Публикации с тегом Работа с ресурсом (21)

В современную культуру высоких скоростей органично вписывается типаж человека действия. Человек действия - это тот, кто предпочитает жить внешним, а не внутренним миром - внешними целями, ценностями и достижениями. Чувствованию и рефлексии он предпочитает действия, а в действиях ориентируется на конкретные результаты. Как правило, у таких людей много социальных достижений, они не тратят время зря, но у такого стиля жизни есть и подводные камни - дисбаланс между отдыхом и работой, истощение, уязвимость перед кризисными событиями, чувство бессмысленности жизни... 

Человека действия со всеми его амбициями и требованиями к себе воспитывает не только семья, но и культура. Когда с ранних лет он слышит что-то по типу "зачем страдать - надо делать дела", "это не стоит слёз - утёр и пошёл дальше", "все твои беды от безделья" и т.д., он начинает настраивать себя на то, что чувствовать и рефлексировать бессмысленно и бесполезно - надо действовать. И тогда в любых ситуациях он старается действовать. Если заболел его близкий человек, он действует - ищет врачей, организует лечение. В случае проблем на работе он также действует - идёт к руководству или ищет другую работу. 

 

Но далеко не все трудности поддаются решению через действие, и далеко не все лучшие решения приходят сразу. Уязвимость человека действия в том, что его стиль жизни заключается в мгновенном отреагировании. Если ему что-то не нравится, это нужно изменить. Чувствует он себя одиноко - идёт на массовое мероприятие для знакомств. Чувствует себя депрессивно - в лучшем случае, идёт к врачу и принимает таблетки, в худшем - игнорирует своё состояние, нагружая себя ещё большим количеством дел.

Мгновенное отреагирование не даёт возможности психике адаптироваться к ситуации. Так, например, в ситуации личностного кризиса или горевания одними действиями вряд ли можно ускорить процесс. Оба этих процесса требуют времени, терпения и внутреннего проживания. Человек действия, напротив, форсирует события, разрывая собственную связь со своими переживаниями и чувствами. Он действует вместо того, чтобы переживать, и чтобы не переживать, из-за чего его контакт с самим собой и со своей интуицией оказывается затруднён.

 

Теряя контакт с собой, человек действия подвержен тяжёлым переживаниям чувства бессмысленности жизни. Постоянные действия изматывают, а смыслы часто находятся нами именно в плоскости замедления - когда мы позволяем себе медитативно гулять по парку, наблюдая за природой, думаем о вечном, созерцаем предметы искусства. В эти моменты мы переключаемся с внешнего мира на свой внутренний, с бешеного темпа жизни на органичный для нашей психики ритм. Такое переключение необходимо не только для того, чтобы восстановить силы, но и для того, чтобы внутри могли созреть инсайты и верные решения. 

 

Избегая уединения и любых форм бездеятельности, человек действия значительно обедняет свою жизнь. С юнгианской точки зрения, он лишает себя именно того измерения жизни, которое несёт в себе потенциал для расцвета смыслов, а именно - символического измерения. Всё время действовать - значит, воспринимать мир слишком односторонне и буквально, находиться в архетипе героя, которому важно преодолевать, покорять, достигать и побеждать. Но героическая установка сознания рано или поздно изнашивается. Она гармонична для первой половины жизни, но плохо работает во второй, когда и сил действовать уже меньше, и желаемое, по большей части, уже достигнуто, а перед человеком стоят совсем иные возрастные задачи. Если же во второй половине жизни человек продолжает реализовывать исключительно установку на действия, он рискует подорвать своё психическое и физическое здоровье и впасть в ещё больший кризис. 

 

Действуя вместо рефлексии и переживаний, мы часто подменяем внутренние процессы внешними изменениями, по причине чего подлинных изменений не происходит. Так, если мы чувствуем хандру, можно сменить работу или круг общения, сделать ремонт или переехать в другую страну, и, возможно, на время это поможет, однако внешние изменения никак не касаются глубинных причин нашего состояния и лишь позволяют отсрочить, перенести кризис, а не избежать его. Поэтому, с точки зрения психологии, гораздо продуктивнее обращать внимание на исток своего внутреннего состояния вместо того, чтобы избегать его. Так, Юнг рекомендует нам не бояться приглашать депрессию на чай и вести с ней душевные беседы. Т.е. не бояться глубже погружаться в те состояния, которые кажутся нам дискомфортными. И не бояться пребывать в них смиренно и в ожидании обратной связи от нашей Самости. 

 

Живя в модусе действия, человек рискует вовремя не заметить судьбоносных для него внутренних перемен, которые требуют сознательности и внимания, а при попытке их избежать они рискуют превратиться в судьбу человека, которую он проживает неосознанно, а, значит, мало на что может в ней повлиять. Таким образом, стоящая за гипердеятельностью установка на сверхконтроль обращается против самой себя - чем больше мы действуем и пытаемся контролировать внешние обстоятельства вместо того, чтобы слышать и понимать себя, тем больше наша жизнь ускользает из-под зоны нашего влияния. 

В юнгианском анализе психолог уделяет большое внимание сновидениям клиента, поскольку они отражают содержание и динамику его бессознательного. Так, клиент может переживать, думать и рассказывать о чём-то одном, а его сны - свидетельствовать о чём-то другом, чего он упорно не замечает, не осознаёт и признаёт в себе. Особенно важны для анализа эротические сновидения, поскольку в них кроется ответ на вопрос о том, что именно сейчас происходит с энергией либидо клиента - в каком она состоянии, на что или на кого она направлена, с кем он бессознательно связан или хотел бы установить связь.

 

В отличие от фрейдизма, в юнгианском анализе сексуальные сны не трактуются буквально. Если человеку снится сон про секс, это не всегда означает, что за этим сном скрывается именно сексуальное влечение к какой-то персоне, ведь нам могут сниться абсурдные, с точки зрения логики, сны, в которых секс происходит с теми персонажами, которые вряд ли когда-либо привлекли бы нас сексуально в реальной жизни. Поэтому буквальная трактовка таких снов была бы слишком односторонней и в малой степени информативной.

 

Фрейдистским трактовкам Юнг противопоставлял символический подход. Применительно к эротическим сновидениям этот подход означает, что аналитик обращает внимание не столько на внешнюю, сколько на внутреннюю их сторону. Например, если клиенту снится секс с аналитиком, на символическом уровне этот сон означает что-то про близость. Либо клиент переживает эмоциональную и душевную близость в контакте с аналитиком, тесно связан и с ним или, возможно, зависим от него. Либо, напротив, в анализе не хватает чувства близости или места для этого чувства, что компенсируется сном о сексе. 

 

Важно обратить внимание не только на то, с кем именно человек вступает или хочет вступить в сексуальную связь во сне, но и на декорации. Секс в опасном месте может означать, что близость с другими людьми (не обязательно сексуальная) представляет опасность для человека и вызывает у него сильную тревогу. Либо что близким можно быть только с теми людьми, с которыми можно вместе пережить опасность. Секс в комфортном и красивом месте во сне может означать, что для близости человеку нужны особые условия. Секс на улице или в коридоре может символизировать отсутствие в психике и жизни клиента места для близости.

