, кем он вряд ли когда-то станет из-за ограничений своего психотипа, темперамента или по состоянию здоровья. И тогда в выборе своего пути важно опираться не только на свои желания, но и на реальные возможности, т.е. учитывать дихотомию "могу-не могу" и честно отвечать себе на вопрос "насколько мне это по силам", "насколько это будет для меня комфортно", "каких жертв это от меня потребует".

 

5. В пятых, для облегчения выбора важно понимать, что идентичность - не то, что неотвратимо выбирается человеком на всю оставшуюся жизнь. Скорее, она отражает то, что актуально для человека здесь и сейчас и в ближайшее время, в обозримом будущем. С течением времени она может меняться, её можно менять, ведь человек постоянно узнаёт о себе и о мире нечто новое, а потому свободен менять и решения, и направление пути. 

 

Юнгианские психологи также обычно учитывают культурный контекст проблемы и, в случае необходимости, могут прибегать к расширению её понимания, с точки зрения разных культур. Так, для западноевропейского сознания очень важна идентичность, поскольку в культуре ценятся люди с сильным "эго" и достижениями, и общепризнанной ценностью является внешняя реализация. В восточной культуре иные акценты - например, в истории индуизма можно встретить людей, которые рано приняли санньясу и отреклись от мира. В практике буддизма важно не отождествление человека со своим "я", а разотождествление, и "я" признаётся иллюзий, а основой всего - пустота. Это значит, что ум человека постоянно меняется, его охватывают разные переживания, и в этом непостоянстве ума можно выстоять только, если опереться на более глубинную основу всего. И тогда внешние, поверхностные и материальные идентичности ("я - отец", "я - мать", "я - юноша", "я - мужчина", "я - женщина", "я - врач", "я - директор" и т.д.) теряют значение, поскольку они не позволяют ухватить суть вопроса - все эти внешние "я" не имеют отношения к сердцевине нашего существа. При поиске идентичности важно учитывать эти разные контексты, поскольку их осознание помогает человеку понять, зачем ему нужна или не нужна та или иная идентичность, с точки зрения культуры, в которой он живёт, и какие глобальные философские проблемы стоят за её поиском. Без понимания контекста вопроса есть большой риск уйти в туман и так и не найти себя, ведь вопрос "кто я?" порой подобен пиранье, поглощающей вопрошающего, выводя его далеко за пределы обыденного опыта к проблемам самого бытия человека в мире. 

Развод родителей - это то событие, которое стало рядовым и повседневным в нашей культуре, а потому ему часто не придаётся большого значения, ведь оно происходит во многих семьях. Однако, несмотря на то, что оно является культурной нормой, оно оказывает серьёзное влияние на психику ребёнка и его дальнейшую жизнь даже во взрослом возрасте. Почему так происходит?

 

Для ребёнка и его развития одинаково важны как мама, так и папа. До развода родителей семья для него представляет собой неделимую целокупность, а, значит, она немыслима как без мамы, так и без папы. Когда родители разводятся, эта целостность разрушается, и он обнаруживает себя в ситуации, когда, во-первых, не понимает, в чём причина и суть происходящего, а потому нуждается в объяснении и задаёт вопросы, а, во-вторых, на уровне чувств он вынужден сделать выбор между двумя родителями. В реальном пространстве выбор обычно делается за ребёнка и, как правило, он остаётся с мамой. Но частое объяснение того, что случилось, обычно подразумевает чью-то вину, и в этом вопросе версии мамы, папы и других родственников могут расходиться. Мама говорит, что причина в папе, значит, папа плохой. Папа утверждает, что причина в маме. Родственники тоже принимают либо сторону мамы, либо сторону папы в этом конфликте. А, если от ребёнка умалчивают причину проблемы, он вполне может решить, что в разводе виноват он сам - это с ним что-то не так, из-за него распалась семья.

 

Нередко в процессе и после развода родители продолжают выяснять отношения - делить имущество, детей, строить новые границы, бурно разбираться в раненых чувствах. Для ребёнка такая ситуация становится большим потрясением, поскольку семья для него - это микромодель мира. А с разводом разрушается её основа и целостность, он видит, как любящие друг друга в прошлом люди теперь идут друг на друга войной, говорят и делают друг у друга за спиной гадости. Дом, который был для него безопасным пространством, становится полем боя. Он поставлен перед абсурдным выбором - выбрать кого-то из прежней целостности, сам факт разделения которой для него - событие крайне болезненное. Если встать на сторону мамы, есть риск потерять доверие папы. Если встать на сторону папы, обидится мама. И в случае, когда обида сильна, каждый из родителей пытается тянуть ребёнка в свою сторону.

