Публикации с тегом деструктивные отношения (24)

В практике психолога часто возникают ситуации, когда на приём приходит один из супругов/партнёров с твёрдым намерением лучше понять, а то и изменить другого. Это может быть муж, у которого никак не получается наладить сексуальный контакт с женой, или жена, которая не понимает, почему ей изменяет муж, но раз за разом не получает от него внятного ответа. Отчаявшийся и покинутый в парном контакте человек идёт к психологу с надеждой узнать о своём партнёре что-то такое, о чём умалчивает партнёр, а то и обрести какие-то рычаги воздействия на этого партнёра. 

 

Что в этом случае психолог может предложить клиенту, каковы его возможности и ограничения?

Пожалуй, начну с ограничений, поскольку в данной ситуации они наиболее очевидны. К сожалению, психолог - не экстрасенс, и он не может знать, что происходит в мыслях и чувствах другого человека, который, тем более, отсутствует на приёме. Описание партнёра клиентом содержит не только реальный образ, но и личные проекции клиента, из-за чего образ описываемого им партнёра может быть значительно искажён. Понимая эти ограничения, психолог, как правило, интересуется фактами и тем, как эти факты влияют на состояние того клиента, который сидит в кабинете. Например, клиент может рассказывать, что партнёр ведёт себя просто ужасно, игнорирует просьбы, не проявляет никакого уважения, обесценивает и бесконечно упрекает. Чтобы разобраться в ситуации, психологу важно прояснить конкретику - что именно говорит и делает партнёр и как реагирует на эти слова и действия клиент.

 

В промежутке между реальным действием партнёра и реакцией клиента на него обычно есть место для интерпретации. К примеру, "если партнёр долго не отвечает на звонки, значит, он не любит меня". Связь между первым и вторым кажется клиенту очевидной, но именно она причиняет ему боль и страдания. Не столько само действие или бездействие, сколько его интерпретация. И именно интерпретация является мишенью терапевтического воздействия. Так, психолог может предложить подвергнуть эту интерпретацию сомнению и заменить её какой-то другой. Например: "Почему вы так уверены, что он не отвечает вам на звонки, потому что не любит вас? Может быть, он занят или нуждается в отдыхе?". Или: "Так ли это ужасно, если ваш партнёр не всегда отвечает на звонки? Почему для вас это так критично?". В ситуации, когда речь идёт о другом человеке, психолог может выдвинуть какие-то предположения, предложить интерпретации, но сказать точно, что думает и чувствует другой человек, психолог не может. 

 

Второе важное ограничение работы с таким запросом - психолог никак не может влиять на партнёра клиента. Если у клиента есть запрос на изменение партнёра, его обработку или алгоритм "как лучше вести себя с ним, чтобы убедить его", "что мне делать с с ней, чтобы она поняла", этот запрос невозможен для разрешения. Другого человека мы не можем менять не только из-за ограничений этики, но и из-за технических ограничений. Если другой человек не хочет чего-то делать, нет средств заставить его захотеть. Поэтому при запросах на изменение другого человека задача психолога - вернуть клиента к самому себе, к его потребностям и чувствам, к тому, как бы он сам хотел и мог измениться. Например, какой вклад клиент вносит в то, чтобы ситуация была именно такой. Не замечает ли он за собой, что совершает повторяющиеся действия, которые раз за разом не приводят к успеху? Каким образом он строит коммуникацию? Насколько доходчиво он сообщает о своих потребностях? Как он обращается со своими потребностями и переживаниями, что он предпочитает делать со своей фрустрацией? Именно обращение клиента с самим собой в отношениях и является главной мишенью терапии. Если клиент испытывает дискомфорт от действий партнёра, почему он не поговорит об этом с партнёром? Что мешает ему позаботиться о своём комфорте и ради чего он им жертвует? Ставит ли он на первое место себя или другого человека? Зачем, в конце концов, он терпит отношения, которые его не устраивают? И все эти вопросы про то, чтобы вернуться к себе, к своему "я", а не питать пустую и бессмысленную надежду изменить кого-то другого. 

 

Подводя итоги, психотерапия - это, прежде всего, про себя. Про то, чтобы разобраться в себе, понять себя и изменить себя. Изменить свою реакцию, своё отношение, принять свои чувства и начать действовать по-другому. Парная терапия - про то, чтобы изменились оба. Но нет таких средств, которые могли бы изменить кого-то другого без его согласия. Любые манипуляции приводят лишь к ситуативным изменениям - возможно, сейчас, в конкретный момент, другая сторона и поддастся на них, но в длительной перспективе без личного желания она не изменится. Именно поэтому запросы на "лучше понять и изменить кого-то другого" продуктивнее переформулировать так, чтобы лучше понять и изменить самого себя в контакте с другим. 

В здоровых отношениях есть место как близости, так и автономии. Это означает, что у пары есть пространство для общих интересов и времяпрепровождения, точки соприкосновения и сходства, но в то же время есть и пространство, где каждый мог бы побыть наедине с собой или с другими людьми, отдохнуть, восстановиться и набраться свежих впечатлений.

 

В созависимых отношениях пространства для автономии и отдельности нет - партнёры постоянно находятся в слиянии, что провоцирует ссоры и конфликты, т.к., если полностью отсутствует автономия, отношения становятся перенасыщенными, поскольку такая пара отгораживается от обмена энергией с миром.

 

Другая крайность, борьба за собственную автономию, наблюдается у контрзависимых личностей. Часто такие люди избегают отношений или избегают контакта в них. Для партнёра они постоянно заняты и недоступны, порой даже если находятся рядом. Такие люди могут не отвечать на звонки и сообщения, пугаться внимания, надолго пропадать из отношений и внезапно возвращаться. В созависимом паттерне преобладает тенденция к близости, в контрзависимом - к автономии, а для здоровых отношений необходимо гармоничное сочетание этих тенденций.

 

 

Во-первых, важно, чтобы партнёры уважали не только сходства, но и различия друг в друге. Для этого можно попробовать периодически обсуждать - чем мы различаемся, в чём мы разные и как эти различия помогают сохранить баланс в паре. Какие-то различия способствуют взаимному дополнению (например, если один партнёр очень общительный, а второй - нет, первый может знакомить второго с новыми людьми, расширяя его круг общения, а второй - открывать первому ценность и глубину уединения). Другие различия могут создавать конструктивное напряжение в паре, когда партнёрам интересно друг с другом и всегда есть, что обсудить, потому что они не похожи друг на друга и могут дать друг другу свежий взгляд на проблему. 

 

Во-вторых, стоит позаботиться, чтобы у каждого из партнёров было своё личное пространство, и оно уважалось другим. Например, личный дневник, в который партнёр никогда не заглянет без спроса, время для уединения, свои друзья и знакомые, свои увлечения и интересы - всё, что даёт человеку возможность вернуться к себе. Если человек жертвует этим пространством ради другого, либо полностью втягивает другого партнёра в своё личное пространство, возникает дисгармоничная ситуация, которая со временем приводит к тому, что партнёрам становится нечем обмениваться. Находясь постоянно только рядом друг с другом и не позволяя себе временно отойти на дистанцию, они могут стать скучными друг другу, поскольку эта ситуация препятствует развитию каждого из них.

 

В-третьих, в отношениях важно, чтобы оба партнёра твёрдо, но экологично обозначали свои границы и уважали границы друг друга. Личные границы могут касаться определённых предпочтений и их отсутствия (не стоит делать то, что не нравится, или соглашаться на это, переступая через себя), желаний или нежеланий (в здоровых отношениях один партнёр может свободно сказать другому, что сейчас не хочет идти гулять, и второй отнесётся к этому нежеланию с пониманием), взглядов и принципов, а также других аспектов жизни, в которых для каждого ценно сохранять верность себе и согласие с собой. 

 

В-четвёртых, хорошо, если каждый партнёр может чётко обозначать свои потребности, обращаться к другому с просьбой, но при этом уметь брать ответственность за свои потребности. Автономия подразумевает, что мы являемся самостоятельными и самодостаточными людьми, но это не значит, что мы совсем не нуждаемся в других. Иногда приятнее получить тепло и внимание от другого человека, чем позаботиться о себе. Однако другой человек имеет свои ограничения - он может находиться в стрессе, болеть, не быть в ресурсе, не быть готовым конкретно сейчас оказывать поддержку или оказывать её в конкретной форме, и на всё это он имеет полное право. Поэтому можно проговорить потребность, разместить её в поле отношений, но не стоит делать её зависимой от партнёра. Если партнёр не может её удовлетворить, самое время включить свою автономию и подумать о том, как мы можем позаботиться о себе.

 

В-пятых, часто пространство отношений хорошо структурируют договорённости и совместно составленные правила. Опираясь на прошлые ситуации, можно составить список простых договорённостей или правил, которые соблюдают оба партнёра. Например, не выяснять отношения по четвергам, регулярно ездить куда-то раз в месяц, не читать личные переписки друг друга с друзьями, не делать преждевременных выводов, а сначала спросить у партнёра, как он видит ситуацию. Важно, чтобы эти правила составлялись с учётом потребностей обоих партнёров и могли быть гибкими, т.е. в случае необходимости эти договорённости со временем могут пересматриваться.

Ключевым фактором сохранения автономии в отношениях является сохранение собственного "я". Если мы теряем его при встрече с другим человеком, мы теряем и собственную автономию, из-за чего впоследствии сильно страдают и отношения. Сохранить своё "я" означает бережно отнестись к своим особенностям, отличиям от другого и личному пространству не в бегстве от другого, а в открытости диалогу с ним. 

Читаю Фуко и думаю о том, что слишком много проблем в любых межличностных отношениях вертится вокруг мнимой проблемы власти. Пустой вопрос: кто выше, а кто - ниже. Особенно, кстати, это касается гендерных проблем. Но затрагивает и другие сферы жизни. Например, "а как же я, такой великий талант, буду курьером подрабатывать - унизительно". Но не было никакого позора в том, что Бёме был сапожником; это не помешало ему создать прекрасную философию.

 

А на самом-то деле власти нет, это битва за пустой орех. Есть всякие награды, которые люди придумали (они не объективны, как и все социальное - оно относительно, специфично для культуры и временно, на него нельзя опираться). Есть неравное распределение - твой потенциал здоровья, условия, в которых ты вырос. На этом вся власть над тобой природы и социума заканчивается. Но её пытаются искусственно удержать какими-то мифическими символами отличия. И специально все так устроено, чтобы создать мнимую проблему власти, но никогда нельзя было ее решить. Чтобы ты был вынужден все время ставить себя в позицию ниже, заслуживая позицию выше. А власть недосягаема, потому что ее нет. Идея власти создана, чтобы использовать людей, - чтобы мотивировать их кому-то служить в надежде получить ее.

Проблема власти типично стоит и во всяких гендерных/отношенческих вопросах по типу "не буду унижаться - первая не напишу". Или в попытке вычислить соотношение - мол, я с такими-то регалиями, а ты - нет => я лучше, а ты хуже, и главное - не быть ниже. Но, если ты "выше", то ты выше на фоне кого-то, кто "ниже", а с какой стати ты решил, что кто-то ниже тебя? Для этого нет оснований, и отсюда религиозная легитимация власти - от бога, бог так решил.

Всему этому можно противопоставить гештальт-психологию и терапию, которая рекомендует откликаться непосредственно на свое чувство и переживание, а не на всю эту мишуру статусов "выше/ниже". Проживать свою жизнь подлинно вместо того, чтобы изводить себя вопросом "а что обо мне подумают, как меня оценят?", когда в большинстве случаев о тебе не думают ничего, а думают о том, что подумали о них ;) . Задаваться вопросами, хочу я сейчас чего-то или нет, интересен мне кто-то конкретный или нет. Если есть импульс, осталось только найти форму для его воплощения. И в реализации таких спонтанных импульсов проблема власти полностью исчезает. В импульсе/отклике нет "выше" и "ниже", т.к. все импульсы одинаково важны и ценны. Помимо философии, ты можешь любить заниматься сапогами. Или предпочитать, потому что так тебе лучше, легче и удобнее. И не надо думать о каких-то статусах, потому что, по сути, нет никаких людей, которые бы были выше или ниже тебя. Есть люди с другими предпочтениями и интересами, которые могут сходиться или расходиться с твоими. И хорошо, когда каждый следует чему-то своему, непосредственному, находя для этого культурную форму. Именно культурная форма страхует от беспредела и насилия. Один и тот же импульс может быть выражен по-разному. В культуре этих форм полно, но созданию новых форм и творческой адаптации она тоже открыта.