 

Помимо темы близости, сексуальные сновидения могут указывать на стремление человека интегрировать какую-либо часть себя. Так, человеку может сниться секс с кем-то, кто неприятен ему в реальной жизни, либо с кем абсурдно было бы представить секс. И тогда бессознательное указывает ему не на то, что он хотел бы секса с этой конкретной персоной, а на то, что эта персона сейчас значима для него, с точки зрения его внутреннего развития и пути индивидуации, поскольку на неё проецируется что-то важное. А проецироваться могут как отвергаемые, забытые и теневые части себя, так и неприсвоенные ресурсы, подавляемые в себе качества...

 

Иногда эротические сновидения могут пугать клиентов, например, если женатому человеку в анализе снится сон о сексе не с женой, а с кем-то ещё, либо человеку строгих взглядов вдруг снится какой-то секс, который он счёл бы развратным. Сексуальные сновидения могут касаться и темы инцеста, а могут быть вплетены в ночные кошмары. С точки зрения юнгианского анализа, такого рода снов не стоит пугаться. Сон об измене жене не так часто буквально указывает на тайное желание изменить ей, но может косвенно указывать на проблемы в отношениях с ней, которые можно вовремя осознать и разрешить в анализе. Так, если женатому мужчине снится секс с двумя женщинами, это может означать, что какие-то его потребности не удовлетворяются в браке и, возможно, не могут быть сполна удовлетворены в нём, в принципе. И это не повод к измене, а повод задуматься о том, что идеальных партнёров нет, и естественно, что в браке какие-то потребности удовлетворяются, а другие могут быть сублимированы. 

 

Сон про инцест также не означает, что человек страдает перверсиями или что в его бессознательном зреют какие-то извращения. Часто такие сны указывают на глубинную эмоциональную связь или недостаток связи с каким-то родственником. Например, если человек долго не может построить личную жизнь, и в анализе ему снится секс с родительской фигурой, это означает, что именно привязанность к родительской фигуре мешает другим отношениям, и эта привязанность не в буквальном смысле сексуальна, но символична. Бессознательное подчёркивает, что такая проблема есть, настолько ярко, чтобы человек мог по-настоящему осознать эту проблему и не пройти мимо неё.

 

Какими бы ни были эротические сновидения, их появление в анализе означает, что в бессознательном клиента кипит какая-то жизнь. В этом смысле, даже самые странные сексуальные сны лучше полного их отсутствия, поскольку отсутствие какой-либо внутренней сексуальной жизни у клиента (сновидений, фантазий) свидетельствует об энергетическом застое и глубоко подавленном состоянии истока его жизненной силы, которая, как огонь, необходима для того, чтобы аналитическая трансформация могла состояться. 

Для современного человека очень актуален вопрос выбора стиля жизни, и перед ним открыты самые разные возможности на любой вкус. Он может выбрать работу в официальной организации, встраиваться в готовые социальные структуры и расти в них, а может организовать что-то своё - свой проект, свою команду, свой бизнес или свою частную практику. О преимуществах и недостатках обоих выборов написано большое количество статей, и в данной статье я сосредоточусь на психологических аспектах этой проблемы.

 

Психологические аспекты выбора стиля жизни и/или работы тесно связаны с личностными и ценностными особенностями человека. Офисную работу, как правило, предпочитают люди, ориентированные на стабильность, безопасность и предсказуемость жизни. Собственные проекты или фриланс выбирают люди, готовые к риску. Работа в социальных структурах требует от человека умения встраиваться в социальные иерархии, комфортно чувствовать себя в них и извлекать из них пользу. Своё дело требует хороших организаторских способностей, творчества и самодисциплины. В готовых социальных структурах большую часть организационных вопросов и функций человек спокойно может передоверить своему работодателю (оформление документов, ведение бухгалтерии, регуляцию графика, дедлайнов и иных нормативов), а вне организаций приходится либо брать эти функции на себя, либо самостоятельно искать людей, которые могли бы ими заняться.

 

Помимо личностных и ценностных аспектов, на выбор человека часто большое влияние оказывает его окружение или семья. Например, если для окружения чрезвычайно важно, чтобы человек встроился в готовую социальную структуру или организацию, само акцентирование внимания на этой теме приводит к тому, что для человека эта тема оказывается очень эмоционально заряженной. И в некоторых случаях такой эмоциональный заряд приводит к тому, что он проявляет лояльность к своему окружению и выбирает именно то, чего от него хотят, чтобы заслужить похвалу и признание, а в других случаях напротив - человек полностью отвергает требования среды и отдаёт предпочтение противоположному пути.

 

Ситуация давления социума побуждает человека как-то обойтись с ней, и не факт, что он сделает это лучшим для себя образом. Например, выбрав работу в офисе, потому что так хотят мама и папа, впоследствии он может жалеть о том, что не реализовал свои возможности в свободной профессии, потерял время и пошёл не своим путём. Или, выбрав фриланс назло требовательным родственникам, он тоже позже может осознать, что, если бы не давление, не было бы и необходимости в протесте, а протестный выбор был сделан им не аутентично, не в согласии с собой, а в качестве ответа на внешнее давление и попытки отстоять себя, свои границы, свои права и свою автономию. 

 

Чтобы сделать аутентичный выбор, прежде всего, нужно внутренне освободиться от ситуации внешнего давления. Давление было и есть всегда, и разные люди переживают его в разных вопросах. На кого-то родители и окружение давят по поводу семьи и детей, кто-то другой сталкивается с тем же в сфере работы. И, пока человек внутренне не чувствует себя свободным от этого давления, пока он сам сомневается и переживает внутренние конфликты, свой выбор он сделать не сможет. Чтобы освободиться от давления, важно признать себя взрослым человеком, который имеет право на свой выбор и свои ошибки.

 

Аутентичный выбор делается из потребностей души человека, из его собственного внутреннего отклика. Этот выбор невозможно сделать исключительно логически и рационально, он должен идти от сердца. А это значит, что в таком выборе не поможет ни статистика, ни чужие мнения и прогнозы. Конечно, мы можем рационально предположить, что офисная работа более стабильна, чем фриланс, но на практике, скорее, люди более стабильного склада предпочитают проецировать свою потребность в стабильности на офисную работу. Гарантий же объективной стабильности нет нигде - в любой сфере возможны сокращения, увольнения, закрытие организаций, изменение условий работы и т.д. И, напротив, вполне возможно стабильно организовать фриланс или бизнес, научиться техникам стабилизации своих финансов и стабильно жить в свободной профессии.

 

Возвращаясь к теме аутентичности и потребностям души, важно также отметить, что подлинный выбор делается из настоящего. Мы не знаем, что будет в будущем, - какой будет политическая и экономическая ситуация, что будет с нами завтра или через несколько лет, и любые попытки предсказать это связаны с нашей тревогой в настоящем. Но, убегая от этой тревоги в будущее и пытаясь сделать выбор, исходя из будущего, мы игнорируем свои потребности в настоящем, а, значит, уходим от самих себя и теряем контакт с собой здесь и сейчас.