 

Таким образом, ситуация развода родителей сильно бьёт по ощущению безопасности ребёнка. В момент развода он понимает, что в мире нет стабильности - ещё вчера семья была одним целым, а теперь от неё остались развалины. Кто-то из родителей покидает дом, переезжает или уходит из семьи, с кем-то из родителей рвётся связь, что неизбежно влечёт за собой переживание горя. Для ребёнка это может означать, что папа бросил не маму, а его, либо и его в том числе. В любом случае, на повседневном уровне поддержание прежней близости невозможно, и с кем-то из родителей увеличивается дистанция, ведь ребёнок не может остаться с обоими, если они приняли решение больше не быть одной семьёй и не жить вместе.

 

Интенсивность влияния травмы развода и то, какие именно струны души она затронет, зависит от возраста ребёнка. Например, если развод произошёл до эдипальной стадии развития, в дальнейшем ребёнок может столкнуться с кризисом гендерной идентичности и трудностями в построении отношений. Если развод произошёл в подростковом возрасте, он накладывается на кризисный период перехода ко взрослой жизни и влияет на то, каким образом будет сформирована личностная и даже профессиональная идентичность ребёнка.

 

Последствия травмы развода для разных людей также могут быть разными - кто-то перестаёт верить в стабильность и безопасность мира, кто-то другой предпочитает слиться с оставшимся родителем и тревожно цепляется за него, чтобы и тот не ушёл, кто-то ещё утрачивает веру в романтические и семейные отношения, ведь в семье он уже видел, что сегодня они есть, а завтра их уже нет. Травма развода также впоследствии может отыгрываться в сценарии разрыва отношений, когда человек либо сам разрушает свои отношения, либо провоцирует на разрыв партнёра, потому что уже извлёк из семейного опыта, что, в любом случае, отношения однажды будут разрушены.

 

Травму развода могут сопровождать разные психосоматические трудности, внезапно возникшие проблемы с учёбой или поведением ребёнка, поскольку развод для него - сильный стресс, а для семьи это часто запретная тема. В итоге он оказывается в двойственной ситуации, в которой его переживания сильны, но ему нельзя никому о них рассказать, либо нужно рассказывать только одобренную родителями или кем-то из них версию. Иногда последствия развода могут проявиться не сразу, поскольку ребёнок вынужден заморозить свои переживания, но на следующем витке возрастного кризиса они "оттаивают". 

 

Кроме того, часто травма развода сопровождается исключением кого-то из семейной системы, например, папы и его родственников, что отрезает ребёнка от целой ветви родового древа, лишая его этих ресурсов. Если для маминой половины древа эти люди становятся чужими по её выбору, для него такое отсечение происходит вынужденно. И в дальнейшем может сохраниться страх внезапно потерять почву под ногами, опору и поддержку, лишиться близких, остаться в одиночестве. 

 

Несмотря на то, что травма развода наносит серьёзный ущерб психике ребёнка, гораздо более тяжёлой может быть ситуация, когда родители формально живут вместе, но ненавидят друг друга, либо ситуация многолетнего, затяжного конфликта между ними. Поэтому развод - не худшее решение, но, чтобы предотвратить его травматичное влияние, необходим зрелый подход к этому вопросу со стороны обоих родителей. А, значит, в этой ситуации нужна своевременная помощь психолога. И, если она не была получена, есть большой риск, что развод для ребёнка станет именно травмой, а не успешно преодолённым жизненным кризисом, и эту травму ему затем придётся самому прорабатывать у психолога. 

Иногда нам всем свойственно заряжаться чужими мыслями и чувствами. В психологии этот механизм называется интроекцией. В отличие от проекции, когда человек выносит вовне своё внутреннее содержание, при интроекции, напротив, он впускает в свой внутренний мир чужое содержание. Осуществляя проекцию, мы можем думать, что кто-то злится на нас, но, если копнуть глубже, окажется, что дело обстоит совсем наоборот - мы злимся на этого человека, но по каким-то причинам не позволяем себе пережить это чувство. При интроекции, включая в свои чувства чужие, мы можем переживать не свою злость, а ту злость, которую испытывает в контакте с нами другой человек.