Среди прочих общественных стереотипов, темы пола и возраста - самые популярные по количеству созданных вокруг них мифов. В зависимости от культуры, полу могут приписываться совершенно разные, порой взаимно исключающие друг друга характеристики. В юнгианском подходе такие противоречия разрешаются посредством анализа разных архетипов женственности и мужественности, какие-то из которых представляют собой крайние формы конвенциональных проявлений фемининности/маскулинности, а другие тяготеют к андрогинным вариантам. 

 

Как и тема пола, тема возраста играет важную роль структурирования хаоса в социальном пространстве. На основании возраста человеку могут быть приписаны характеристики большей ригидности или спонтанности, опытности или наивности, вялости или энергичности. Но в качестве ограничения применимости подобных стереотипов выступает принципиальная уникальность личностного опыта каждого конкретного человека, которая не измеряется в количестве прожитых лет. Заостряя внимание на возрастных особенностях, мы оставляем за кадром опыт конкретного человека - то, какой интенсивности были пройденные им личностные кризисы; то, чем он наполнял время своей жизни все эти годы.

 

Стереотипы по поводу пола и возраста распространяются и на аналитическое пространство, в котором они предстают в качестве проекций на аналитика определённого содержания психики клиента. Выбирая аналитика, клиент может придерживаться устоявшегося в его жизни мнения, что мужчины (или женщины) понимают его лучше, либо что аналитик-мужчина будет более жёстким или менее эмпатичным, чем женщина. На аналитика старше по возрасту легче спроецировать родительскую фигуру, с аналитиком равного возраста - попытаться отыграть сиблинговую конкуренцию, а по отношению к аналитику младше занять более безопасную позицию "старшего" или "спасающего", которая защищает от переживания уязвимости, а, значит, ограничивает сам процесс анализа в том, чтобы подступиться к ней. Аналитики женского пола старше часто становятся для клиентов носителями проекции матери, аналитики младшего возраста - проекций Анимы, как и наоборот для женщин. Аналитики-ровесники своего пола могут воплощать архетипы соратника или антагониста. 

 

Такого рода проекции могут быть отправной точкой для начала анализа, ведь трудно даже начать процесс, если по отношению к людям определённого пола совсем нет доверия, а люди определённой возрастной категории вызывают ужас. Однако в процессе анализа такие проекции неизбежно подвергаются переплавлению. Аналитик старше фрустрирует клиента тем, что не соответствует возложенным на него детским ожиданиям, не даёт советов, наставлений и предписаний, а выступает в исключительно аналитической, а, значит, личностно равной по отношению к клиенту позиции. С аналитиком младше в процессе анализа могут разворачиваться противоречивые процессы переноса, когда, с одной стороны, он выбран в качестве безопасного, но в более длительном контакте привычные деструктивные паттерны взаимодействия с людьми вскрываются даже с ним, и он не соответствует проекции абсолютно безопасной фигуры, если в основу выбора положен принцип опасности/безопасности. В процессе анализа эта тема начинает разворачиваться в динамике, а от начального и поверхностного взаимодействия на уровне социальных масок клиент и психолог переходят к глубинному, личностному измерению контакта, что неминуемо поднимает те самые острые проблемы, которых, возможно, пытался избежать клиент, выбирая потенциального аналитика по принципу привычного стереотипа. 

 

Предпочитаемые клиентом половозрастные характеристики аналитика могут быть подвергнуты рефлексии как в кабинете психолога, так и в самоанализе, если эти предпочтения становятся устойчивым стереотипом или пересекаются с предпочтениями в какой-либо иной сфере жизни. Например, позиция "всегда выбираю только женщин, никакого анализа с мужчинами" - повод задуматься о тех внутренних ограничениях в выборе не только аналитика, но и круга общения, которые вряд ли можно преодолеть, продолжая выбирать тот же самый стереотип. Для преодоления этих ограничений было бы полезнее, напротив, попробовать что-то новое, сделать иной выбор и понаблюдать за собой в нём.

 

Аналогично половозрастные предпочтения в выборе аналитика могут являться формой сопротивления, когда, например, выбирается аналитик старше для того, чтобы он заменил родителя, а не для того, чтобы разобрать с ним раннюю динамику своих детско-родительских отношений и освободиться от её влияния. Или выбирается аналитик определённого возраста и пола для конкуренции с ним и отреагирования подкреплённого стереотипами отношения к определённой половозрастной категории. В таких случаях половозрастной выбор является не точкой входа в анализ, а проявлением внутреннего конфликта между запросом на помощь и теми потребностями, которые ему противоречат. Поэтому, чтобы суметь извлечь из анализа максимальную пользу, важно заранее проанализировать стоящие за таким выбором мотивы и сознательно подойти к вопросу, честно признавшись себе в том, почему выбирается именно такая категория специалистов, чем она особенно примечательна, что именно сейчас проецируется на аналитика и ожидается от процесса работы с ним, исходя из его пола и возраста, и почему именно в этом человеке возможно разместить надежду на исцеление.

Проблемы отношений разрешаются только отношениями и в отношениях, именно поэтому важно прорабатывать их не в одиночестве, а в терапии. В терапии клиент получает возможность побыть в безопасном пространстве принятия, которое в то же время имеет свои границы и рамки. Психолог слушает его, задаёт уточняющие и терапевтические вопросы, интерпретирует, проявляет интерес, внимание и уважение к личности клиента, благодаря чему клиент чувствует и понимает, что он, в принципе, может быть ценным и важным для другой личности. 

 

Помимо принятия, в терапевтическом пространстве есть и фрустрация. Например, границы не всегда могут нравиться клиенту - кому-то хотелось бы, чтобы психолог был готов выслушать его и вне сеансов, либо проявить к нему больше сочувствия. Кто-то другой может быть периодически недоволен интерпретациями, т.к. комфортнее чувствует себя тогда, когда терапевт максимально точно отражает его. 

 

Для хода терапии важны как моменты сближения, так и моменты отдаления. Важно проговаривать, как клиент переживает их, что чувствует в эти моменты. Например, когда терапевт внимательно слушает его, принимает и попадает в точку - каково клиенту быть с этим здесь и сейчас? И кто-то благодаря терапевтическому принятию чувствует себя увереннее и ощущает облегчение (наконец-то кто-то выслушал, понял и принял!), а кто-то другой может проявлять недоверие, которое подспудно выражается в мыслях "да он меня слушает только из-за того, что получает за свою работу деньги!", "на самом деле я ему не интересен, но он никогда мне об этом не скажет", "он просто проявляет профессиональную вежливость!". 

 

Аналогично и в случаях, когда в терапии возникают моменты несогласия и отдаления, полезно отследить, как клиент реагирует на эти моменты. Может ли он видеть в них какой-то конструктив или склонен сразу же обесценивать терапию или искать другого психолога, с которым будет чувствовать себя в большем слиянии.

 

Любые моменты терапевтических отношений являются значимыми, поскольку они отражают то, каким образом клиент, в принципе, строит отношения с другими людьми, что чувствует в этих отношениях и чего ждёт от них. Если проблема заключается в том, что клиент не выдерживает длительных, глубоких и по-настоящему близких отношений, эта проблема будет проявляться и в анализе. Например, он может проходить терапию "заходами" на короткий срок, избегая долгой терапии и регулярного посещения психолога. Если клиент никому не доверяет, он не будет доверять и психологу. Если клиент ждёт от всех подвоха, аналогичного он будет ожидать и от терапевта. 

 

Терапевтические отношения создают безопасное пространство, в котором можно не только осознать и проговорить те паттерны, которые повторяются у клиента во всех его отношениях с людьми и вне терапии, но и изменить эти паттерны. Если он склонен прерывать контакт и уходить от подлинной близости, терапевт аккуратно обращает на это внимание, предлагая обсудить формат и содержание терапии, в которой, к примеру, клиент избегает говорить о своих проблемах, дискомфорте или контакте с терапевтом, в целом. В процессе такого обсуждения обычно выясняется, что избегающие модели связаны не с терапевтом, а с теми отношениями, в которых клиент применял их ранее и в которых эти модели приводили к успеху. Но, вероятно, они работают не со всеми людьми и не во всех отношениях. А то, что было актуально в детстве, может мешать клиенту строить отношения сейчас, уже во взрослом возрасте, в другой ситуации. Так, если в детстве мама охотно откликалась на капризы, во взрослом возрасте человек может отмечать, что партнёры или друзья, скорее, раздражаются или пугаются, если сталкиваются с чем-то подобным. 

 

Чтобы терапевтические отношения могли развернуться и стать подлинно терапевтическими, очень важно, чтобы терапия была длительной. В кратковременной терапии возможно установить первичный рабочий контакт, но на примере этого контакта невозможно отследить и изменить ту динамику внутренних процессов, которую переживает и проявляет клиент в отношениях с близкими ему людьми. 

Переживать страх естественно для человека, поскольку именно страх бережёт нас от опасных ситуаций и помогает нам сохранить жизнь. Но в некоторых случаях чувство страха мешает человеку жить и развиваться. Далеко не все страхи являются рациональными и обоснованными. Иногда человек, действительно, предчувствует какую-то угрозу, а в других случаях его заставляет бояться прошлый негативный опыт. 

 

При работе со страхом психолог обращает внимание на то, как давно и в связи с чем возник страх, какова его интенсивность, насколько он помогает или мешает клиенту, какую функцию в его психике выполняет и что за ним стоит. Например, за страхом публичных выступлений может стоять отсутствие опыта или неудачный опыт. За страхом также могут скрываться домыслы и когнитивные искажения, когда человеку кажется, что, если произойдёт то, чего он боится, случится непоправимая катастрофа. В этих случаях усилия психолога направлены на то, чтобы развенчать миф о катастрофе, т.е. декатастрофизировать ситуацию, которой боится клиент. 

 

Ещё один приём работы со страхом - образно или символически представить и детализировать страх. Применяя этот приём, психолог просит клиента визуализировать свой страх или представить его в других модальностях - как этот страх звучит, чем пахнет, какие тактильные ощущения вызывает. Представляя страх в объёме, клиент рассказывает психологу, в какой части тела и как этот страх живёт, когда становится больше и когда - меньше. Подобные образы полезно рассматривать в динамике - что происходит с этим образом, когда клиент думает о волнующем событии. Образ может не только становиться больше или меньше, но и обретать новые детали и/или терять старые, приходить в движение. На основе представленного образа можно развернуть активное воображение и начать активно менять цвет, форму, конфигурацию и динамику страха. В конечном итоге, используя этот приём, клиент под руководством психолога учится управлять собственным страхом. 

 

В гештальт-подходе работа со страхами часто проходит в рамках техники "пустого стула". Можно попробовать отсадить страх от клиента, попросить клиента занять место страха и побыть этим страхом. Когда клиент полностью идентифицируется со страхом, он проникает в самую суть этого чувства. Пересаживаясь обратно на свой стул, клиент вступает в диалог со своим страхом. Можно задать этому страху какие-то вопросы, либо сказать ему о своих чувствах. С помощью этой техники клиент обретает способность договариваться со своим страхом и с самим собой, лучше понимая себя и стоящие за страхами потребности.

 

Часто при работе со страхом помогает детальный разбор ситуации, которой боится клиент. При анализе такой ситуации нередко выясняется, что в представление клиента о ситуации попало что-то лишнее и вредоносное для его психики и развития. Это могут быть интроекты, т.е. чужие слова, чужой опыт и чужие послания. Могут быть осколки непроработанного и незавершённого неудачного опыта. Могут быть ошибочные представления о действительности. После разбора потенциально страшной ситуации для клиента в деталях начинается процесс синтеза. Разобранное необходимо заново собрать так, чтобы клиент обрёл новое, гармоничное видение ситуации, которое уже избавлено и от прошлого опыта, и от чужих установок/убеждений, и от лишних домыслов.