 

Чтобы сделать тот выбор, о котором в дальнейшем не придётся жалеть, важно прислушаться к себе именно в настоящем. Если нам сейчас хочется выращивать рыбок, разводить котят или вести блог - почему бы и нет? Если нам, напротив, сейчас комфортна офисная работа со всеми её преимуществами, этот выбор также имеет право на существование. Выбирая для себя, бессмысленно сравнивать себя с кем-то ещё ("а вот у Васи уже миллион подписчиков, а я - всё ещё простой секретарь"). Главный ориентир в любом выборе - мы сами, ведь, искренне желая или не желая чего-то, мы отталкиваемся от самих себя, а другие люди никак не могут знать за нас, что для нас лучше.

В современной популярной психологии то и дело звучат призывы: "Выходите из зоны комфорта!". Или: "Преодолевайте свои страхи!". И кто-то следует этим советам и пытается выйти, а кто-то другой отвечает, что в зону комфорта сначала хорошо бы зайти. Что же такое эта зона комфорта, зачем из неё выходить и стоит ли это делать, в принципе?

 

Под зоной комфорта, как правило, понимаются стабильные условия жизни, к которым привык человек. Например, знакомые ему сценарии, одни и те же типажи людей, с которыми он знакомится и общается, привычный способ зарабатывать деньги, справляться со стрессом и поддерживать себя. Привычное вовсе не означает "комфортное", поскольку не у всех людей адаптация к миру отлажена таким образом, чтобы они чувствовали себя хорошо. Например, если привычным способом справляться со стрессом для человека является чрезмерное употребление алкоголя, как состояние опьянения, так и его последствия вряд ли можно назвать комфортными. Однако этот способ наименее энергозатратен, ведь человек знает, что в какой-то мере он ему помогает, а, значит, в любой момент может обратиться к тому, что выручало его всегда. 

 

"Зоной комфорта" также можно назвать ту модель поведения, которая выстраивается вокруг личных страхов и травм человека. К примеру, в результате опыта попытки насилия или насилия женщина боится мужчин, а потому предпочитает исключительно женское окружение. В некоторых случаях это воспринимается ей как личный выбор - она выбирает отсутствие рисков и напоминаний о травме, бережёт своё физическое и психическое здоровье, и, в целом, её всё устраивает. В других случаях эта тема может беспокоить женщину, и тогда она идёт с ней к психологу.

 

В положительном смысле, зона комфорта - это совокупность внешних условий и паттернов поведения, которые позволяют человеку наладить оптимальное взаимодействие со средой и чувствовать себя хорошо. Это может быть комфортная работа, комфортное окружение, комфортные бытовые условия. К такому комфорту стремятся практически все, и в наших силах, в зоне нашей ответственности обеспечить его себе, чтобы все наши базовые потребности были закрыты, чтобы у нас были ресурсы, время для себя, для отдыха и для творчества.

 

В негативном смысле, зона комфорта - это совокупность тех привычных условий и моделей поведения человека, которые создают стагнацию, т.е. мешают ему расти и развиваться. Например, это может быть выбор в пользу того, чтобы продолжать жить с токсичными родителями, потому что найти хорошую работу и отдельное жильё слишком страшно. Ситуацию проживания с токсичными родителями под одной крышей вряд ли можно назвать зоной комфорта, но, выбирая между тем, что дискомфортно, и тем, что страшно, человек предпочитает первое. Как следствие, он никак не может выйти из замкнутого круга и изменить свою жизнь.

 

В каких же случаях стоит выходить из зоны комфорта, а в каких это не очень полезно? При ответе на этот вопрос, в первую очередь, важно учесть, что у разных людей совершенно разные особенности. И для кого-то комфорт - это парашютный спорт, а для кого-то другого - выходные на природе или дома за книгой. Различаются у людей и реакции на стресс. Кто-то в состоянии стресса мобилизуется и готов свернуть горы, кто-то другой впадает в деструктивное состояние ступора, паники или отчаяния. Поэтому сначала важно понять, действительно ли сейчас человек находится в зоне своего комфорта или же он находится в вынужденно дискомфортной ситуации, изменение которой приведёт к куда более худшим для него последствиям.

 

Во-вторых, стоит обратить внимание на имеющиеся у человека ресурсы и на то, как он с ними обращается. В некоторых ситуациях "выход из зоны комфорта" в ближайшее время просто невозможен, например, по причине того, что человек живёт в условиях крайних финансовых затруднений, либо в тяжелой семейной ситуации. И тогда называть такую ситуацию "зоной комфорта" было бы достаточно цинично и бессердечно по отношению к человеку, который оказался в подобных обстоятельствах. Да, вполне может быть, что ему лучше ничего не менять, чтобы сохранить остатки имеющихся ресурсов и предотвратить их катастрофические потери, но тогда речь идёт не о комфорте, а о выживании. 

 

В-третьих, выход из зоны комфорта вряд ли стоит того, чтобы просто выйти из зоны комфорта. Важно, чтобы человек понимал, нужно ли это ему и зачем. Если он спокойно живёт со своими страхами, адаптировался к ним, подстроил под них свою жизнь и своё окружение, умеет заботиться о себе так, чтобы не попадать в ситуации, где он чего-то боится, и его всё устраивает, смысл выходить из зоны комфорта вряд ли найдётся. Если же человек поднимает тему того, что в его жизни, на первый взгляд, всё идеально, но чего-то не хватает или хотелось бы по-другому, в этой ситуации можно выделить потребность и мотив - чего именно хотелось бы, как можно к этому прийти, обязательно ли для этого прощаться со своим комфортом. 

 

В целом, забота о своём комфорте естественна для человека. Естественно и экономить энергию, ресурсы, придерживаться старых и проверенных моделей мышления и поведения. Поэтому было бы странно выходить из зоны комфорта без потребности и внутренней необходимости, просто потому что кто-то в Интернете написал, что это хорошо и правильно. Само понятие "зоны комфорта" является достаточно спорным, поэтому, прежде чем выходить из зоны комфорта, стоило бы разобраться в том, является ли она таковой или же это псевдокомфорт и самообман, но тогда для него лучше бы подошло иное название. 

Сюжеты, символические образы и мотивы, связанные с идеей конца света и гибелью Земли, встречаются у пациентов разных возрастов и самыми разными психическими структурами и характерами. Падение зимой 2013 года челябинского метеорита вызвало оживление и многочисленные  разыгрывания этого сюжета, в первую очередь, - в сэндплей-композициях пациентов-детей.

Несмотря на то, что объективно дети знали о реальной истории в Челябинске (что разрушения были незначительны, жертв относительно немного, не было погибших и т. п.), но в их фантазиях взрыв обладал огромной разрушительной силой и приводил к концу света.