 

Механизм интроекции тесно связан со слиянием и уязвимостью, ведь, как правило, мы не впускаем в себя всё содержание окружающего нас мира, поскольку фильтруем его. Другие люди могут критиковать нас или восхищаться нами, но верим мы далеко не всему. Им может не нравиться то, как мы себя ведём, либо они могут хотеть от нас чего-то другого, но мы не склонны всему подчиняться. Однако, когда включается механизм интроекции, становится трудно отличить своё от чужого. В этот момент чужое начинает восприниматься как своё, а потому человек неожиданно для себя может пойти реализовывать чужое желание или зарядиться чужим страхом.

 

Как правило, феномен принятия интроекта обусловлен повышенным доверием к той личности, от которой он был принят, либо ситуацией повышенной уязвимости человека. Например, гораздо охотнее мы прислушиваемся к мнениям близких для нас людей. И тогда мамина или папина фраза "да кому ты будешь нужен без высшего образования" или "тогда никто не возьмёт тебя замуж" может стать руководством к действию для человека, который не очень был хотел делать что-то, чего от него хотят родители, и при других обстоятельствах отнёсся бы к этому критично. Точно так же травмирующей порой оказывается безобидная фраза друга или подруги, ведь кажется, что это близкий человек, и он не причинит зла, а в кризисной ситуации к этому человеку есть запрос на помощь. И тогда совет друга вновь падает на почву, которая готова его принять, а человек незаметно для самого себя принимает то, с чем он, на самом деле, не согласен.

 

Что же происходит после того, как интроект был принят? В отличие от сознательно принятых человеком решений или мнений, переживание интроекта часто сопровождается чувством сильного дискомфорта и внутреннего конфликта, поскольку, сознательно соглашаясь с чем-либо, человек успевает переварить некий опыт, а интроект "проглатывается", но не пережёвывается и не переваривается, а потому сильно мешает. В психологической работе интроекты могут проявлять себя, когда речь заходит о каких-либо иррациональных установках или убеждениях клиента, которые мешают ему жить, двигаться вперёд и расти, но которые он никак не может обосновать или вписать в свою картину мира. Психолог обычно просит рассказать об этих убеждениях поподробнее, привести конкретные примеры и аргументы, и вдруг оказывается, что, на самом деле, деструктивное убеждение уходит своими корнями в какой-то случайный диалог или является брошенной сгоряча фразой близкого человека.

 

Чем больше интроектов копится в психике человека, тем дальше он от контакта с самим собой, поскольку его психику засоряют усвоенные, но не переработанные чужие мысли, чувства и желания. Так, например, находясь рядом с кем-то, переживающим сильный страх, другой человек проникается этим чувством, и даже, когда эта связь разорвана, чувство может продолжить преследовать его и мешать ему жить. В этом случае психотерапевтическая работа подобна генеральной уборке - вместе с психологом клиент ищет те чувства и мысли, которые были некритично усвоены им от других людей, и начинает подвергать их критике, т.е. разбираться в том, полезную или вредную функцию они выполняют сейчас, при каких обстоятельствах, в каком контексте и для чего это было сказано, какой посыл скрывался за конкретным интроектом, как он был понят и принят клиентом. 

 

Работа с интроектами, в конечном итоге, приводит к тому, что человек символически расчищает поле своей психики для нового опыта, место которому трудно найти, когда всё пространство занято чужими "не трогай", "не ходи", "нельзя", "делай то", "не делай этого", "никогда" и т.д. Расчищая все эти установки и убеждения, человек находит дорогу к самому себе, получая возможность сформировать что-то своё, а, мысленно отдавая не свои чувства тем, кому они по-настоящему принадлежат, он освобождает место для новых переживаний. 

 

Некоторые интроекты лежат на поверхности, и тогда в терапии легко обнаружить их корни, другие въедаются очень глубоко. Так, например, иногда человек обнаруживает, что всю жизнь страдал от страха своего отца, своей матери или своего друга детства. И тогда работа непосредственно с самим страхом может не привести к успеху, ведь страх принадлежит не самому клиенту - он изначально чужой.