 

В поведенческом подходе при работе со страхом большое внимание уделяется формированию и развитию навыков. Часто человек боится чего-то, потому что не знает, как вести себя в определённых ситуациях. Например, его навыков знакомств и завязывания связей с людьми может не хватать, что приводит к страху перед другими людьми и новыми знакомствами. Или ему может не хватать навыков выходить из неловких ситуаций. Тогда психолог побуждает клиента тренировать этот навык в безопасных условиях. Так, например, при нехватке навыка общения с незнакомыми людьми, психолог может дать клиенту задание подойти к 5 незнакомым людям за неделю и спросить у них дорогу куда-то. Развивая навык, человек чувствует себя гораздо увереннее и перестаёт бояться.

 

Работа со страхом также требует формирование внутренних опор, исходя из чего психолог обращает внимание на ресурсы клиента. Ресурсы могут быть как внутренними (позитивный опыт преодоления страха; сильные стороны клиента, которые компенсируют слабые; ресурсное состояние, из которого страха меньше; мотивации, которые перевешивают страх), так и внешними (поддерживающие фигуры из окружения; особые условия, при которых клиент чувствует меньше страха). Если ресурсов не хватает для преодоления страха, работа психолога движется в сторону их обретения и накопления. Например, в случае, когда клиент находится в длительном состоянии стресса, сначала важно дать ему возможность восстановить свою психику, а лишь затем начинать прицельную работу со страхом в более ресурсном состоянии. Или для тренировки навыка преодоления страха сначала могут быть созданы максимально комфортные условия, в которых риски сведены к минимуму. Так, навык публичных выступлений сначала можно формировать в близком и знакомом клиенту кругу людей, а затем переносить тот же навык на более широкие аудитории.

 

Не всегда работа со страхом ведёт к полному избавлению от страха, но она позволяет клиенту взять страх под собственный контроль, а, значит, научиться управлять своей жизнью.

В повседневных коммуникациях мы все сталкиваемся с неприятными моментами и неловкими ситуациями. Бывают моменты, когда собеседник вдруг затронул нашу больную тему, напомнил кого-то из прошлого, либо просто произошло недопонимание. В эти моменты у нас часто включаются защитные психологические механизмы или механизмы избегания контакта. Например, в ответ на непонимание человек внезапно может уйти в себя или начать воспроизводить какой-то поведенческий паттерн из прошлого. И тогда контакт с другим человеком теряется, а, значит, теряется возможность взаимной искренности, прояснения ситуации и достижения понимания. Именно из-за такой потери контакта часто происходят ссоры и разрывы отношений. 

 

В гештальт-подходе выделяются следующие механизмы прерывания контакта: слияние (конфлюэнция), проекция, интроекция, дефлексия, ретрофлексия, эгоизм и десенситизация.

 

Когда работает конфлюэнция, мы сливаемся с другим человеком и теряем себя. Такое может происходить, когда человек, с которым мы контактируем, является очень близким нам, либо по каким-то причинам мы боимся признания различий и конфликта из-за них. Поскольку, сливаясь с другим, человек перестаёт чувствовать своё "я", а контакт возможен лишь на границе двух разных "я", слияние делает невозможным сам контакт. И тогда вместо контакта человек поглощает другого или поглощается сам. 

 

Механизм проекции включается тогда, когда мы приписываем другим что-то из собственного психического материала или опыта. И тогда вновь мы не видим другого человека и не слышим его, а слышим либо себя, либо кого-то из нашего прошлого, а, значит, реагируем не на того, кто здесь и сейчас перед нами, а на нечто другое, что затрудняет контакт.

 

При интроекции, напротив, человек поглощает то, что предлагается ему другим человеком (например, комплимент или критику, информацию или какое-то замечание), не переваривая этот материал. И тогда чужой посыл может стать для него руководством к действию, либо внутренне ощущаться, как нечто чужеродное, от чего хочется поскорее избавиться. Поглощая и не переваривая нечто от других, человек теряет возможность как-либо отреагировать на их посылы, а, значит, снова выпадает из подлинного контакта. 

 

Дефлексия характеризуется тем, что человек избегает контакта с помощью переключения внимания собеседника. Так, он может внезапно сменить тему, начать шутить или отвлечься на что-то. В этот момент человек выпадает из контакта и становится недоступным для другого. 

 

При ретрофлексии человек направляет на себя некое действие, которое адресовано другому. Например, переживая агрессию, он может начать кусать свои губы или сжимать кулаки. Переживая какой-либо запретный импульс, он сдерживает себя, как бы распадаясь внутри себя в этот момент на того, кто хочет совершить некое действие, и на того, с кем он это действие совершает. При этом внутренний импульс не находит выхода вовне, поскольку направляется им на себя и замыкается на себе же. 

 

Эготизм проявляется в том, что человек аналогично распадается внутри себя на того, кто что-то переживает, и на того, кто наблюдает за этим переживанием. Это значит, что вместо того, чтобы предаться контакту с другим, он занят контролем над собой и ситуацией, что мешает ему расслабиться и быть искренним.

 

При десенситизации человек останавливает или замораживает свои чувства, как бы замирая и делая себя нечувствительным к происходящему. И тогда он теряет чувствительность как к себе, так и к другому, из-за чего из контакта с другим уходят энергия и интерес. 

 

В терапии психолог отслеживает все эти механизмы и может предложить клиенту способы саморегуляции, чтобы он мог вернуться в контакт "здесь и сейчас", а затем научиться отслеживать эти моменты самостоятельно и делать то же самое собственными усилиями. Так, замечая слияние, психолог обращает внимание клиента на различия между ним и тем, с кем он сливается, т.е. предлагает выделить себя из этой коммуникации и признать, что он может существовать и отдельно от другого. Или, отмечая дефлексию, психолог может обратить внимание на феноменологию происходящего - какие действия сейчас он наблюдает за клиентом и что они могут означать ("Я вижу, что сейчас вы опустили глаза, и чувствую себя покинутым Вами. Что это значит для Вас?"). 

 

Избегание контакта, как правило, происходит тогда, когда по каким-то причинам контакт становится невыносимым для нас и вызывает много негативных чувств, например, злости или тревоги. Если эти чувства не вносятся нами в контакт, мы остаемся наедине с ними, а коммуникации с другими людьми теряют свою эффективность, т.к. в момент избегания рвётся нить понимания. Восстановить эту нить возможно лишь тогда, когда мы находим в себе мужество вернуться в контакт. Для этого важно научиться отслеживать те трудные моменты, когда контакт с другим становится непереносимым для нас, и осознавать, что именно и почему происходит в эти моменты с нами. Осознание открывает возможность не избегать контакта, а попробовать опереться на него, ведь в нём одновременно участвуют двое, а, значит, можно попробовать не нести свои непереносимые чувства в одиночку, а дать о них знать собеседнику или попросить его о поддержке. 

Несмотря на центральное место, которое занимает романтическая любовь в жизни многих людей, психоанализ, с присущим ему традиционным акцентом на психосексуалыность и рационализм, как правило, недооценивал ее важность. Эта статья исследует такую девальвацию в психоаналитической теории и одновременно происходящую деградацию любви в современной жизни. В то время как общепринятое мнение гласит, что близость убивает любовь, я утверждаю, что для той иллюзорной безопасности, которая часто маскируется под близость, истинная любовь, с присущим ей риском, представляет опасность.

Романтическая любовь занимает любопытное место в психоанализе с самого начала его развития. С одной стороны, психоанализ исследует любовь и ее взлеты и падения с большей стабильностью и серьезностью, чем любую другую эмоцию или мотивацию. Фрейд изначально приписывал главную роль инстинкту самосохранения, но после 1920 года низвел его на второе место. Агрессия, напротив, добавилась к эросу в 1920-ом, а до того играла побочную роль. И только любовь, в ее различных терминологических маскировках - либидо, психосексуальность, эрос - постоянно принималась Фрейдом за основу. По словам Эриксона (1950), Фрейд считал, что психоаналитический процесс в основном нацелен на возвращение человеку способности "любить и работать".

 

И все же Фрейд с самого начала относился к любви скептически и иронично. Хотя истинная роль любви в его жизни покрыта туманом биографических разночтений, похоже, что романтичная страсть его писем к своей невесте быстро потухла. Можно сказать, что одним из главных проектов Фрейда является именно деконструкция романтической любви, демонстрация того, что она не есть то, чем мы ее считаем, разоблачение ее наиболее скользких аспектов, ее запретных объектов ёе инцестуозных подводных течений. Зрелая любовь, в большинстве аналитической литературы, та любовь, которая рождается из психоаналитического процесса, "реалистичная любовь", умеренная "вторичным процессом", часто кажется неким мрачным, бесстрастным и унылым делом.

 

В этой статье, я рассмотрю деградацию романтической любви и в жизни людей, и в психоанализе. Я также хочу обратить внимание на то, что можно считать возвращением романтического аспекта в некоторых недавних течениях психоаналитической теории. Давайте начнем наше рассмотрение психоаналитического понимания любви с одного короткого описания случая в "Теории истерии" (Бретер и Фрейд, 1895). Мисс Люси Р. была направлена к Фрейду в связи с полной потерей чувства обоняния и постоянными обонятельными галлюцинациями "запаха горелого пудинга". Она также страдала депрессией. Мисс Люси была молодой англичанкой и работала гувернанткой в Венском доме богатого директора фабрики, который овдовел. Фрейд сумел раскрыть тайну симптома, который он тут же расценил как истерический невроз: мисс Люси влюбилась в своего работодателя. Благодаря разнице в их социальном уровне, мисс Люси воспринимала свои романтические грезы как недостижимые. Состоявшийся интимный разговор воспалил ее надежды, но она была тут же подавлена странным выговором ее работодателя по поводу того, что она позволила взрослым гостям поцеловать его детей. Запах горелого пудинга присутствовал в воздухе в тот момент, когда она получила письмо от своей матери, которое убедило ее в необходимости покинуть дом, где вспыхнули ее романтические иллюзии. Итак, невроз мисс Люси был порожден конфликтом ее вытесненных эротических желаний.

 

Описание Фрейдом случая мисс Люси полно очарования, которое с нашей сегодняшней точки зрения, кажется метапсихологической наивностью. Объяснения просты, близки к пережитому опыту, без всего того сложного динамического, генетического и структурного аппарата, который скоро появится в связи с теорией инстинктов. Но именно метатеоретическая невинность случая Мисс Люси позволяет нам бросить свежий взгляд на две главные темы, которые доминируют в жизни большинства людей - романтическая любовь и трансцендентальность (или преодоление границ) - темы, которые были в целом похоронены при скором повороте Фрейда к младенческой сексуальности, к ларцу Пандоры, в котором можно отыскать корни всех форм психопатологии.

Cлучай Мисс Люси - это история любви и надежды, социального неравенства и преодоления границ, романтической амбиции и иерархического "места". В модели невроза Фрейда этого периода, существует конфликт не между импульсом и защитой, а между, более широко и гибко сформулированными, несовместимыми представлениями. Этими несовместимыми идеями для мисс Люси являлись ее обычное представление о себе и о своем месте и ее невероятное, даже можно сказать, губительное, романтическое влечение к своему работодателю. В некотором смысле, рассмотрение сознания в рамках несовместимых представлений положило начало недавним теориям о множественных "я" (Бромберг, 1993; Митчелл, 1993; Огдэн, 1994). Можно сказать, что, влюбившись в своего работодателя, мисс Люси "выпала" из своего каждодневного представления о себе, которое уютно гнездилось на своем "месте" в хорошо очерченной социоэкономической классовой системе. История мисс Люси служит для нас трамплином для рассмотрения вопроса: нет ли в самой природе романтической страсти чего-то дестабилизирующего, изначально конфликтного и потенциально трансцендентного, то есть, превосходящего все границы?
 