Во всех наблюдаемых авторами случаях присутствовало неоднократное повторение, разработка сюжета со следующей характерной динамикой:

- сюжет сэндплея заключался в строительстве укреплений, защит от надвигающейся кометы;
- комета прилетала и разрушала все, что ребенок строил в песочнице;
- субъективно это событие не представлялось играющему как ужасное или фатальное: скорее отмечалось спокойное отношение или даже удовольствие от такого конца;
-  в этот же день или на следующей сессии игра возобновлялась (причем именно как продолжение: защита строилась, комета прилетала и разрушала ее, затем появлялась еще более сильная защита, комета прилетала  вновь). При этом с каждым новым повторением комета приобретала более позитивную коннотацию: ее появление начинало новую жизнь (приводила к объединению инопланетян и людей для лучшей защиты; на ней прилетали новые жители и заселяли опустевшую Землю ).

Образ кометы и катастрофы выглядел как способ вдохнуть новую энергию в процесс игры и ее переживание ребенком. Он отражал готовность ребенка к открытию заблокированного либидинозного потока внутри  психики;  ребенок получал способность катектировать эту психическую энергию в объекты и в себя.

В отличие от схожих игр с агрессивными сюжетами, включающими в себя разрушение, игры о конце света не содержали конфликта, не включают возможность/желание спасения и редко предполагали вербальный контакт с аналитиком. Можно сказать, что их основная цель была в том, чтобы произойти, быть сыгранными. 

Такие  схожие сюжетные линии  и образы наблюдались у детей с самыми разными сложностями. В общей картине фантазийной продукции  детей появление сюжета невозможно объяснить актуализацией ранней травмы. Его невозможно было интерпретировать в стандартной схеме «плохой объект тебе угрожает».  В целом, такие игры, по наблюдениям, вообще мало нуждались в комментировании. Происходящее в большей степени напоминало ритуал, который воспроизводится в бессознательном, без  непрерывного контроля эго-структур. Как любой ритуал, он воспроизводился неоднократно, оставлял у участника чувство завершенности, собранности и удовлетворения, и не был напрямую связан с содержаниями и образами обыденности. Композиционно игра строилась как подготовка к кульминации:  первая часть игры (строительство защит и укреплений) была эмоционально невыразительной. Не наблюдалось образов ужаса, паники, попыток спастись, надежды или утешения: строительство защит было нужно единственно для того, чтобы предварить появление метеорита. В общем, сюжет о мировой катастрофе использовался детьми как самоценный, обособленный от повседневной реальности и несущий трансформационный потенциал в себе самом.

Если рассмотреть  схожие мотивы в сновидениях и фантазиях  у взрослых пациентов, то можно заметить, что они также нередко содержат образы фатальной катастрофы. Это по большей части образы, связанные с огромным взрывом, который должен разрушить Землю (реминисценции  «Меланхолии» Ларса фон Триера, а у пациентов «за сорок» - воспоминания о страхе ядерной катастрофы). Также встречаются сновидения, описывающие огромный ураган, смерч или воздушную волну, которые также не оставят ничего живого. Здесь также не присутствовали ужас или паника: хотя сами пациенты называли сначала такие сны «ужасными», в дальнейшем (при обсуждении) они отмечали, что во сне им не было страшно. Описания сновидений содержали скорее изумление, восхищение, преклонение перед силой природы, и, как основную инвариантную составляющую, - смирение перед происходящим. Как сказала одна пациентка: «Я поняла, что все мы погибнем. Но как только я поняла это, страх исчез, я подумала, что нужно держаться изо всех сил до конца. …Непонятно, откуда взялись силы, ведь обычно я слабая и боязливая. Но тогда я была полна сил и уверенности».

Почти всегда присутствовало выражение «прекрасно, величественно, красиво» («это было ужасно, но так красиво, что нельзя было оторвать глаз»).

Сами сновидцы относили эти сновидения к т.н. «большим снам», и возвращались к воспоминаниям о них.

Возникают вопросы: что за символическое значение имеют эти образы эсхатологического ожидания и катастрофы у детей и взрослых? На  каком этапе терапии они появляются? С чем связана специфическая эмоциональная окрашенность таких образов?

Мы можем выделить характерные черты всех этих историй: неотвратимость гибели и разрушения; смиренное ожидание; энергетический подъем, отсутствие парализующего страха; нуминозные переживания апокалипсиса, соединение ужаса и восхищения величием, мощью происходящего.

Эти же черты, как указывает нам Э. Нойманн, относятся  в равной мере к архетипу Самости и к архетипу Великой Матери; описанный сюжет отражает взаимопроникновение этих двух архетипов и психическую трансформацию Эго, обусловленную этим взаимопроникновением. Актуализация этих архетипических энергий обеспечивает нуминозность переживаний во время сэндплея или сновидения. Поэтому эти образы следует рассматривать как архетипические, а не как простое отражение внутренних объектов.  

***
Самая яркая черта в историях о конце света  выражена в  образах неумолимости, неизбежности смерти и разрушения всего окружающего мира. В этом они отличаются от сновидений и фантазий о преследовании.

Сновидение с преследующими образами (в роли преследователя могут быть люди, животные, стихия или аморфные образы) всегда окрашено парализующим страхом и беспомощностью: поскольку такая ситуация предполагает возможность спасения, тревога связана с вопросом – удастся ли спастись тебе? Что ты должен сделать для спасения? В интрапсихическом мире образы наводнений, пожаров, войны или чудовищ представляют нам расщепление психики на злонамеренную часть и на ту, что продолжает бороться. Тревога и ужас зарождаются в сильно заряженном поле между этими двумя полюсами.

Финальные катастрофы же представляют нам картину разрушения Эго перед лицом деструктивного бессознательного.

Колебания настроений, с которыми играющий или сновидец встречает катастрофу, - от спокойного ожидания до экстатического восторга, - говорят о том, что она представляется естественным или желательным событием в интрапсихическом мире.

В связи с этим можно задать вопрос – возможно ли, что такое стремление к «концу света» отражает деструктивные желания и связано скорее с актуализацией травматического опыта? Отчетливый нуминозный оттенок  одновременно ужасных и величественных образов говорит об активизации архетипа Самости.  Желание у детей играть и повторять игру, а у взрослых – наслаждаться сновидением и вспоминать его, - все это говорит о налаживании энергетического потока  между эго и самостью, как будто Эго возвращает себе способность желать.

Еще один характерный момент: важны последние минуты. Мы видим это в детских и взрослых фантазиях. В сэндплее самые насыщенные эмоционально моменты – это приближение и падение метеорита. В самых разнообразных культурно-художественных источниках мы встречаем ту же самую идею: если конец неотвратим, страх и тревога покидают человека, и освобождают пространство для настоящей «работы души». Неважно, сколько часов или мгновений осталось до конца, - сам конец становится этапом трансформации 1 .

Другая важная часть таких сюжетов – акцент на переходе от вялого, унылого и бесцветного в «мире до кометы», - и яркие, сильные и полные жизни переживания конца мира. В сэндплее это выражается в монотонном строительстве укреплений. Во взрослых сновидениях перед началом катастрофы сновидец занят рутинными, монотонными делами (кстати, часто приводились сюжеты с уборкой  в доме, разбиранием старых вещей). Мы видим здесь образ подготовки и расчищения пространства, - но также и рутины, скуки.