При обнаружении интроекта недостаточно просто понять, что это чужая мысль или чужое чувство. Важно также восстановить то, при каких обстоятельствах и почему человек стал уязвим к нему, как он его принял, какие механизмы этому способствовали, чтобы в дальнейшем он мог позаботиться о профилактике подобного опыта. 

Феномен конкуренции в отношениях - частое явление, и оно встречается как в дружеских, так и в романтических или даже семейных отношениях. Бывает и так, что человек избегает отношений из-за страха конкуренции или специально выбирает тех партнёров, с которыми точно не будет конкурировать - заведомо лучше или хуже себя, либо из других сфер деятельности. В этом случае страх перед конкуренцией является её обратной формой, инверсией, ведь человек заранее знает о своей склонности конкурировать, предполагает её негативное влияние на отношения и стремится выстраивать отношения так, чтобы избежать конкуренции.

 

С одной стороны, конкуренция в отношениях задаёт им динамику и подстёгивает мотивацию. Если человеку трудно организовать и замотивировать себя самому, появление рядом того, на кого он мог бы ориентироваться, побуждает его активно стремиться к успехам, работать над собой. С другой стороны, тема конкуренции тесно связана с темой власти, а, согласно Юнгу, власть и любовь вряд ли совместимы друг с другом. Конкуренция с близким человеком обедняет наше переживание близости, сеет недоверие в отношениях, отдаляет нас от того, кто мог бы нас поддержать.

 

Иногда конкуренция в отношениях проявляется в открытых, а иногда - в незаметных и подавляемых формах. Не всегда просто признать зависть к близкому другу или партнёру, желание стать в чём-то равным ему или даже лучше его. В отношениях часто есть негласное табу на конкуренцию, ведь успехам близкого принято радоваться, а не завидовать им. Но в некоторых случаях чувство зависти перевешивает, а чувство собственной неполноценности на фоне того, кто кажется успешнее, оказывается разъедающим.

При столкновении с конкуренцией в отношениях, прежде всего, важно попробовать разобраться с проекциями. Так ли друг или партнёр успешен в тех областях, в которых хотелось бы достичь успеха тому, кто конкурирует? Не является ли зависть проекцией на близкого человека своей ресурсной, но не присваиваемой части? Когда, как и почему возникла ситуация сравнения себя с другим, какие поводы и основания для этого имели место?

 

В некоторых случаях можно открыто обсудить с близким человеком проблему конкуренции. Возможно, эти отношения являются взаимными, и тогда они завязаны на общих или комплементарных паттернах. И тогда важно, как обе стороны переживают эту конкуренцию, способны ли они извлечь из неё пользу, перевести её в конструктивное русло или, скорее, чувствуют, что конкуренция разрушает их отношения.

Конкуренция в отношениях также тесно связана с нарциссическими ожиданиями человека от самого себя и удовлетворённости реализацией этих ожиданий. Если человек ждёт от себя слишком многого, предъявляет к себе завышенные требования и не может соответствовать им, эта тема для него является крайне заряженной. И тогда в отношениях с другими он автоматически обращает внимание на то, как дело обстоит со сложной для него темой у них. Например, в случае, когда главной целью человека является зарабатывание как можно большего количества денег, он может невольно интересоваться или проявлять повышенное внимание к тому, сколько зарабатывают его друзья, и раниться тогда, когда они превосходят его в уровне доходов, чувствовать себя неполноценным на их фоне.

 

В ряде случаев конкуренция в отношениях связана с чувством собственной неполноценности и защитой от близости. Так, когда человек чувствует, что он недостоин любви и уважения, он начинает сомневаться в том, кто проявляет к нему эти чувства, и искать то, за что можно было бы его любить, не веря в бескорыстность и безусловность симпатии другого человека. И тогда возникает закономерный вопрос - как так получилось, что меня полюбил и оценил человек, который гораздо лучше, умнее, успешнее? В этом случае на первый план выходят внешние показатели и ценности, но игнорируется внутренняя сторона отношений - то, каким образом происходит глубинное и подлинное взаимодействие между людьми вне зависимости от их социальных статусов или успехов.