Семнадцать лет после выхода в свет "Теории истерии", Фрейд (1912) опубликовал необыкновенную работу, в которой с кристальной ясностью описал симптом, широко распространенный среди его пациентов, второй по частоте после симптома тревоги, который он назвал "психической импотенцией." Фрейд описал раскол между нежными и сексуальными чувствами так: "К тем кого любят, они не испытывают желание, а тех, к кому испытывают желание, они не могут любить" (стр. 183). К этому времени, теория Фрейда о том, что сексуальность младенца доходит до кульминации в Эдиповом комплексе, прочно утвердилась, и он объяснял психическую импотенцию в рамках универсальной инцестуальной фиксации на матери. В 1912 году, когда была написана эта работа, два инстинкта составляли основу психической модели Фрейда - инстинкт самосохранения и сексуальность - ведущие к двум потокам чувств у мальчика по отношению к своей матери: нежные, теплые чувства и чувственные влечения. Для мальчика очень трудно и, как считал Фрейд, в конечном счете, невозможно, полностью совместить свое сексуальное желание матери, как сексуального объекта, с представлением о матери, которая защищает и поддерживает его жизнь.

Я считаю очень полезным раннее исследование Фрейдом конфликта между сексуальными и нежными чувствами, между матерью - объектом желания, и матерью - источником безопасности и комфорта. Но эта модель конфликта между любовью и романтической страстью была утрачена, когда Фрейд поменял инстинкт самосохранения на агрессию, в качестве полярности либидо, в своей вечно двоичной теории инстинктов. Центральный конфликт жизни лежал теперь не между эротическими импульсами и безопасностью, а между либидо и агрессией. Инстинкт самосохранения потерял свой фундаментальный статус и стал считаться вторичной заботой адаптационных функций Эго. Как последствие, любовь со временем сравнялась с сексуальностью, а романтическая страсть стала считаться просто проявлением либидо. В объединенной модели Фрейда/Абрахама 1920 года, человек любит в зависимости от точки фиксации своего либидо, а зрелая любовь является выражением того, что было названо "генитальностью." Вся абсурдность этого сплющивания межличностных граней любви в недвусмысленную сексуальность, с вытекающей отсюда потерей нежности, которую Фрейд связывал с теперь уже неважным инстинктом самосохранения, была подмечена Вильгельмом Рейхом (1929) задолго до того, как он отошел от основной теории Фрейда к своей теории Оргона. Вот его описание полностью зрелого, генитального характера: Поскольку он способен получать удовлетворение, он способен испытывать моногамию без навязчивости или вытеснения; но он также способен, когда на то есть достаточная причина, сменить объект, не испытывая при этом никакой травмы. Он не держится за свой сексуальный объект из чувства вины или моральных соображений, а сохраняет верность в связи со здоровым желанием удовольствия; поскольку объект его удовлетворяет. Он может справиться со своими полигамными желаниями, если они создают конфликт в его отношениях с любимым объектом, без вытеснения; но он также может поддаться им, если они излишне его беспокоят. Он разрешит вытекающий из этого конфликт реалистичным образом. У него нет почти никакого невротического чувства вины (стр. 151). (Райх, похоже, вообще не допускает возможность истинного чувства вины.)

Очевидно, что здесь не хватает чего-то важного, и одной из функций появившихся в 1940-1950 годах теорий объектных отношений было обратить внимание на эту утерянную грань. Их целью, на уровне теории, было возвратить вытесненное, исправить минимизацию важности нежности, тепла и безопасности, которые потеряли свой фундаментальный статус после 1920 года. Итак, теоретики объектных отношений, от Фейрберна до Боулби, от Спица до Малера и Лоэвалда, стали подчеркивать роль матери, не только как объекта желания, но и как объекта нежности и привязанности. Можно описать это движение по-другому: центр тяжести аналитической теории сместился с эдипального периода на преэдипальный.
 

Одной из главных концептуальных задач на сегодняшней стадии развития психоаналитических идей является проблема понимания динамики взаимоотношений между привязанностью и желанием, между преэдипальным и эдипальным, или, если вернуться к терминам Фрейда 1912 года, между безопасностью и эротикой. Фромм (1947) осветил эту проблему в своем обсуждении первичной и вторичной привязанности; Лоэвалд обратился к ней (1978), определив инцест как потерю границ между объектами идентификации и либидинозными объектами. А сегодняшние аналитические клиницисты сталкиваются с этой проблемой ежедневно в ходе своей работы.

 

Сегодня существует много пациентов, страдающих от тех же конфликтов, с которыми боролась мисс Люси и другие пациенты Фрейда: расщепление любви и желания, влечение к недоступным объектам, угасание страсти в долгосрочных отношениях - все формы "психической импотенции." Для обсуждения этой проблемы, мне кажется, будет полезным расширить рамки воззрений Фрейда, с его фокусирования на раннем детстве до более широкой экзистенциальной перспективы. Джон Росс (1992) пишет:

Психоанализ был задуман Фрейдом как психология любви. Но он больше говорит о детских ростках того, что называется зрелой "генитальностью," чем об Эросе во взрослой жизни. Не вся сексуальность, в конце концов, инфантильна, но, читая нашу аналитическую литературу, начинает казаться, что это так (стр. 445).

Как совместить безопасность и страсть - это не только дилемма детства, но и взрослая задача, проблема не только для мальчиков и девочек, но и для мужчин и женщин.

 

Фундаментальный контраст между знакомым и трансцендентным пронизывает весь человеческий опыт и характеризуется по-разному, в зависимости от дисциплины и интересов того, кто его характеризует. Студенты религии пишут о различии между мирским и святым; Пиаже, в своей теории когнитивного развития, подчеркивает диалектику между ассимиляцией новых стимулов в утвердившиеся схемы и аккомодацией этих схем к новым стимулам; в психоанализе, совсем недавно, Джей Гринберг (1991) выдвинул теорию двух инстинктов, основанную на конфликтных потребностях в безопасности и действенности? Каждая дихотомия по-своему основывается на двух коренных и конфликтных человеческих потребностях: с одной стороны, потребность в фундаменте, который полностью знаком и предсказуем, в надежном якоре, в структуре, как описал это Фромм (1947), для ориентации и преданности; и с другой стороны, стремление вырваться из привычных шаблонов, переступить границы, столкнуться с чем-то непредсказуемым, внушающим благоговение, или, используя излюбленный термин Салливанна в описании опыта вне обычных рамок личности, "жутким". Романтическая любовь принадлежит ко второй сфере.

Несмотря на свидетельства романтической любви в древности, некоторые историки датируют появление романтической любви, как универсального потенциала и литературного жанра, к позднему средневековью, в связи с возникновением "рыцарской любви" и совпадающему во времени с начинаниями того, что позже развивается в современное понятие личного "я." В то время как классическая и средневековая эпическая поэма изображает жизнь, как испытание на выносливость, ранний роман Эпохи Возрождения начинает изображать жизнь, как личный поиск. Индивиду есть что терять, когда он покидает надежность семейного и привычного, когда он переступает устоявшиеся границы в неизвестность. И романтическая любовь становится образцом трансцендентного опыта; рыцарская любовь - это одновременно и эротическая, и святая любовь. Возлюбленная леди рыцаря, как Беатриче для Данте, вполне может быть незнакомкой, мимолетно увиденной издалека. Именно ее статус за пределами обыденного и делает ее необыкновенной, открывая тем самым возможность перенестись за границы привычного.
 

Рассмотрим центральную роль идеализации в любви. В романтической страсти, влюбленный приписывает иллюзорную сверхценность своей возлюбленной, и она становится воплощением идеалов красоты, могущества и совершенства. Традиционная психоаналитическая теория, как правило, рассматривает идеализирующий аспект любви в негативном свете - как в корне регрессивный и защитный механизм. Так Фрейд (1914) считал "переоценивание" возлюбленного, используя его термин, результатом проекции части первичного нарциссизма на другого: возлюбленного любят как совершенного и целостного, так же как младенец любит самого себя. Поскольку Эго таким образом лишается своего собственного нарциссизма, Фрейд относился к идеализации другого как к незрелому и опасному феномену. Идеализация также считалась, особенно последователями Мелани Кляйн, в основном, защитой против разрушительной агрессии. Поскольку идеализация в романтической любви служит оплотом против ненависти, сама любовь нестабильна и примитивно развита, а потому менее желательна, чем более зрелое, амбивалентное отношение к объекту. Таким образом, теми, кто опирается на концепции Фрейда и Кляйн, романтическая любовь рассматривается, в лучшем случае, как краткая прелюдия более стабильной, амбивалентной любви; как только реальность вмешивается и человек познает другого таким, какой он есть "на самом деле, « идеализация, которая подпитывает иллюзии романтической любви, становится невозможной.

 

Согласно популярному клише, которое соответствует психоаналитическим канонам, идеализация и эротичная романтическая любовь угасают от привычности и действительности. Многие считают, что для страсти необходима опасность, запрет. Как предполагает Джон Росс (1992), "когда речь идет об эротической любви, а не о развлечении, нет такой вещи как 'безопасный секс'. Опасность, как рассказывают нам великие легенды любви, является коренным аспектом сексуальной любви." (стр.454) Чем более знакомым и надежным становится другой, тем меньше становится почвы для появления страсти. "К тем кого любят, они не испытывают желание, а тех, к кому испытывают желание, они не могут любить" (Фрейд, 1912, стр. 183).

Но некоторые из новаторов современной психоаналитической теории, такие как Лоэвалд и Кохут, внесли в психоаналитическую теорию способы рассмотрения идеализации и фантазии, которые позволяют нам увидеть романтическую любовь с другой стороны, менее отягощенной суровым пессимизмом и трагизмом Фрейда. Тогда как Фрейд считал фантазию противоположностью или затуманиванием действительности, Лоэвалд и Кохут рассматривают ее как обогащение и углубление действительности. Рассмотрим неожиданное определение тестирования реальности Лоэвалдом (1974): Тестирование реальности - это гораздо больше, чем интеллектуальная или когнитивная функция. Его можно понять более полно как тестирование фантазии посредством опыта-6е потенциала и пригодности для актуализации - и тестирование дёйствительности - ее потенциала для включения и проникновения в мир фантазии человека. Мы имеем дело с задачей взаимного перемещения (стр. 368).

Для Лоэвалда, та рациональная, объективная перспектива, которую мы, как правило, принимаем за "реальность, « не обладает высшим эпистемологическим статусом; она скорее является безжизненной тенью той более полной реальности, которая становится возможной тогда, когда действительность оживляется и воодушевляется через фантазию. А Кохут (1977), оспаривая "моральность развития" в традиционной психологии Эго Фрейда, считает способность поддерживать и реализовывать идеалы основным компонентом психического здоровья. Таким образом, современные теоретики психоанализа, в отличие от своих классических предшественников, приступили к подготовке почвы для восстановления романтической любви как ценного взрослого опыта. Теперь некоторые современные фрейдисты (такие как Джон Росс) пишут с несколько большим одобрением о романтической страсти как о феномене позднего подросткового периода, что уже как минимум на два шага вперед от раннего детства!
 

В принятом подходе к клиническим случаям, где проявляется расщепление и психическая импотенция, недозволенная сексуальность и опасность в романтической страсти рассматриваются как нечто, что нуждается в объяснении. Почему женщина чувствует сексуальное возбуждение только при мимолетных встречах с угрожающими мужчинами? Почему мужчина бесконечно очарован чужой женой? Когда мы, психоаналитики, пытаемся объяснить то, что не понимаем, мы чаще всего сводим все к детскому источнику. Итак, опасность, запрет, преступление дозволенных границ, тяга к приключениям - все это, как правило, рассматривается как воссоздание эдипальных желаний и сфантазированных преступлений. Принятое психоаналитическое понимание часто вполне совпадает с субъективным переживанием пациента: существует конфликт между серостью знакомого и привычного и притягательностью незнакомого, что создает почву для проявления идеализации и детских эдипальных фантазий. Очевидный выход кажется уступкой: рациональность вторичного процесса должна побороть иллюзии инфантильной фантазии.