В отличие от травматических сновидений, герой не чувствует паралича, его активность до последнего момента продолжается: так, героиня «Меланхолии» чувствует себя максимально живой в момент подготовки к гибели, создавая переходную символическую реальность для ребенка (придумывает волшебную историю о переходе в другой мир, чтобы мальчик не боялся смерти).

***

В своем исследовании, посвященном мифам о конце света у южноамериканских племен, М.Элиаде пишет:

«…При внимательном анализе мифов,…, приходишь к выводу, что одной из основных причин являются грехи людей и старение, разложение мира. (…) Трудно найти более волнующее выражение космической усталости, желания абсолютного покоя и смерти».

Можно сказать, что такой невротический мир не содержит в себе выраженного «греха» (травмы), он просто настолько стар, изжил себя и свои ресурсы, что его можно только разрушить.

В этом смысле возникает интересная параллель с концепцией ужасающего (в противовес «просто страшному») в японской культуре. В жанре юмэ-моногатари (рассказов о сновидениях, необычном, волшебном и потустроннем) выделяются рассказы кайдан, - об ужасном, такие, от которых у слушателей кровь стынет в жилах: типичный сюжет – герой умирает просто от взгляда или от соприкосновения с таким немыслимым.

В них нет упоминаний о чудовищах или кровавых преследованиях. Самое страшное, по мнению японцев (как известно каждому любителю японского кино, хорошо понимающих в ужасах), это сдвиг мира в сторону ненормальности, как бы поломка естественного хода вещей. Такой «испорченный мир» становится источником смерти для каждого, кто соприкасается  с ним.2

Другими словами, в художественных и мифологических образах конца мы наблюдаем то же разделение на драматизм травмы и истинно ужасное, завораживающее,  немыслимое, - то, что предвещает полный конец.

Образ усталого мира отражает картину нарциссического состояния пациента, пойманного в ловушку своего базисного дефекта. Энергия для трансформации не может родиться внутри этого состояния: такая картина предполагает только апокалиптический сюжет о разрушении старой структуры. В этом случае конец вселенной есть образ трансформации.

Возвращаясь к пациентам, видевшим сны о конце света, можно сказать, что общим для них было состояние длительного и глубокого отчаяния, затянувшегося кризиса. Ощущение глубокой безнадежности переживалось  как самим рассказчиком, так и (весьма нередко) аналитиком. При этом безнадежность в контрпереносе связана именно с образом конца («усталости мира»), а не с терапевтической беспомощностью. Сознание и фантазия аналитика не парализованы; однако терапевтические интервенции часто выглядели как попытки внушить умирающему человеку, будто он здоров и полон сил. Реакция пациента  на слова аналитика также не имели оттенка агрессивного сопротивления: скорее он производил впечатление человека, искренне старающегося увидеть хоть что-то конструктивное в попытках собеседника помочь ему. 3

Разумеется, реальная картина жизни таких пациентов вовсе не обязательно представляет картину полного упадка. Довольно часто это то, что называется «обычные люди» - вполне успешные, не испытавшие особенных травм и трагедий в личной истории. Характерным является обычно заметный дисбаланс между внешней - профессиональной и социальной, - успешностью, и ощущением внутренней пустоты и одиночества. Можно сказать, что мир для таких пациентов действительно устал от своего бесплодия и глубокой испорченности, так что нет никакой надежды на то, что он станет «нормальным».

Если представить такой диалог в привычной нам символической модели «мать и ребенок», то «ребенок» пациента  очевидно общается с материнской фигурой, схожей с  «мертвой матерью», описанной А. Грином, незлокозненной, но безразличной к его эмоциональным потребностям, но при этом активно эксплуатирующей его эмоциональность и живую энергию для своих эгоистических целей.

Он продолжает попытки разбудить/оживить ее, но с течением времени эти попытки все больше делаются формальными и  механичными. Более того, фигуральное «материнское тело» приобретает все большее сходство с мумией, т.е.  с вечно мертвым и одновременно живым и сакральным предметом поклонения. При этом если с мертвецом разговаривать не нужно и не о чем, то мумия как раз – вечно живущий, всезнающий и милостивый покровитель, идеальный собеседник. Продолжение терапевтического диалога может постепенно превратиться в ритуальное поклонение этой «материнской мумии».

Тогда жизнь пациента возможно (для него) только в постоянном присутствии смерти, как будто вне этого контекста жизнь непредставима вовсе. Другими словами, происходит инверсия живого и мертвого, когда слова терапевта «вы еще можете иметь (желаемое, отношения, чувства и т. п.)» означают потерю материнского объекта, и напротив, обсуждение в духе «я никогда не могу это иметь» означают продолжение жизни. Терапевтической целью для пациента является сепарация с этой материнской фигурой и переживание оживляющей потери.

Такая привязанность к мертво-живому объекту формирует в аналитическом процессе иллюзию энергетической полноты, живого процесса. Однако при более тщательном анализе видно, что этот процесс служит скорее мумификации анализа. Истинной же целью аналитического процесса является переключение живого ребенка на контакт с аналитиком, вместо того, чтобы сохранять привязанность к матери-мумии.

Эта метафора «матери-мумии» приводит нас к вопросу о том, как символически похоронить «мертвую мать», одновременно расчистив в душе пациента место для новой надежды и новых объектных связей. Как избежать превращения аналитического пространства в мавзолей? 

Например, в русской традиции, нетленное – неумирающее, – тело может принадлежать как почитаемому святому, так и его антагонисту – покойнику, которого не принимает сама смерть/земля.4  Такой мертвец – необязательно грешник; это может быть человек, умерший «неправильно» (например, без покаяния, случайной), т.е. смерть которого выходит за рамки нормального миропорядка. Такой мертвец, не являясь в буквальном смысле злодеем (например, оборотнем), мог быть источником опасности и гибели.

Здесь мы вновь видим идею «кайдан» - ужасного-ненормального,  - того, что хуже страха. В аналитическом пространстве это говорит о присутствии нарушенности, выходящей за рамки травмы или преследования со стороны полных зла интроектов. В этом смысле лечение должно быть основано не на оживлении, а на восстановлении нормального хода вещей.

Итак, мы должны увидеть смерть/разрушение нарциссической структуры. Традиционный способ отпустить призрак к смерти и покою универсален в народных обрядах и поверьях: в случае, если тело не найдено, его требуется обнаружить (в современно художественной традиции это сюжеты от трогательного «Кентервильского привидения» до триллеров  - «Милые кости»).  Пока мы не видим костей, объект «пропал без вести», он хуже, чем мертв и не может дать ни оплакать, ни забыть себя. Ожидание и поиск «костей» являются одновременно и ужасающими, но и желаемыми. Так же, как и апокалиптическая катастрофа «усталого мира», это способ восстановить нормальный ход вещей.