 

Конкуренция в близких отношениях также может говорить о сильной потребности человека в соревновательности. Возможно, человек является борцом по духу, хотел бы соперничать с другими людьми и заряжаться от этого энергией, но почему-то не позволяет себе этого делать в более открытом и широком пространстве. И тогда вместо того, чтобы участвовать в конкурсах, активно продвигать самого себя, социализироваться, бороться за своё место под солнцем, он предпочитает конкурировать в близких отношениях, поскольку эти отношения являются наиболее безопасной средой. А проиграть другу или партнёру менее катастрофично для самооценки и чувства самоценности, чем проиграть кому-то публично.

Конкурируя в отношениях, человек, с одной стороны, пытается защитить собственную уязвимость, ведь, если он в чём-то лучше, выше, сильнее своего друга или партнёра, ему будет легче пережить ссору или разрыв с ним, легче обесценить этого человека, если вдруг тот причинит боль. С другой стороны, эта борьба не всегда заканчивается победой, и тогда конкурирующий обнажает свою уязвимость, подменяя близость борьбой и сводя многоплановые отношения к соревнованию.

Слияние в отношениях естественно на первом их этапе - когда партнёры только знакомятся друг с другом, испытывают друг к другу сильные чувства и начинают отношения. На этапе слияния больше замечаются сходства, чем различия, и партнёры могут переживать ощущение единения, как будто они являются одним целым, во всём самом главном согласны друг с другом и не хотят расставаться даже на короткое время. 

Своими корнями переживание слияния и то, насколько человеку комфортно в нём, уходит в ранние детские отношения с мамой, в возраст младенчества, для которого как раз был характерен этап слияния. И, если на этом этапе человек не смог насытиться чувством безопасности или впоследствии отделиться от мамы, в дальнейшем он будет стараться продлить чувство слияния, что негативно скажется на построении отношений. 

 

Помимо первого этапа, отношения проходят и дальнейшие этапы развития, на которых снимаются проекции и обнаруживаются различия между партнёрами. Это могут быть бытовые разногласия или разница во взглядах. Партнёры обнаруживают, что, на самом деле, являются совершенно разными людьми, и у каждого из них есть свои потребности, желания, мысли, мнения, которые не всегда совпадают с таковыми у другого. В момент таких осознаний между ними могут возникать конфликты, ссоры, и основная цель этапа сепарации в том, чтобы осознать, что они разные, но могут быть вместе, поскольку между ними есть точки соприкосновения, они могут договариваться и уживаться друг с другом. Либо, наоборот, партнёры понимают, что первичная влюблённость и этап слияния были целиком порождены проекциями, а при столкновении с реальностью их ожидания от отношений не могут реализоваться, и тогда они расстаются.

 

Однако увлечённость переживанием слияния мешает этапу сепарации, когда вместо того, чтобы осознавать различия и более реалистично воспринимать друг друга, оба партнёра или кто-то из них продолжает длить этап слияния вопреки тому, что уже пришло время для сепарации. Это происходит из-за ранних детских травм, комплекса брошенного, страха покинутости и одиночества, несформированной идентичности и страха перед тем, чтобы быть собой. И тогда в отношениях нарастают конфликты из-за того, что партнёры пытаются совместить несовместимое, либо один из них хочет переделать другого так, чтобы тот полностью вписался в его проекцию или был таким же, как он, не имея права быть другим человеком. В итоге получается, что слияние уже невозможно удержать, но и сепарации не происходит, и такая ситуация порождает зависимые отношения.

 

В отличие от естественного первого этапа слияния, который даёт обоим партнёрам ресурс приятных моментов и воспоминаний, чтобы затем им было легче вместе проходить через кризисы, неестественное, искусственно удерживаемое слияние в зависимых отношениях заставляет кого-то из партнёров или обоих жертвовать собой и своими интересами для поддержания зависимости. И вместо ресурсного состояния слияние превращается в удушье и пытку - в отношениях наступает застой, партнёры не могут отделиться друг от друга, чтобы получать новый опыт и обмениваться им, они начинают бурно ссориться и столь же бурно мириться, и в итоге отношения истощают обоих вместо того, чтобы наполнять силой и радостью.