 

Но я считаю полезным, в такого рода клинических ситуациях, повернуть вопрос наоборот: каким образом удается этому мужчине или женщине ощущать себя столь безопасно в своих основных отношениях? Такими пациентами, доступное воспринимается как нечто досконально известное, всегда готовое, полностью предсказуемое. Предполагается полная безопасность. Но по ходу детального исследования динамики этих утвердившихся взаимоотношений я неизменно обнаруживаю, что мнимое ощущение безопасности вовсе не факт, а конструкция, что привычность основана не на глубинном взаимном познании, а на тайном сговоре, что предсказуемость существует не в действительности, а в фантазии.

Как часто, в ходе распада долгосрочных отношений, один или оба партнера вдруг обнаруживают, к своему изумлению, что их представления о переживаниях и опыте другого, те самые убеждения, что и делали его надежным и скучным, на самом деле лишь выдумки, часто тайно согласованные друг с другом. Они часто обнаруживают, что у "скучного партнера" были все возможные секреты, одному ему известные мысли и чувства, а может быть и секретная связь, где он мог их выразить. "Она совсем не тот человек, что я думал", - причитают те, кого предали. Именно.

 

Центральной чертой присущей страстной любви нестабильности является агрессия, всегда близкий спутник зависимости. Кляйнианцы осветили эту динамику в своем изучении депрессивной тревоги. Желание рискованно и опасно. Объект, не отвечающий взаимностью и не приносящий удовлетворение, вызывает гнев. Хотеть что-то важное от кого-то важного всегда означает подвергнуть себя риску. Один выход из этой проблемы - уход в параноидно-шизоидную позицию: разочаровывающий объект изначально плохой. Где-то там существует по-настоящему хороший объект, который меня не разочарует. Другой выход - маниакальная перевернутая позиция: я вовсе и не хочу другого, это другие хотят меня. И так далее. Итак, агрессия представляет постоянную угрозу для чувства безопасности в любовных отношениях (Джессика Бенджамин, личная коммуникация.) Самый распространенный способ снижения угрозы агрессии - это стереть свои ожидания по отношению друг к другу путем тайного соглашения в иллюзорной предсказуемости. Но снижение ожиданий также опустошает страсть "кто не рискует, тот не пьет шампанское". Роберт Столлер (1985) утверждает, что агрессия является коренной чертой эротики, агрессия, вытекающая из детских унижений. Если мы примем за истину, вместе с кляйнианцами, что вся зависимость потенциально унизительна, а также убедимся, что все мы испытали глубокое унижение в детстве, тогда страстная любовь непременно опасна для каждого. Агрессия - это тень любви, неотлучный спутник и обязательный компонент романтической страсти.

Насколько познаваем и предсказуем другой человек? Насколько познаваемы и предсказуемы мы для самих себя? Некоторые основные течения традиционной психоаналитической мысли предполагают, что наше "Я" вполне познаваемо: Эго-психология описывает "Я" как построение стабильных и предсказуемых структур; Эго-психология предполагает непрерывное ядро "Я"; а некоторые теоретики объектных отношений, в особенности такие как Гантрип, представляют себе единое ядро "Я", которое, при благоприятных условиях, стремится к самоутверждению. Но существуют и другие течения современной психоаналитической теории, которые описывают "Я", как гораздо более недоступную, неустойчивую и непостоянную субстанцию: содержащееся в одиночном заключении, скрытное "Я" Винникотта; регистр "реального," под дымкой переменчивого "воображаемого" Лакана; децентрированный субъект Огдена, вращающийся в диалектике между сознательным и бессознательным, параноидно- шизоидной и депрессивной позицией; и постоянно конструированный и при-конструированный опыт Хоффмана.

 

Если серьезно принять эти подходы к "Я", то объяснять приходится не тягу к приключениям и опасности, а претензию на существование предсказуемости и надежности!

 

Влечение к недоступному и чувство "собственности" по отношению к знакомому - это двуликая иллюзия, которая вбирает в себя риск и неуверенность. Тосковать по недоступному объекту значит изолировать желание в ту сферу, где его участь предопределенна. Неразделенная любовь болезненна, но безопасна. И наоборот, чувство безопасности, владения, собственности, которое часто сопутствует долгосрочной связи - это выдумка, основанная на фантазии постоянства.

В долгосрочных отношениях присутствует мощное стремление к утверждению безопасности, предсказуемости над тем, что вовсе непредсказуемо, познания того, что непознаваемо. Адам Филлипс (1994) прекрасно описал это стремление:

Фрейд и Пруст предостерегают нас, взаимодополняющим образом, о том, как познание других - или особый способ познания людей - может быть антиэротичным; о том, что бессознательная цель некоторых форм близости - уничтожить желание. Дело не просто в том, что неуловимость или ревность поддерживают страсть, а в том, что особые виды знания делают человека менее интересным для нас самих; и в том, что это может быть его сокровенным желанием. Поэтому, мы должны быть бдительны к тому, каким образом люди нас приглашают или нам разрешают себя познать; а также быть начеку к вероятности того, что познание может быть слишком тенденциозной, слишком уютной моделью для любви (стр. 41).

 

Давайте рассмотрим следующий краткий клинический пример:

Сюзан, женщина около сорока лет, обратилась к психоаналитической терапии, потому что зашла в тупик в связи с некоторыми принятыми ей решениями и опасается, что ее жизнь грозит превратиться в социологический штамп. У нее было довольно скудное детство, как в материальном, так и в межличностном отношении. Те тонкие ниточки надежности, что у нее оставались, были навязаны религиозным рвением ее матери, которое казалось фальшивым, но поддерживающим.

 

У Сюзан был крайне неровный подростковый и юношеский период, но она сумела использовать свои незаурядные интеллектуальные и творческие способности для создания, хоть и несколько скучной, но приносящей удовлетворение жизни. Ее семейная жизнь, с мужем и детьми, была для нее богатой и значимой. Несмотря на это, за два года до начала терапии, она вступила в связь с мужчиной несколько моложе себя, которого преследовала с одновременно возбуждающей и пугающей ее бесшабашностью. Что это - кризис средних лет? Следует ли ей отказаться от волнующего романа и зрело довольствоваться уютным домашним существованием? Или ей стоит бросить свою привычную, обычную жизнь ради более настоящей, хоть и опасной, жизни с любовником? Что-то в самой банальности такого выбора, словно из мыльной оперы, угнетало ее и парализовывало.

Я хочу рассмотреть здесь некоторые темы нашей работы около года с начала терапии. Я все время поражался тому, как Сюзан себя систематически недооценивала. Она была очень талантливой и привлекательной женщиной, но всегда ощущала себя на грани полного краха. Когда мы стали понимать каким образом сложились взаимоотношения в ее браке, стало ясно, что это был частично брак, а частично "амбулаторная лечебница." Ее муж был несколько переусердствующим в своей заботливости мужчиной, который казался ей всегда доступным и отзывчивым. Она горько жаловалась на антиэротичный эффект его чрезмерной заботы, но чем глубже мы исследовали ее взаимодействие с мужем, тем яснее становилось, что она рассчитывала и некоторым образом сама настаивала на таком его отношении к себе. Ей казалось, что скучность ее брака и притягательность ее романа связана с разными характерами этих двух мужчин. Я показал ей, каким образом она сама настаивала на том, чтобы ее брак оставался однообразным и предсказуемым, а весь риск оставляла для своего романа. Я предположил, что, несмотря на все свои успехи и стабильность, она всегда готовила себя к кризису и нуждалась в предсказуемости, а потому и в скучности, своего мужа, чтобы он смог о ней позаботиться. Обе сферы ее взаимоотношений стали развиваться по-другому, как только она осознала, каким образом она сама создавала волнение в одной и унылую предсказуемость в другой.
 

Она удивилась открытию, насколько сдержанно она взаимодействовала со своим мужем и начала обсуждать с ним возможность более открытых отношений. Он отреагировал на это, по началу, правда, с некоторой осторожностью; но в один прекрасный понедельник она рассказала об их нехарактерно романтичной поездке вдвоем на выходные. Он даже ответил на ее желание более экспериментального секса таким образом, что она почувствовала больше интереса и возбуждения. "Это был прекрасный выходной," сказала она, "очень уютный."

 

Меня заинтересовало ее использование слова "уютно." Она использовала слово "уютно" по отношению к мужу, когда он разгуливал в тапочках по дому и подносил ей кофе. Она никогда не использовала слово "уютно" по отношению к любовнику. "Уютно" показалось мне странным выбором для описания нарушения всех правил их обычного взаимодействия, которое произошло в выходные. Сюзан и я пришли к пониманию, что выбор слова в этом контексте был важным ключом к тому, как она перерабатывала свой опыт с целью поддерживания своего социологического штампа, и постоянного возврата той привычности и предсказуемости, в которых она когда-нибудь, быть может, будет нуждаться, но и против которых ей приходится постоянно бороться, чтобы найти в себе что-то более живое и настоящее.

 

Потребность ощущать, что ты знаешь и себя, и другого - это мощная потребность, как у детей, так и у взрослых. Но безопасность и предсказуемость трудно достижимы в человеческих взаимоотношениях. Одно из тех благ, которые хорошие родители обеспечивают своим детям - это частично иллюзорная, тщательно выстроенная атмосфера безопасности. "Достаточно хорошие" родители не обсуждают с маленькими детьми свои страхи, заботы, сомнения. Они создают ощущение огражденного постоянства, в рамках которого дети могут исследовать и открывать, без вторжения опасности, свои мысли, творчество и радость жизни. Когда мы становимся взрослыми, мы постепенно осознаем насколько иллюзорным, намеренным и контролированным было на самом деле то коконообразное пространство, которое смогли нам обеспечить наши родители (и то, только относительно, даже при самых лучших условиях). Но, несмотря на это, мы продолжаем стремиться к восстановлению этого иллюзорного ощущения постоянства и предсказуемости в наших взаимоотношениях. Таким образом, пациентам, которые жалуются на омертвевший, безжизненный брак, чаще всего можно указать на то, как драгоценна для них эта апатия, как тщательно они сами поддерживают и настаивают на ней, как именно механическое, абсолютно предсказуемое качество их любовных отношений служит для них оплотом против ужаса неожиданности и непредсказуемости.

Кернберг (1980), в своем сложном и интересном описании любви, подчеркивает два условия для переживания глубокой любви: "твердые границы "я" и постоянное осознание неразрушимой отдельности индивидов" (стр. 290). Я не совсем уверен насчет твердых границ потому, что мне кажется, что мы все гораздо более проницаемы, чем нам хотелось бы думать. Но способность выдерживать обособленность, отдельность и сопутствующее этому чувство относительной нестабильности и непредсказуемости очень важна. Как отмечает Кернберг, "отдельность несет за собой одиночество, тоску и страх хрупкости всех отношений... одиночество, можно сказать, является необходимым условием для трансцендентного опыта" (стр. 290). Все мы регулярно пытаемся смазать эти два состояния - отдельности и связанности. Оба могут пугать; оба полны риска. Опасности, присущие каждому из этих состояний, кажется можно обойти путем притворства. Таким образом, бессознательный контракт, который сопровождает многие законные брачные узы - это соглашение притворяться, что теперь мы окончательно, бесповоротно, невозможно связаны друг с другом, создавая тем самым необходимость в тщательно охраняемой, постоянной, рассчитанной дистанции. Лакан, похоже, не допускал возможность истинной связи, но он, тем не менее, ярко уловил мираж поблекшего романтического чувства, разжалованного в пользу иллюзорной безопасности: "Любовь, « пишет он, "это давать то, чего у тебя нет тому, кого ты не знаешь" (цитировано в Филлипсе, 1994, стр. 39).