***

Тут мы возвращаемся к идее глобальной катастрофы – разрушения мира. Образы усталости, изношенности, безнадежности символизируют умирающую надежду ожить самому и оживить объект; и одновременно связаны с сохранением эмоционального контакта с ним. Возможно, высвобождение витальной энергии пациента в ряде случаев невозможно постепенно, нужен катастрофический переход.

Вопрос, который уместно задать себе в этом случае, - как отличить энергию расчищения/освобождения/трансформации от деструктивной силы, ведущей пациента к уничтожению анализа и к собственной гибели? Или, выражаясь фигурально, имеем ли мы дело с войной или с гибелью мира? и еще – может ли аналитик находиться рядом с пациентом, в этом процесс, и при этом не быть захваченным, испуганным или соблазненным?

Возможно, ответ лежит в области эсхатологических образов и представлений. в отличие от ужасов и драматических картин войны, действительный конец всего живого вызывает не столько страх, сколько изумление, восторг и смирение.5

Разрушение нарциссического пространства возможно только путем катастрофического перехода, который направлен на восстановление нормального порядка вещей.  Переживание катастрофы как абстрактной внечеловеческой красоты очищения мы видим, кстати, в финальных сценах кинофильмов (от «Забриски-пойнт» Антониони до  «Меланхолии» фон Триера), именно потому, что изобразительные возможности кино позволяют представить катастрофу в ее ужасной красоте. Отнести ситуацию к «последним временам» означает сделать ее критической и встать перед необходимостью понять ее настоящий смысл. Психика словно говорит: нет больше возможности терпеть, внутренний мир испорчен и не подлежит восстановлению.

Фантазии и сны о конце света отражают выход из мира нарциссической разлаженности. избавиться от равнодушного и эксплуатирующего материнского взгляда можно лишь, совершив символический суицид. поэтому эти образы можно рассматривать одновременно как прямое разрушение материнского комплекса (разрушение земли как матери), и как суицид (разрушение себя как мира).

Благодаря переживанию глобальной катастрофы происходит новое переструктурирование психики, когда мертвое умирает и соединяется с мертвым, а живое может соединиться с живым.  Оно получает доступ к источнику энергии и способность распоряжаться ею. Фантазии о конце света в психологическом  плане отражают распад очень глубокого и серьезного комплекса, много лет или даже десятилетий оказывающего влияние на Эго. В результате этого распада Эго получает энергию Самости, что приводит к отказу от ложных надежд и иллюзий.
 

 

 

 

 

1 Дети знакомятся с историей о последних днях, читая повесть Туве Янссон «Муми-тролль и комета», взрослые могут посмотреть «Меланхолию»  фон Триера, или же обратиться к огромному корпусу эсхатологических трудов. В русской культуре ожидание «последних времен» было излюбленной темой богословов и мистиков. Рукописные и самиздатовские тетрадки с толкованиями Апокалипсиса, описаниями близящейся катастрофы, Страшного суда и грядущей гибели, существуют и до сих пор (автору довелось держать в руках такие записи, относившиеся к 60-м – 80-м годам ХХ века).

2 В сущности, сюжеты знаменитых японских триллеров сводятся именно к этой идее: есть нечто ненормальное, на что нельзя смотреть.  Идея призрака-мстителя отходит на второй план, и зритель сконцентрирован не на травме прошлого, а на том, что от призрака невозможно отвести взгляд.

3 Эта специфика контрпереносных переживаний представляется нам важной, т.к. она говорит о сохранении рабочего альянса и доверия даже на краю психологической гибели.

4 В традиции почитания святых в досинодальный период  не существует противопоставления нетленной плоти и разрушенного тела. Позднейшие представления о том, что тело святого или мученика обязательно нетленно, основаны на народных легендах и канонически  неверны.

5 . Фольклорные тексты разных культур, описывающие гибель мира, как правило, не фиксируют внимание читателя/слушателя на страхе.

В обыденной жизни и популярной психологии часто можно встретить употребление слова "комплекс" в разных контекстах - "да у тебя какие-то комплексы", "это просто комплекс неполноценности", "хочу избавиться от комплексов". Под комплексом в данном случае понимается нечто негативное, т.е. некая человеческая уязвимость или психологический зажим, мешающий ему быть счастливым и свободным. В юнгианском подходе комплекс понимается совсем иначе - как концентрация энергии вокруг определённого архетипа. Например, в анализе практически всегда идёт интенсивная проработка материнского и отцовского комплексов. Диагностика этих комплексов позволяет понять, какая архетипическая фигура для клиента воплощает отца или мать (например, у кого-то отец ассоциируется с Зевсом, у кого-то - с Гадесом, мать может представать в образах Лакшми или Кали), каким зарядом обладает комплекс, насколько сильно он влияет на жизнь клиента, какое место занимает в иерархии других комплексов.

 

Поскольку в анализе у клиента могут присутствовать разные мотивы и темы, за ними стоят столь же разные архетипы, и комплексов также может быть несколько. Границы между архетипами иногда очень тонки и пластичны, поэтому разные комплексы могут быть связаны между собой, накладываться друг на друга, либо мелкие комплексы могут входить в состав более крупных. Так, например, сочетание материнского комплекса и комплекса героя может давать описанный Марией-Луизой фон Франц феномен вечного юноши, который, с одной стороны, излишне привязан к матери, а потому не может повзрослеть, не выдерживает длительных отношений с женщинами и "витает в облаках", но, с другой стороны, стремится реализоваться в героической, рисковой деятельности. 

 

С точки зрения юнгианского психолога, совсем избавиться от комплексов невозможно, поскольку мы не можем выдрать из коллективного бессознательного какой-либо архетип. Заблокировать его действие тоже никак нельзя, поскольку наличие актуального для клиента архетипа и сконцентрированного вокруг него комплекса указывает на то, что определённая энергия сейчас нуждается в реализации. Порой она может прорываться в самых деструктивных и теневых формах, но за ней стоит что-то важное для развития и пути индивидуации клиента, чему следует уделить внимание.

 

Если комплекс мучителен для клиента, несёт ему тревоги, беспокойства, неудачи и разрушительные события, аналитик пытается вывести на осознание разные грани стоящего за этим комплексом архетипа и понять, как и почему вокруг него скопилось столько энергии. Постепенно, по мере осознания, эта энергия начинает разряжаться или находит конструктивный выход. Например, чтобы лучше понять стоящие за комплексом отшельника внутренние смыслы, аналитик может рекомендовать клиенту читать связанную с этим архетипом художественную, научную, философскую или психологическую литературу, смотреть фильмы на эту тему, расширять представления клиента об этом архетипе с помощью примеров из искусства или религий. И то, что изначально переживается клиентом как нечто мешающее и разрушительное (например, "ничего не могу с собой поделать - боюсь и избегаю любых отношений") может превратиться в ресурс - в осознание своей любви к уединению, ценности и смысла этого уединения для себя, а как следствие - выделение для этого уединения специального пространства и времени (ретриты, медитации, прогулки). 