С точки зрения юнгианской психологии, которая рассматривает любые психологические феномены сквозь призму архетипов, состояние слияния в любви отражено архетипом андрогина, представленном в платоновском мифе. В диалоге "Пир" Платон изложил миф о целостных первосуществах, которые были разделены Зевсом за их гордыню, и на первом этапе разделения они страдали от невозможности воссоединения, а затем Зевс сжалился над ними и дал им возможность воссоединяться в любви. В результате разделения они утратили первоначальную целостность, но обрели способность любить друг друга и создавать пары, что было бы невозможно, если бы они не были разделены, ведь тогда целостное мужеженское, женско-женское или муже-мужское существо вынуждено было бы любить самого себя.

Из этого мифа можно извлечь очень ценные смыслы для понимания того, как устроены отношения. А именно - для любви нужно, чтобы имели место быть двое, а не только один. Т.е. необходимы не только встречи, но и расставания, не только контакт и согласие в нём, но и отдых от контакта. Не только сходства, но и различия. Чтобы любовь была возможной, нужна встреча двух разных людей, которые могут в чём-то сойтись и дополнить друг друга. И тогда стремление к абсолютному слиянию оказывается нереалистичным, ведь на свете нет двух абсолютно идентичных друг другу людей, а, если бы и были, им было бы слишком скучно друг с другом, ведь они бы ничем не смогли обменяться.

 

Тоска по вечному слиянию не всегда приводит к зависимым отношениям. Иногда она побуждает человека проходить лишь первый этап отношений, напитываться энергией и соскакивать со второго этапа, когда начинается осознание различий, поскольку этот этап становится для человека невыносимым. Таким образом, избегание этого этапа может вести и к контрзависимости, и к неспособности строить длительные отношения и находиться в партнёрстве, а не в монаде. Но эта трудность решаема в психотерапии и, чтобы решить её, важно проработать как тему собственного "я", своей идентичности и способности быть в гармонии наедине с собой, так и тему Другого - кто он для человека, каков его образ, чем он притягивает и пугает и почему так важно слияние, в котором ему нет места.

Сайты и приложения для знакомств - удобные площадки для поиска партнёров для тех людей, у которых мало свободного времени, либо которые ограничены в выборе партнёра в своём ближайшем окружении. Например, бывает так, что человек проводит всё время на работе, пребывая в окружении людей своего же пола. Или живёт слишком далеко от центра крупного города. Или по иным причинам не может встретить партнёра в реальной жизни. Сайты знакомств дают надежду, поскольку, пользуясь ими, человек выходит за рамки пространственно-временных ограничений. Он может познакомиться с кем-то, кого никогда не встретил бы в реальной жизни, написать и ответить в любое время. 

 

С другой стороны, сайты знакомств представляют собой довольно отчуждённое пространство, где некоторые люди проводят время годами, так и не найдя постоянного партнёра, другие жалуются на то, что получают сообщения грубого или оскорбительного содержания, третьи и вовсе попадают в зависимость от сайтов знакомств. И у этих феноменов есть свои психологические причины.

 

Во-первых, широта выбора на сайтах знакомств создаёт ситуацию рынка и значительно снижает в глазах пользователя ценность и глубину каждого отдельного контакта. На сайте знакомств представлено очень много разных анкет, и большинство из их владельцев пытаются выставить себя в наиболее привлекательном свете - загрузить самые лучшие фотографии, написать о себе что-то хорошее. И из этих анкет можно свободно выбирать: не сложилось общение с кем-то одним - написать другому, либо написать сразу 10 людям в надежде, что ответит хоть кто-то. Но, одновременно ведя диалог с 10 людьми, трудно представить себе ситуацию полноценного эмоционального самораскрытия и вовлечения в контакт хотя бы с одним из них. С точки зрения поиска пары, эта бесконечность выбора и пополнения сайта знакомств всё новыми анкетами создаёт столь же бесконечную ситуацию ожидания и перебора вариантов. Человек всегда знает, что впереди ещё много вариантов, а, значит, вовсе не обязательно останавливаться на одном из них, и проходящие варианты всегда будут хуже возможных, поскольку именно на возможные легче всего проецируется стремление найти кого-то идеального.