Полная безопасность, предсказуемость и единение, установленные раз и навсегда, очень скоро становятся бессмысленными. Блейк и другие романтики первыми заметили, что секретный герой "Потерянного рая" Милтона вовсе не Бог, а Дьявол. Из-за своей фальшивости и притворства, неизменная безопасность душит живость и подталкивает к буйному выражению неповиновения. Поразительно, как часто расстающиеся пары возвращают себе права на исследование своей сексуальности под девизом "подарить себе юность, которой у меня не было." В действительности, практически ни у кого не было этой желанной юности - юности построенной на свободно исследуемом сексуальном самовыражении, не скованном заботами о безопасности или принятых нормах. Поэтому для большинства людей трудно найти пространство для подростковой версии себя в рамках долгосрочных отношений, основанных на тайном контракте иллюзорной безопасности. Сексуальность идеально подходит для нарушения такого контракта именно потому, что сексуальные реакции не могут быть ни вызваны, ни контролированы усилием воли. Сексуальное возбуждение непокорно и непредсказуемо; оно предполагает незащищенность и риск; оно оголяет лживость иллюзий безопасности и контроля.

 

Оскар начал терапию в связи с нарастающим чувством неудовлетворенности, которое почти привело к распаду его многолетних отношений. Эти отношения во многом его устраивали, но Оскар не соглашался жениться, в основном потому, что считал свою подругу слишком сексуально сдержанной. Он постоянно чувствовал потребность заигрывать с другими женщинами и преуспевал в этом так, что в его распоряжении всегда было несколько связей, которые легко могли бы иметь сексуальное развитие. Пока он не влюбился в одну из этих женщин, которая была, по многим причинам, менее желательна для него, чем его подруга, эти заигрывания обеспечивали ему то возбуждение, которого ему не хватало, как он считал, из-за скованности своей подруги.

 

Не только поведение, но и общение Оскара со своей подругой было жестко ограничено, поскольку он был уверен, что она считала его "кобелем"; он никак не мог поделиться с ней своими многочисленными сексуальными мыслями и фантазиями, поскольку она бы отнеслась к ним, и в этом он был убежден, как к доказательству его пошатнувшейся преданности.

 

По ходу нашей работы, мы сумели понять, каким образом Оскар неизменно создавал у своей подруги ощущение, что его сексуальность представляет огромную опасность для их взаимоотношений. Он стал осознавать, что для него было почему-то крайне важным быть воспринятым ею и самим собой, как дикое, опасное, сверх-сексуальное существо, которое, если бы не ее контроль, изнасиловало бы всех женщин в округе. Ему было крайне важно, отметил я, ощущать себя "кобелем на поводке." Поводок был ничуть не менее важным, чем необузданность кобеля, и он умело вовлекал свою подругу в разыгрывание роли жандарма над его, как ему нравилось считать, сексуальной ненасытностью. Что касается реальных сексуальных похождений, он полностью сохранял верность, но, как у жонглера, крутящего одновременно несколько тарелок, его жизнь была изнурительной.

 

Был ли это по существу сексуальный конфликт? Думаю, что нет. Мы стали рассматривать его в более широком контексте после одного сеанса, который он начал с размышлений по поводу того, как ему трудно решить с чего начать. Было так много всего, о чем бы ему хотелось поговорить и поразмыслить; он описал это, как разные заманчивые блюда, выложенные перед ним на шведском столе. Он не мог решить с чего начать, из страха упустить все остальное. Меня удивил такой образ, и я спросил о его ассоциациях связанных со шведским столом.

 

Он рос в рабочем районе крупного города, где было немного хороших ресторанов. В какой-то момент его детства, появился шведский ресторан, который тут же стал популярным. Приглашение съесть, сколько пожелаешь за фиксированную цену, привлекало толпы посетителей. Он и его семья также часто посещали этот ресторан, но они вели себя отлично от соседей, которых считали ниже своего социального и морального уровня. Важной частью посещения этого ресторана было надменное наблюдение над другими посетителями, которые снова и снова подходили к шведскому столу чтобы наполнить свои тарелки едой, в то время как его семья проявляла большую сдержанность. В то время как их соседи предавались обжорству и жадности, его семья предавалась оргии собственного превосходства.

Оскар и я оценили, насколько его образ жизни пропитался этой темой сдерживания. Его отношения с подругой несли на себе важную функцию, предоставляя ему возможность демонстрировать свою преданность, вопреки постоянной фрустрации и острому соблазну. Доказанная таким путем праведность поддерживала его ощущение себя как хорошего и достойного любви человека, обеспечивая ему определенное чувство безопасности.
 

Итак, в жизни Оскара и многих других, я считаю полезным рассматривать вид расщепления, названный Фрейдом психической импотенцией, не как конфликт между детской потребностью в самосохранении и запретными сексуальными импульсами, а как конфликт пожизненной жажды безопасности и созидательной-разрушительной природы сексуальной страсти.

 

Рассмотрим опасность чрезмерной идеализации, главного компонента романтической любви. Я имею в виду не самоуничижающее, благоговейное почтение, а переживание пронизывающего восхищения другим человеком. Как Фрейд (1914) давно заметил, это опасное состояние. Восхищение может не вызвать у другого ответного чувства; любовь может остаться безответной. Риск уже достаточен в начале отношений, с тем, кого еще плохо знаешь; когда не так много еще можно потерять. Но чрезмерное, страстное идеализирование человека, на которого рассчитываешь для обеспечения чувства безопасности и предсказуемости, в самом деле чревато. Этот человек слишком хорошо знает тебя, со всеми твоими недостатками и черными пятнами. Слишком многое можно потерять.

 

Романтичная горячность писем Фрейда к своей невесте быстро остыла, и его суровый рационализм и пессимизм положили основу традиционному психоаналитическому скептическому отношению к романтической идеализации, как к особенно опасной форме иллюзии. Такая антиромантическая точка зрения хорошо вписывалась в эпистемологический объективизм и научность эпохи Фрейда. Подразумевалось, что другого человека можно "познать" таким же образом, как и неживой объект, например, камень. Как только узнаешь, каков он "на самом деле, « предмет для идеализации тут же исчезает. Слишком хорошо его знаешь. Знакомость и привычность растворяют страсть.

 

Но современные философы считают самообъективизм иллюзией, тоской по невозможной, эпистемологической, "фундаментальной" безопасности. В рамках наших новых (на самом деле, постмодернистских) взглядов, умозаключение, что ты на самом деле "знаешь" другого человека является опасной выдумкой. Знать возможно только избранные аспекты другого, в данный отрезок времени, в конкретном контексте, с определенной целью. С современной психоаналитической точки зрения, основанной на принципе децентрированного субъекта (Огден, 1994), оказывается, что невозможно даже "на самом деле познать" себя, что у нас нет одновременного доступа к собственным различным, многочисленным самоорганизациям.

 

В таком контексте, распространенный опыт угасания романтичной любви со временем может быть связан, не столько с неизбежным подавлением идеализации действительностью и привычностью, сколько с нарастающей опасностью погружения в эпизодическую, страстную идеализацию, в отношениях, которые призваны создавать ощущение безопасности и предсказуемости. Кохут продемонстрировал, насколько тревожным и дестабилизирующем может быть для многих людей нарциссическое восхищение собой. Восхищение другим - такое же опасное мероприятие; гораздо безопаснее предаться этому чувству к кому-то, с кем невозможно проводить много времени или больше никогда не увидишь.

Дело не в том, что романтическая страсть угасает со временем; дело в том, что она становится все более рискованной. Влюбленность иногда описывают, как "сходить с ума" по кому-то. Сходить с ума по тому человеку, на которого по-настоящему рассчитываешь для обеспечения ряда основных потребностей безопасности, реальных или вымышленных, действительно кажется сумасшедшим. Поэтому, многие пары начинают подавлять то волнение и обожание, которое было у них по отношению друг к другу в начале их взаимоотношений. Они говорят себе, что теперь лучше знают другого. Теперь они знают, что другой не состоит целиком из тех идеализованных черт, которые они ему приписывали; они также знают, что другой может их разочаровывать, и что их страсть не может быть постоянной. Итак, они используют то, что знают о другом в качестве защиты против наваждения идеализации. Возможно, что идеализированные черты другого вовсе и не были ненастоящими; ненастоящими были те гарантии, которые они искали против разочарования и вечно возвращающегося одиночества.
 

Жорж обратился к терапии в связи с сильной неудовлетворенностью своим десятилетним браком. Хотя он любил свою жену и маленького ребенка, он все сильнее чувствовал, что его жена невыносимо контролирует его, что он в клетке. Ее различные требования, такие как просьба предупреждать ее, если он опаздывает домой на ужин, стали для него невыносимо принудительными. Его все больше манили сексуальные связи с другими женщинами, а по отношению к жене он все больше холодел.

 

Жорж, наконец, признался, с некоторым чувством стыда, что самыми острыми сексуальными приключениями были для него регулярные посещения нескольких проституток, которые играли с ним роль "госпожи." Во время этих встреч, он полностью отдавал себя под власть этих женщин. Они могли приказывать ему, перевязывать веревками, и делать с ним все, что хотели. Его мольба о пощаде была бесполезна. Несмотря на то, что сам генитальный контакт и оргазм случались редко, Жорж испытывал исключительное возбуждение от этих встреч. Меня, конечно, поразила ирония того, как человек, который воспринимал просьбу жены об элементарной вежливости как властность, в то же время, полностью отдавался под власть незнакомки. Жорж объяснил, что контроль "госпожи" был просто драматической фикцией. С самого начала, они договаривались о специальном пароле. Его крики и мольба о пощаде были бесполезны, но игра бы прекратилась тут же, как только он произнес бы пароль. На самом деле, он полностью контролировал ситуацию, и именно эта полная власть позволяла ему притворяться, что властвовала она.

 

Мы пришли к пониманию, что Жоржу не нравился контроль жены, потому, что он одновременно жаждал его и ужасался, что может ему поддаться. Поскольку он на самом деле во многом зависел от своей жены, любая минимальная уступка, даже такая как предупреждающий звонок, казалась слишком опасной. Он мог позволить себе сдаться только женщине, с которой, в рамках извращенно выдуманного сценария, ему было абсолютно нечего терять. Намного позднее, я спросил его, как он мог быть уверен, что "госпожа" действительно послушается его пароля. Конечно, финансовая власть играла роль. Но здесь был и вопрос веры, который ему было необходимо не замечать. Здесь опять, имел место не настоящий контроль, а сфантазированный. Он считал, что контроль принадлежит ему, а фантазировал, что находится у нее во власти. Но с другой точки зрения, он действительно был под ее властью; а фантазировал, что власть принадлежит ему, чтобы иметь.

Поскольку человеческие взаимоотношения строятся именно на таких сложных взаимных связях и зависимостях, контроль и предсказуемость часто похожи на матрешку - одно внутри другого, внутри третьего и т.д.

 

В ходе нашей последующей работы, выявился другой аспект супружеских отношений Жоржа. Он стал вспоминать их ранние совместные годы, полные волнения и страсти. Когда он рассказывал об их романе, глаза его наполнялись слезами при мысли о том, какой удивительной женщиной она была и оставалась по сей день. Мы стали обсуждать, почему он мог поделиться своими воспоминаниями и восхищением со мной, но не с ней. Ему казалось, что выражение ей своего восхищение, как в прошлом, так и в настоящем, означало бы что-то вроде подлизывания. Быть романтичным значит поставить себя в унизительную позицию просителя, может даже попрошайки. Позволить себе желать ее значит оказаться малодушным в своих собственных глазах и в ее. Он привык считать, что его стойкое исполнение роли мужа заслужило ему право на ее любовь. Повести себя по отношению к ней романтично или соблазняюще. означало отказаться от этих прав. Тут, конечно, имело место и долгая семейная история, положившая корни такому взгляду на мир. Его отец был офицером высокого ранга, карьера которого была прервана из-за его убеждения, что продвижение по службе должно быть заслужено на поле боя, без необходимости административного и социального участия в Пентагоне. Он считал себя выше, пришли к выводу мы с Жоржем, "подлизывания" к своему начальству. Таким образом, выражение желания стало для Жоржа синонимом попрошайничества и позора, а восхищение кем-либо - унизительным подлизыванием. Единственной ценной для него любовью была та любовь, которую он заслужил праведными поступками. Он начал все больше осознавать антиэротичные последствия такого взгляда на мир.