 

С точки зрения юнгианского психотерапевта, сам по себе комплекс не является ни плохим, ни хорошим, а высказывание "у тебя какие-то комплексы" не имеет никакого смысла, поскольку комплексы есть у всех, ведь каждого из нас затрагивают определённые архетипические темы - кто-то с головой погружается в политические события, для кого-то первичной является тема личной жизни, а, значит, и связанных с ней архетипов Афродиты, Купидона и т.д. Наличие комплекса указывает на то, что какая-то тема сейчас особенно актуальна для клиента, а скопление вокруг неё энергии отражает ведущие ценности и мотивы клиента. И для качества жизни человека имеет значение только то, как именно он обращается с этим комплексом и что этот комплекс делает с ним, к чему побуждает, в какие ситуации толкает, а чего заставляет бояться и избегать.

 

Некоторые комплексы могут быть разряжены в анализе и со временем терять свою актуальность. Иногда это связано с личностными факторами, сменой образа жизни и интересов, перерастанием клиентом старых комплексов и появлением новых под действием динамики коллективного бессознательного. В других случаях смена центральных для человека комплексов может быть обусловлена возрастными периодами и кризисами. Например, в первой половине жизни гораздо чаще встречается комплекс героя, что подразумевает концентрацию на достижениях, успехах и пути восхождения, а во второй половине жизни может актуализироваться комплекс отшельника, повышающий в глазах клиента ценность мудрости и осмысления прожитого им опыта.

 

Другие комплексы могут красной нитью проходить сквозь всю жизнь клиента, и чаще всего такие комплексы обусловлены ранними детскими травмами. К ним можно отнести тесно связанный с оральным характером комплекс брошенного или комплекс Кассандры, характерный для истерического характера. Такие комплексы могут организовать всю жизнь человека, и не так-то просто выбраться из-под их влияния. И тогда задача аналитика не в том, чтобы вовсе избавить человека от комплекса или разрядить его, лишив творческой энергии, а в том, чтобы найти наиболее подходящий клиенту путь его сублимации. 

В классических психотерапевтических отношениях действует ролевая модель, которая определяет место клиента и психолога в этом процессе. Клиент приходит к психологу из позиции "раненого", с некой проблемой или болью, терапевт выступает в роли "целителя", поскольку клиент обращается к нему за помощью и, в конечном итоге, если всё складывается удачно, эту помощь получает. При этом у клиента могут отсутствовать какие-то специфические знания о том, как именно осуществляется эта помощь, что психолог сделал такого, чтобы помочь ему, за счёт чего стало легче. Поэтому на иррациональном уровне психолог для клиента - тот, кто исцеляет, врачеватель души. 

 

В самой роли психолога есть много сходств с ролью врача, за исключением того, что он работает не посредством физического воздействия на организм (лекарств или хирургических вмешательств), а посредством более тонкого, душевного или психического воздействия, которое в психотерапии называется интервенцией. Как и врач, психолог руководствуется этическим кодексом, который можно сравнить с клятвой Гиппократа. Как и перед врачом, перед психологом стоит задача не навредить, а помочь клиенту. Как и врач, перед тем, как помочь, психолог проводит диагностику, подбирает методы и стремится соблюсти в них равновесие (например, не фрустрировать слишком сильно, не давать тех интерпретаций, к которым клиент ещё не готов). 

 

Помимо этих ролей, распределение которых регламентировано терапевтической ситуацией, в юнгианском анализе принято обращать внимание и на бессознательную сторону процесса, где происходит обратный обмен - в каждом психологе есть внутренний "раненый", а в каждом клиенте - внутренний целитель. Наличие у психолога "раненой" части позволяет ему быть чутким и эмпатичным, помнить о том, что он и сам когда-то попадал в кризисные ситуации, иногда нуждался в помощи, проходил личную терапию, прорабатывал свои травмы. Опираясь на этот опыт и помня о том, каково быть раненым, он сопереживает клиенту.

 

Присутствие у клиента внутреннего целителя означает, что в нём самом уже есть те ресурсы, которые могут помочь ему выбраться из кризиса, изменить деструктивные паттерны, улучшить качество своей жизни. В начале терапии он часто ещё не знает, как пользоваться этими ресурсами, и доступ к ним может быть заблокирован, но в процессе терапии он всё больше присваивает их себе, учится управлять ими и опираться на них. Но, пока этого не произошло, психолог выступает для него в роли опоры, и на психолога проецируется внутренняя фигура целителя.

 

Проекция архетипа целителя сама по себе уже выполняет терапевтическую функцию, поскольку позволяет клиенту довериться и открыться процессу, поверить в возможность изменений, мобилизовать внутренние ресурсы. В этом смысле, психолог выполняет для клиента роль вынесенного вовне его внутреннего целителя, который слушает, поддерживает его, находится рядом в трудные моменты и ждёт. Благодаря этому внутренний целитель обретает конкретную форму, превращаясь из абстракции в реального человека.

 

В некотором смысле, терапевтический процесс является целительным не только для клиента, но и для психолога, поскольку взаимодействие между обеими сторонами происходит не только на сознательном, но и на бессознательном уровне. И в этом контакте иногда могут встречаться две раненые фигуры (например, когда клиент поднимает трудную или не очень понятную для психолога тему), две фигуры целителя (когда, например, из позиции своего целителя клиент может предложить психологу изменить стратегию работы), а также внутренняя фигура целителя у клиента и фигура "раненого" у терапевта, ведь иногда клиент может спонтанно открыть терапевту что-то новое, в чём-то разбираться лучше и быть ресурснее, чем терапевт.

 

Взаимодействие всех четырёх фигур (сознательный "раненый" клиента и бессознательный "раненый" терапевта; сознательный целитель терапевта и бессознательный целитель клиента) придаёт терапевтическому процессу объём и динамику. Осознание, что в терапии участвуют все эти фигуры, порой позволяет открыть новые грани процесса, если задаться вопросом "какая часть архетипа "раненого целителя" сейчас более активна у терапевта и у клиента и почему?".  Например, если у терапевта включился внутренний "раненый", это может быть сигналом, что сейчас пытается пробудиться внутренний "целитель" клиента. Или, наоборот, если в процессе участвуют оба "раненых", для терапевта это может быть сигналом того, как окружающих клиента людей порой затягивает в сценарий его травмы. 

 

Полезно также выносить на обсуждение, в каких ситуациях клиент больше чувствует себя "раненым", а в каких - целителем, либо, может быть, иногда он совмещает эти роли, например, будучи раненым, помогает при этом другим в надежде пережить эффект исцеления в сопереживании другим. Или, будучи целителем, он иногда чувствует себя слишком раненым, чтобы исцелять. 

 

Понимание, что у обеих сторон есть свой "раненый", позволяет достичь большей близости и понимания в процессе, ведь трудно ожидать помощи от идеально благополучного человека, который никогда не сталкивался с кризисами и не имеет личного опыта их преодоления. А понимание того, что целитель - не односторонняя фигура, а также присутствует у обоих, позволяет клиенту быть менее зависимым от терапевта и, опираясь на него, искать опору в себе. 