 

Во-вторых, сайты знакомств, как правило, позволяют человеку сохранять анонимность - представиться любым именем, загрузить любые фотографии, указать любую информацию о себе. Такая анонимность способствует тому, что некоторые люди могут начать самоутверждаться на сайтах знакомств или использовать их в качестве площадки для мошенничества. Если вокруг много людей, с которыми нет контактов в реальной жизни, и они вряд ли когда-то случатся, человек может решить, что всё дозволено, и свободно выражать свою обиду на жизнь и противоположный пол посредством обидных и оскорбительных сообщений. На сайтах знакомств также могут попадаться люди с мотивациями, далёкими от светлых и высокоморальных. Обратной стороной анонимности и необязательности сетевого общения являются связанные с ним опасности.

 

В-третьих, на сайтах знакомств далеко не все люди находятся в активном поиске пары и не все пребывают в стремлении её обрести. Заходить на сайты знакомств люди могут с самыми разными мотивациями - пообщаться, расширить кругозор, отвлечься от повседневных проблем, излить кому-то душу, узнать что-то новое, пофлиртовать. У части пользователей может быть стабильный партнёр или даже брак, другая часть пользователей может не стремиться к отношениям в данное время. Поэтому отличить тех, кто по-настоящему заинтересован в создании отношений, бывает трудно. 

 

В-четвертых, поверхностный, неопределённый, полуанонимный и ни к чему не обязывающий формат общения на сайтах знакомств некоторые люди пытаются компенсировать прямыми и чёткими вопросами по существу, либо скорым предложением встреч, что также не является эффективным. Чаще всего попытки компенсации нехватки реальности в этом пространстве предпринимают мужчины, а женщины обычно пугаются столь резких и поспешных шагов. Например, мужчины часто предлагают встретиться сразу, без всяких предварительных диалогов. Но откуда женщина знает, что этот мужчина достаточно адекватен, что он не маньяк, и что ей, действительно, стоит тратить на него свободное время, ведь в день ей поступает от 10 до 100 и более подобных предложений? Аналогично могут пугать и предложения сразу созвониться, поскольку таким образом человек уже даёт кому-то незнакомому данные, по которым его можно вычислить. Неудачными оказываются и попытки допроса незнакомцев с первых же минут переписки - "а у тебя точно нет мужа?", "а ты ищешь серьёзных отношений?", "детей хочешь?". В первые минуты знакомства такие вопросы являются неуместными и отражают функциональный подход к человеку, когда ищется не личность, а кто-то, кто подойдёт по определённым критериям. Не говоря уже о том, что на эти вопросы также можно отвечать что угодно.

 

В-пятых, внутренняя структура сайтов знакомств, в целом, способствует дегуманизирующему и функциональному общению, поскольку партнёры ищутся и выбираются на этих сайтах, подобно вещам. Экспресс-формат общения и обилие возможностей препятствуют формированию личностного отношения к собеседникам, превращая их для пользователя в картинки и буквы на экране, в результате чего люди воспринимаются слишком плоско, а из плоско воспринимаемых людей очень сложно кого-то выбрать.

 

В-шестых, из-за недостатка или возможного искажения информации сайты знакомств являются отличным местом для проекций. Для установления контакта, близости и общности на таких сайтах изначально складывается неестественная ситуация, что приводит к реализации в подобных пространствах механизмов идеализации и обесценивания, переоценке и недооценке собеседников и, в конечном итоге, к отчуждению, а не контакту. Если в реальной жизни мы встречаемся и знакомимся с людьми в естественной ситуации, когда контакт зачем-то нужен (например, по работе, по учёбе, случайно разговорились в очереди, в транспорте, в ожидании чего-то), на сайтах знакомство происходит ради самого знакомства, и нет возможности оценить, как этот человек ведёт себя в реальной жизни - как он смотрит и жестикулирует, какая у него мимика, как он ведёт себя в разных ситуациях, каков он здесь и сейчас, в реальном времени и пространстве. В результате знакомство происходит на слишком большой не только пространственной, но и психологической дистанции, что значительно снижает шансы на его успех. 

 

Таким образом, сама структура сайтов знакомств, скорее, препятствует, чем способствует успешному поиску партнёра, однако встречаются случаи, когда удачные знакомства происходят и там, ведь встретить потенциального партнёра можно, в принципе, где угодно - и в общественном транспорте, и в очереди, и в интернет-споре, и даже на сайте знакомств. Но, чтобы увеличить вероятность этой встречи, важно сохранять внимание к себе, открытость к другим и сознательное отношение к тому, кто именно, зачем и в каких условиях сейчас ищется.