Во многих культурах, а также в раннем периоде Западной истории, существует раскол между браком и романтической любовью. Супружеские "права" закрепляются юридически, а также неофициально через обсуждение отношений. Эрос ищут в других местах, на территории, которая, в конечном итоге, кажется более безопасной. Любопытно отметить, как много романтической страсти продается в ее низших формах в массовой культуре: мыльные оперы, эротичные романы, журнальные сплетни о жизни знаменитостей. Приняв безжизненную гладь как необходимое условие безопасности в настоящих взаимоотношениях, люди ищут косвенное переживание страсти в далеких, безопасных краях.

 

Настоящая романтическая любовь, в отличие от ее деградированных форм, не существует отдельно от потребностей в безопасности и предсказуемости, а находится с ними в постоянной диалектике. Истинная романтическая любовь не может появиться там, где существует произвольное, фальшивое разделение безопасности и желания, так же как истинная духовность не может возникнуть на фоне произвольного, фальшивого разделения святого и мирского.

 

Сегодня нас совсем не удовлетворяет конец описания случая мисс Люси Фрейда. С трудом верится, что ее симптомы исчезли после интерпретации ее запретной любви к своему работодателю. (Что занятно, в свете наших новых идей о переносе, так это то, что ее обонятельные галлюцинации запаха горелого пудинга на время сменились галлюцинациями запаха сигар. А все мы знаем, кто курил сигары! Не исключено, что страсть мисс Люси, как это бывает со многими пациентами, переместилась с ее симптомов на сам анализ.) Но что самое важное с нашей сегодняшней точки зрения, это надежда на то, что, какие бы глубины страсти и поиски трансцендентного не обнаружили себя в романтических фантазиях мисс Люси, они не были бы просто отвергнуты, как нереалистичные и непрактичные. Хотелось бы надеяться, что мисс Люси не просто возвратится на свое "место, « а что она найдет другие каналы развития и самопознания.

Развод родителей - это то событие, которое стало рядовым и повседневным в нашей культуре, а потому ему часто не придаётся большого значения, ведь оно происходит во многих семьях. Однако, несмотря на то, что оно является культурной нормой, оно оказывает серьёзное влияние на психику ребёнка и его дальнейшую жизнь даже во взрослом возрасте. Почему так происходит?

 

Для ребёнка и его развития одинаково важны как мама, так и папа. До развода родителей семья для него представляет собой неделимую целокупность, а, значит, она немыслима как без мамы, так и без папы. Когда родители разводятся, эта целостность разрушается, и он обнаруживает себя в ситуации, когда, во-первых, не понимает, в чём причина и суть происходящего, а потому нуждается в объяснении и задаёт вопросы, а, во-вторых, на уровне чувств он вынужден сделать выбор между двумя родителями. В реальном пространстве выбор обычно делается за ребёнка и, как правило, он остаётся с мамой. Но частое объяснение того, что случилось, обычно подразумевает чью-то вину, и в этом вопросе версии мамы, папы и других родственников могут расходиться. Мама говорит, что причина в папе, значит, папа плохой. Папа утверждает, что причина в маме. Родственники тоже принимают либо сторону мамы, либо сторону папы в этом конфликте. А, если от ребёнка умалчивают причину проблемы, он вполне может решить, что в разводе виноват он сам - это с ним что-то не так, из-за него распалась семья.

 

Нередко в процессе и после развода родители продолжают выяснять отношения - делить имущество, детей, строить новые границы, бурно разбираться в раненых чувствах. Для ребёнка такая ситуация становится большим потрясением, поскольку семья для него - это микромодель мира. А с разводом разрушается её основа и целостность, он видит, как любящие друг друга в прошлом люди теперь идут друг на друга войной, говорят и делают друг у друга за спиной гадости. Дом, который был для него безопасным пространством, становится полем боя. Он поставлен перед абсурдным выбором - выбрать кого-то из прежней целостности, сам факт разделения которой для него - событие крайне болезненное. Если встать на сторону мамы, есть риск потерять доверие папы. Если встать на сторону папы, обидится мама. И в случае, когда обида сильна, каждый из родителей пытается тянуть ребёнка в свою сторону.

 

Таким образом, ситуация развода родителей сильно бьёт по ощущению безопасности ребёнка. В момент развода он понимает, что в мире нет стабильности - ещё вчера семья была одним целым, а теперь от неё остались развалины. Кто-то из родителей покидает дом, переезжает или уходит из семьи, с кем-то из родителей рвётся связь, что неизбежно влечёт за собой переживание горя. Для ребёнка это может означать, что папа бросил не маму, а его, либо и его в том числе. В любом случае, на повседневном уровне поддержание прежней близости невозможно, и с кем-то из родителей увеличивается дистанция, ведь ребёнок не может остаться с обоими, если они приняли решение больше не быть одной семьёй и не жить вместе.

 

Интенсивность влияния травмы развода и то, какие именно струны души она затронет, зависит от возраста ребёнка. Например, если развод произошёл до эдипальной стадии развития, в дальнейшем ребёнок может столкнуться с кризисом гендерной идентичности и трудностями в построении отношений. Если развод произошёл в подростковом возрасте, он накладывается на кризисный период перехода ко взрослой жизни и влияет на то, каким образом будет сформирована личностная и даже профессиональная идентичность ребёнка.

 

Последствия травмы развода для разных людей также могут быть разными - кто-то перестаёт верить в стабильность и безопасность мира, кто-то другой предпочитает слиться с оставшимся родителем и тревожно цепляется за него, чтобы и тот не ушёл, кто-то ещё утрачивает веру в романтические и семейные отношения, ведь в семье он уже видел, что сегодня они есть, а завтра их уже нет. Травма развода также впоследствии может отыгрываться в сценарии разрыва отношений, когда человек либо сам разрушает свои отношения, либо провоцирует на разрыв партнёра, потому что уже извлёк из семейного опыта, что, в любом случае, отношения однажды будут разрушены.

 

Травму развода могут сопровождать разные психосоматические трудности, внезапно возникшие проблемы с учёбой или поведением ребёнка, поскольку развод для него - сильный стресс, а для семьи это часто запретная тема. В итоге он оказывается в двойственной ситуации, в которой его переживания сильны, но ему нельзя никому о них рассказать, либо нужно рассказывать только одобренную родителями или кем-то из них версию. Иногда последствия развода могут проявиться не сразу, поскольку ребёнок вынужден заморозить свои переживания, но на следующем витке возрастного кризиса они "оттаивают". 

 

Кроме того, часто травма развода сопровождается исключением кого-то из семейной системы, например, папы и его родственников, что отрезает ребёнка от целой ветви родового древа, лишая его этих ресурсов. Если для маминой половины древа эти люди становятся чужими по её выбору, для него такое отсечение происходит вынужденно. И в дальнейшем может сохраниться страх внезапно потерять почву под ногами, опору и поддержку, лишиться близких, остаться в одиночестве. 

 

Несмотря на то, что травма развода наносит серьёзный ущерб психике ребёнка, гораздо более тяжёлой может быть ситуация, когда родители формально живут вместе, но ненавидят друг друга, либо ситуация многолетнего, затяжного конфликта между ними. Поэтому развод - не худшее решение, но, чтобы предотвратить его травматичное влияние, необходим зрелый подход к этому вопросу со стороны обоих родителей. А, значит, в этой ситуации нужна своевременная помощь психолога. И, если она не была получена, есть большой риск, что развод для ребёнка станет именно травмой, а не успешно преодолённым жизненным кризисом, и эту травму ему затем придётся самому прорабатывать у психолога. 

Нехватка денег - актуальная проблема для многих людей, и часто она объясняется глобальными политическими, экономическими или социальными факторами, несмотря на то, что у неё есть свои психологические причины. Но, если всё дело в политике и экономике, почему в одних и тех же условиях кто-то достигает успеха, а кто-то другой приходит к падению и экономическому краху? Почему кто-то развивается в профессии, повышает уровень дохода и жизни, а кто-то другой может годами и десятками лет работать за небольшие деньги? По-видимому, причина в том, что разные люди по-разному относятся к деньгам, что обусловлено именно психологическими факторами. Итак, в качестве психологических причин, приводящих к нехватке денег, можно отметить следующие.

 

1. Страх успеха. На первый взгляд, сама формулировка этой причины выглядит абсурдно, ведь успех - это нечто хорошее и позитивное, и к нему стремятся многие люди, но не все достигают его. Однако стремление к успеху не отменяет двойственного отношения к нему, поскольку успех подразумевает ответственность и последствия. Так, добившись успеха, человек может вызвать зависть у своих родителей, друзей или родственников, стать обязанным перед кем-то (перед руководством, подчинёнными, клиентами), стать должным кому-то (содержать семью, отдавать свои деньги кому-то другому, если они у него есть). Кроме того, одного достижения успеха недостаточно, нужно ещё суметь удержать этот успех. А это значит поддерживать соответствующий ему уровень жизни. Так, например, если человек поднялся по карьерной лестнице, ему нужно привыкнуть к новым обязанностям и новому образу жизни, вжиться в новую роль. 

 

2. Семейные запреты. В семейных историях бывают драматичные ситуации, в которых кто-либо из семьи или рода лишился средств из-за политических репрессий, экономических кризисов или по иным причинам. Этот опыт запоминается родом и передаётся дальше с посланием, что иметь деньги опасно - опасно их зарабатывать и копить, потому что само наличие у человека денег влечёт за собой риск, что кто-то отнимет их и/или навредит ему. Такая установка приводит к тому, что человек боится денег и предпочитает их не иметь, чтобы застраховать себя от связанных с ними угроз. И тогда он может зарабатывать деньги, но не копить их, либо жить в вечных долгах и кредитах, либо предпочитает зарабатывать как можно меньше, чтобы ни у кого не возникло желание отнять эти деньги и наказать его за них.

 

3. Низкая самооценка и нехватка или отсутствие самоуважения. Чтобы добиваться успеха и зарабатывать хорошие деньги, человеку важно понимать, что он достоин этого, т.е. что он заслужил и может себе позволить этот успех, что его услуги, действительно, стоят дорого. В случае, когда человек сам низко оценивает качество своего труда, он вряд ли сможет претендовать при этом на высокую зарплату или выставлять высокие цены. Если, сравнивая себя с другими, человек постоянно переживает, что с ним что-то не так, что он менее профессионален, чем другие его коллеги, либо стесняется просить за свой труд больше денег, ему будет трудно подняться, поскольку он привык принижать себя. И, как бы хорошо он ни работал, этим всегда будут пользоваться другие - те, которые считают, что не согласны платить ему больше и могут экономить на его работе.

 

4. Нехватка социальных навыков. Достижение успеха и зарабатывание денег подразумевают активную коммуникацию с другими людьми. Чтобы устроиться на работу, важно хорошо себя презентовать, чтобы обрести клиентов - делать рекламу. Рост по карьерной лестнице требует коммуникаций и переговоров, ведь охотнее руководитель повысит того человека, который приятнее ему в общении, если будет выбирать из равных по результатам работы. Или охотнее человек направит клиента к кому-то, кого знает лично и к кому испытывает чувство симпатии. Точно так же и наоборот: если человек имеет плохую репутацию и известен асоциальным или антисоциальным поведением, даже, несмотря на хорошее качество его работы, мало кто захочет иметь с ним дело. Поэтому для успеха и повышения уровня дохода очень важно учиться общаться с другими людьми, вести переговоры и устанавливать полезные связи.

 

5. Неумение принимать. С деньгами часто испытывают проблемы те люди, которые привыкли жить для других, а не для себя. Они охотно откликаются на чужие просьбы, но не могут позаботиться о самих себе. Им хочется много делать для других, но не хватает времени и сил на себя. Но, чтобы зарабатывать деньги, важно иметь психологический "резервуар" для их принятия и удержания. Без такого символического контейнера деньгам будет некуда поступать, и их будет некуда положить. Если человек отказывается от своих потребностей, не хочет ничего для себя, он ставит себя в позицию того, кому не нужны деньги. И тогда, в лучшем случае, он является проводником денег для других и думает, что, если бы не они, он мог бы обойтись и без денег, либо меньшим количеством денег, ему много не надо. Однако установка "мне много не надо" приводит к тому, что он, действительно, зарабатывает немного. Ведь, чтобы зарабатывать много, нужна именно внутренняя мотивация, потребность и цель, важно понимать, для чего это нужно именно ему, что он хочет себе оплатить или купить, поскольку человек не может делать что-то без смысла.