Нехватка денег - актуальная проблема для многих людей, и часто она объясняется глобальными политическими, экономическими или социальными факторами, несмотря на то, что у неё есть свои психологические причины. Но, если всё дело в политике и экономике, почему в одних и тех же условиях кто-то достигает успеха, а кто-то другой приходит к падению и экономическому краху? Почему кто-то развивается в профессии, повышает уровень дохода и жизни, а кто-то другой может годами и десятками лет работать за небольшие деньги? По-видимому, причина в том, что разные люди по-разному относятся к деньгам, что обусловлено именно психологическими факторами. Итак, в качестве психологических причин, приводящих к нехватке денег, можно отметить следующие.

 

1. Страх успеха. На первый взгляд, сама формулировка этой причины выглядит абсурдно, ведь успех - это нечто хорошее и позитивное, и к нему стремятся многие люди, но не все достигают его. Однако стремление к успеху не отменяет двойственного отношения к нему, поскольку успех подразумевает ответственность и последствия. Так, добившись успеха, человек может вызвать зависть у своих родителей, друзей или родственников, стать обязанным перед кем-то (перед руководством, подчинёнными, клиентами), стать должным кому-то (содержать семью, отдавать свои деньги кому-то другому, если они у него есть). Кроме того, одного достижения успеха недостаточно, нужно ещё суметь удержать этот успех. А это значит поддерживать соответствующий ему уровень жизни. Так, например, если человек поднялся по карьерной лестнице, ему нужно привыкнуть к новым обязанностям и новому образу жизни, вжиться в новую роль. 

 

2. Семейные запреты. В семейных историях бывают драматичные ситуации, в которых кто-либо из семьи или рода лишился средств из-за политических репрессий, экономических кризисов или по иным причинам. Этот опыт запоминается родом и передаётся дальше с посланием, что иметь деньги опасно - опасно их зарабатывать и копить, потому что само наличие у человека денег влечёт за собой риск, что кто-то отнимет их и/или навредит ему. Такая установка приводит к тому, что человек боится денег и предпочитает их не иметь, чтобы застраховать себя от связанных с ними угроз. И тогда он может зарабатывать деньги, но не копить их, либо жить в вечных долгах и кредитах, либо предпочитает зарабатывать как можно меньше, чтобы ни у кого не возникло желание отнять эти деньги и наказать его за них.

 

3. Низкая самооценка и нехватка или отсутствие самоуважения. Чтобы добиваться успеха и зарабатывать хорошие деньги, человеку важно понимать, что он достоин этого, т.е. что он заслужил и может себе позволить этот успех, что его услуги, действительно, стоят дорого. В случае, когда человек сам низко оценивает качество своего труда, он вряд ли сможет претендовать при этом на высокую зарплату или выставлять высокие цены. Если, сравнивая себя с другими, человек постоянно переживает, что с ним что-то не так, что он менее профессионален, чем другие его коллеги, либо стесняется просить за свой труд больше денег, ему будет трудно подняться, поскольку он привык принижать себя. И, как бы хорошо он ни работал, этим всегда будут пользоваться другие - те, которые считают, что не согласны платить ему больше и могут экономить на его работе.

 

4. Нехватка социальных навыков. Достижение успеха и зарабатывание денег подразумевают активную коммуникацию с другими людьми. Чтобы устроиться на работу, важно хорошо себя презентовать, чтобы обрести клиентов - делать рекламу. Рост по карьерной лестнице требует коммуникаций и переговоров, ведь охотнее руководитель повысит того человека, который приятнее ему в общении, если будет выбирать из равных по результатам работы. Или охотнее человек направит клиента к кому-то, кого знает лично и к кому испытывает чувство симпатии. Точно так же и наоборот: если человек имеет плохую репутацию и известен асоциальным или антисоциальным поведением, даже, несмотря на хорошее качество его работы, мало кто захочет иметь с ним дело. Поэтому для успеха и повышения уровня дохода очень важно учиться общаться с другими людьми, вести переговоры и устанавливать полезные связи.

 

5. Неумение принимать. С деньгами часто испытывают проблемы те люди, которые привыкли жить для других, а не для себя. Они охотно откликаются на чужие просьбы, но не могут позаботиться о самих себе. Им хочется много делать для других, но не хватает времени и сил на себя. Но, чтобы зарабатывать деньги, важно иметь психологический "резервуар" для их принятия и удержания. Без такого символического контейнера деньгам будет некуда поступать, и их будет некуда положить. Если человек отказывается от своих потребностей, не хочет ничего для себя, он ставит себя в позицию того, кому не нужны деньги. И тогда, в лучшем случае, он является проводником денег для других и думает, что, если бы не они, он мог бы обойтись и без денег, либо меньшим количеством денег, ему много не надо. Однако установка "мне много не надо" приводит к тому, что он, действительно, зарабатывает немного. Ведь, чтобы зарабатывать много, нужна именно внутренняя мотивация, потребность и цель, важно понимать, для чего это нужно именно ему, что он хочет себе оплатить или купить, поскольку человек не может делать что-то без смысла.

 

6. Негативное отношение к деньгам. Многие люди жалуются на капитализм и на то, что сейчас в мире всё продаётся и покупается, что отнюдь не способствует изменению ситуации. Презирая деньги и считая, что деньги не нужны, человек символически отказывается от денег, но всё же продолжает в них нуждаться, ведь ему надо где-то жить, что-то есть, покупать себе одежду. Пренебрежительное отношение к деньгам приводит к тому, что человек не ценит и не бережёт их и, например, готов спустить много денег на то, в чём не сильно нуждался. Презирающий деньги человек не ценит и свой труд, например, может оказывать кому-то услуги бесплатно. И, если он ставит себя в позицию того, кому не важны деньги, ему трудно начать зарабатывать хорошие деньги, поскольку тем самым он начнёт противоречить самому себе и своим идеалам, расшатывая свой внутренний конфликт. Поэтому порой нужно разделить идеологию и жизнь, ведь от того, что мир глобально не нравится нам, не меняется наша жизнь, а, откладывая её до момента, когда мир изменится, мы рискуем никогда этого не дождаться.

 

Помимо перечисленных выше психологических причин нехватки денег, можно выделить и иные, если обратиться к личной и родовой истории человека, к его установкам, убеждениям и мотивам, которыми он руководствуется, когда получает профессию или устраивается на работу. Так, например, если самое важное в жизни для человека - стабильность, эта ценность исключает рост, связанный с риском. Или, если человек тратит всё свободное время на то, что не приносит деньги, воспринимая работу как нечто формальное и не нужное лично ему, вряд ли он сможет совершенствоваться и расти в профессии, поскольку для роста нужна увлечённость. 

 

Работая над психологическими причинами нехватки денег, мы можем внезапно обнаружить, что получить повышение или поднять цены на свои услуги не так-то сложно, и во многих случаях проблема вовсе не в "объективных факторах" (не в среднем уровне цен по рынку аналогичных услуг, не в слепой Фортуне и не в том, что люди не готовы платить больше), а в нашей собственной неуверенности и неспособности ценить себя и свой труд.