 

6. Негативное отношение к деньгам. Многие люди жалуются на капитализм и на то, что сейчас в мире всё продаётся и покупается, что отнюдь не способствует изменению ситуации. Презирая деньги и считая, что деньги не нужны, человек символически отказывается от денег, но всё же продолжает в них нуждаться, ведь ему надо где-то жить, что-то есть, покупать себе одежду. Пренебрежительное отношение к деньгам приводит к тому, что человек не ценит и не бережёт их и, например, готов спустить много денег на то, в чём не сильно нуждался. Презирающий деньги человек не ценит и свой труд, например, может оказывать кому-то услуги бесплатно. И, если он ставит себя в позицию того, кому не важны деньги, ему трудно начать зарабатывать хорошие деньги, поскольку тем самым он начнёт противоречить самому себе и своим идеалам, расшатывая свой внутренний конфликт. Поэтому порой нужно разделить идеологию и жизнь, ведь от того, что мир глобально не нравится нам, не меняется наша жизнь, а, откладывая её до момента, когда мир изменится, мы рискуем никогда этого не дождаться.

 

Помимо перечисленных выше психологических причин нехватки денег, можно выделить и иные, если обратиться к личной и родовой истории человека, к его установкам, убеждениям и мотивам, которыми он руководствуется, когда получает профессию или устраивается на работу. Так, например, если самое важное в жизни для человека - стабильность, эта ценность исключает рост, связанный с риском. Или, если человек тратит всё свободное время на то, что не приносит деньги, воспринимая работу как нечто формальное и не нужное лично ему, вряд ли он сможет совершенствоваться и расти в профессии, поскольку для роста нужна увлечённость. 

 

Работая над психологическими причинами нехватки денег, мы можем внезапно обнаружить, что получить повышение или поднять цены на свои услуги не так-то сложно, и во многих случаях проблема вовсе не в "объективных факторах" (не в среднем уровне цен по рынку аналогичных услуг, не в слепой Фортуне и не в том, что люди не готовы платить больше), а в нашей собственной неуверенности и неспособности ценить себя и свой труд. 

Иногда нам всем свойственно заряжаться чужими мыслями и чувствами. В психологии этот механизм называется интроекцией. В отличие от проекции, когда человек выносит вовне своё внутреннее содержание, при интроекции, напротив, он впускает в свой внутренний мир чужое содержание. Осуществляя проекцию, мы можем думать, что кто-то злится на нас, но, если копнуть глубже, окажется, что дело обстоит совсем наоборот - мы злимся на этого человека, но по каким-то причинам не позволяем себе пережить это чувство. При интроекции, включая в свои чувства чужие, мы можем переживать не свою злость, а ту злость, которую испытывает в контакте с нами другой человек.

 

Механизм интроекции тесно связан со слиянием и уязвимостью, ведь, как правило, мы не впускаем в себя всё содержание окружающего нас мира, поскольку фильтруем его. Другие люди могут критиковать нас или восхищаться нами, но верим мы далеко не всему. Им может не нравиться то, как мы себя ведём, либо они могут хотеть от нас чего-то другого, но мы не склонны всему подчиняться. Однако, когда включается механизм интроекции, становится трудно отличить своё от чужого. В этот момент чужое начинает восприниматься как своё, а потому человек неожиданно для себя может пойти реализовывать чужое желание или зарядиться чужим страхом.

 

Как правило, феномен принятия интроекта обусловлен повышенным доверием к той личности, от которой он был принят, либо ситуацией повышенной уязвимости человека. Например, гораздо охотнее мы прислушиваемся к мнениям близких для нас людей. И тогда мамина или папина фраза "да кому ты будешь нужен без высшего образования" или "тогда никто не возьмёт тебя замуж" может стать руководством к действию для человека, который не очень был хотел делать что-то, чего от него хотят родители, и при других обстоятельствах отнёсся бы к этому критично. Точно так же травмирующей порой оказывается безобидная фраза друга или подруги, ведь кажется, что это близкий человек, и он не причинит зла, а в кризисной ситуации к этому человеку есть запрос на помощь. И тогда совет друга вновь падает на почву, которая готова его принять, а человек незаметно для самого себя принимает то, с чем он, на самом деле, не согласен.

 

Что же происходит после того, как интроект был принят? В отличие от сознательно принятых человеком решений или мнений, переживание интроекта часто сопровождается чувством сильного дискомфорта и внутреннего конфликта, поскольку, сознательно соглашаясь с чем-либо, человек успевает переварить некий опыт, а интроект "проглатывается", но не пережёвывается и не переваривается, а потому сильно мешает. В психологической работе интроекты могут проявлять себя, когда речь заходит о каких-либо иррациональных установках или убеждениях клиента, которые мешают ему жить, двигаться вперёд и расти, но которые он никак не может обосновать или вписать в свою картину мира. Психолог обычно просит рассказать об этих убеждениях поподробнее, привести конкретные примеры и аргументы, и вдруг оказывается, что, на самом деле, деструктивное убеждение уходит своими корнями в какой-то случайный диалог или является брошенной сгоряча фразой близкого человека.

 

Чем больше интроектов копится в психике человека, тем дальше он от контакта с самим собой, поскольку его психику засоряют усвоенные, но не переработанные чужие мысли, чувства и желания. Так, например, находясь рядом с кем-то, переживающим сильный страх, другой человек проникается этим чувством, и даже, когда эта связь разорвана, чувство может продолжить преследовать его и мешать ему жить. В этом случае психотерапевтическая работа подобна генеральной уборке - вместе с психологом клиент ищет те чувства и мысли, которые были некритично усвоены им от других людей, и начинает подвергать их критике, т.е. разбираться в том, полезную или вредную функцию они выполняют сейчас, при каких обстоятельствах, в каком контексте и для чего это было сказано, какой посыл скрывался за конкретным интроектом, как он был понят и принят клиентом. 

 

Работа с интроектами, в конечном итоге, приводит к тому, что человек символически расчищает поле своей психики для нового опыта, место которому трудно найти, когда всё пространство занято чужими "не трогай", "не ходи", "нельзя", "делай то", "не делай этого", "никогда" и т.д. Расчищая все эти установки и убеждения, человек находит дорогу к самому себе, получая возможность сформировать что-то своё, а, мысленно отдавая не свои чувства тем, кому они по-настоящему принадлежат, он освобождает место для новых переживаний. 

 

Некоторые интроекты лежат на поверхности, и тогда в терапии легко обнаружить их корни, другие въедаются очень глубоко. Так, например, иногда человек обнаруживает, что всю жизнь страдал от страха своего отца, своей матери или своего друга детства. И тогда работа непосредственно с самим страхом может не привести к успеху, ведь страх принадлежит не самому клиенту - он изначально чужой.

При обнаружении интроекта недостаточно просто понять, что это чужая мысль или чужое чувство. Важно также восстановить то, при каких обстоятельствах и почему человек стал уязвим к нему, как он его принял, какие механизмы этому способствовали, чтобы в дальнейшем он мог позаботиться о профилактике подобного опыта. 

Феномен конкуренции в отношениях - частое явление, и оно встречается как в дружеских, так и в романтических или даже семейных отношениях. Бывает и так, что человек избегает отношений из-за страха конкуренции или специально выбирает тех партнёров, с которыми точно не будет конкурировать - заведомо лучше или хуже себя, либо из других сфер деятельности. В этом случае страх перед конкуренцией является её обратной формой, инверсией, ведь человек заранее знает о своей склонности конкурировать, предполагает её негативное влияние на отношения и стремится выстраивать отношения так, чтобы избежать конкуренции.

 

С одной стороны, конкуренция в отношениях задаёт им динамику и подстёгивает мотивацию. Если человеку трудно организовать и замотивировать себя самому, появление рядом того, на кого он мог бы ориентироваться, побуждает его активно стремиться к успехам, работать над собой. С другой стороны, тема конкуренции тесно связана с темой власти, а, согласно Юнгу, власть и любовь вряд ли совместимы друг с другом. Конкуренция с близким человеком обедняет наше переживание близости, сеет недоверие в отношениях, отдаляет нас от того, кто мог бы нас поддержать.

 

Иногда конкуренция в отношениях проявляется в открытых, а иногда - в незаметных и подавляемых формах. Не всегда просто признать зависть к близкому другу или партнёру, желание стать в чём-то равным ему или даже лучше его. В отношениях часто есть негласное табу на конкуренцию, ведь успехам близкого принято радоваться, а не завидовать им. Но в некоторых случаях чувство зависти перевешивает, а чувство собственной неполноценности на фоне того, кто кажется успешнее, оказывается разъедающим.

При столкновении с конкуренцией в отношениях, прежде всего, важно попробовать разобраться с проекциями. Так ли друг или партнёр успешен в тех областях, в которых хотелось бы достичь успеха тому, кто конкурирует? Не является ли зависть проекцией на близкого человека своей ресурсной, но не присваиваемой части? Когда, как и почему возникла ситуация сравнения себя с другим, какие поводы и основания для этого имели место?

 

В некоторых случаях можно открыто обсудить с близким человеком проблему конкуренции. Возможно, эти отношения являются взаимными, и тогда они завязаны на общих или комплементарных паттернах. И тогда важно, как обе стороны переживают эту конкуренцию, способны ли они извлечь из неё пользу, перевести её в конструктивное русло или, скорее, чувствуют, что конкуренция разрушает их отношения.

Конкуренция в отношениях также тесно связана с нарциссическими ожиданиями человека от самого себя и удовлетворённости реализацией этих ожиданий. Если человек ждёт от себя слишком многого, предъявляет к себе завышенные требования и не может соответствовать им, эта тема для него является крайне заряженной. И тогда в отношениях с другими он автоматически обращает внимание на то, как дело обстоит со сложной для него темой у них. Например, в случае, когда главной целью человека является зарабатывание как можно большего количества денег, он может невольно интересоваться или проявлять повышенное внимание к тому, сколько зарабатывают его друзья, и раниться тогда, когда они превосходят его в уровне доходов, чувствовать себя неполноценным на их фоне.

 

В ряде случаев конкуренция в отношениях связана с чувством собственной неполноценности и защитой от близости. Так, когда человек чувствует, что он недостоин любви и уважения, он начинает сомневаться в том, кто проявляет к нему эти чувства, и искать то, за что можно было бы его любить, не веря в бескорыстность и безусловность симпатии другого человека. И тогда возникает закономерный вопрос - как так получилось, что меня полюбил и оценил человек, который гораздо лучше, умнее, успешнее? В этом случае на первый план выходят внешние показатели и ценности, но игнорируется внутренняя сторона отношений - то, каким образом происходит глубинное и подлинное взаимодействие между людьми вне зависимости от их социальных статусов или успехов.

 

Конкуренция в близких отношениях также может говорить о сильной потребности человека в соревновательности. Возможно, человек является борцом по духу, хотел бы соперничать с другими людьми и заряжаться от этого энергией, но почему-то не позволяет себе этого делать в более открытом и широком пространстве. И тогда вместо того, чтобы участвовать в конкурсах, активно продвигать самого себя, социализироваться, бороться за своё место под солнцем, он предпочитает конкурировать в близких отношениях, поскольку эти отношения являются наиболее безопасной средой. А проиграть другу или партнёру менее катастрофично для самооценки и чувства самоценности, чем проиграть кому-то публично.

Конкурируя в отношениях, человек, с одной стороны, пытается защитить собственную уязвимость, ведь, если он в чём-то лучше, выше, сильнее своего друга или партнёра, ему будет легче пережить ссору или разрыв с ним, легче обесценить этого человека, если вдруг тот причинит боль. С другой стороны, эта борьба не всегда заканчивается победой, и тогда конкурирующий обнажает свою уязвимость, подменяя близость борьбой и сводя многоплановые отношения к соревнованию.