Публикации с тегом #конфликт (13)

 

Уважаемые друзья, приглашаю вас к совместной работе в Skype, WhatsApp-видео или очно. Запись осуществляется на ресурсе WhatsApp, по номеру телефона: 8(985)665-82-54. Рада буду помочь! Психолог Алёна Блищенко.

 "Созависимость. Семейная болезнь", - гласит название одной из книг Валентины Москаленко, специалистки в области созависимости. В этом названии отражена суть созависимости - её корни уходят в семью страдающего ей человека, в особую семейную ситуацию, которая была связана с тем, что кто-то из членов семьи был зависимым, а другие приобщились к этой болезни через ответную систему поведенческих и эмоциональных реакций - созависимость. 

 

Чаще всего причиной созависимости является именно алкогольная зависимость кого-то из членов семьи, но в современной аддиктологии выделяется и ряд других зависимостей. Зависимость может быть наркотической, игровой, сексуальной, пищевой или какой-либо ещё. При этом механизм разных зависимостей схож, и одни и те модели поведения действуют при разных зависимостях. Если говорить о психологических причинах зависимости, с одной стороны, это попытка заполнить внутреннюю пустоту, с другой стороны - уход от невыносимой реальности в альтернативное измерение, другой мир или изменённое состояние сознания.

 

Созависимость формируется тогда, когда человек вынужден сосуществовать рядом с тем, кто зависим, а, значит, частично брать на себя те жизненные функции, с которыми не справляется или не всегда справляется зависимый из-за своей болезни, спасать его, определённым образом относиться к его болезни - с одной стороны, выражать недовольство и, может быть, ругать, просить что-то сделать с этой зависимостью. С другой стороны, жалеть и пытаться помочь. Так, созависимый человек ходит по кругу сценария преследователя-спасателя-жертвы, оказываясь то в одной, то в другой, то в третьей роли. Не реагировать на то, что происходит с зависимым, ему трудно, и он вовлекается, пытается быть полезным и нужным, воспринимает чужую проблему, как свою, но в то же время переживает давление и несвободу от всей этой ситуации.

 

Если человек сосуществует с зависимым родственником с раннего детства, либо вырос в семье, где были зависимые, а, значит, есть и созависимые, высок риск, что его границы с самого начала будут нарушены, поскольку, функционируя в режиме треугольника преследования, спасения и жертвования, семейная система не может сохранять здоровые границы. И тогда в моменты формирования и обозначения границ они неизбежно будут нарушаться другими членами семьи, а впоследствии человеку будет трудно отделить своё "я" от чужого. 

 

Созависимым людям свойственно сливаться со своими близкими, растворяясь в них, и это значит не только то, что они склонны принимать на себя чужую боль, вовлекаться в решение чужих проблем и жертвовать собой ради других. Им трудно почувствовать себя в контакте с другими, и сам момент контакта часто означает для них потерю себя. И тогда сама ситуация контакта становится шаткой, ведь здоровый контакт подразумевает, что в нём участвуют два человека, два разных "я" со своими особенностями и пожеланиями. Сливаясь с другими, человек теряет границу контакта. Принося себя в жертву, он лишь на поверхностном уровне отказывается от своего "я", но в глубине души ждёт за это наград и ответных жертв, которые часто оставляет за пределами контакта, т.е. не проговаривает их с другими людьми. В итоге получается, что, не получая желаемого, он копит недовольство и взрывается, превращаясь из жертвы в преследователя, а потом жалеет того, на ком сорвал свою злость, и начинает его спасать.

 

Чтобы разорвать порочный круг такого сценария и созависимости, важно начать работать с собой и со своими границами. Такая работа начинается с малого - с самосознания и с момента отчётливого осознавания, в какие моменты созависимый человек теряет себя, каким образом он выбирает отказ от себя, как происходит его слияние с другим. Если начать отслеживать такие моменты, они каждый раз проявляются в повседневных коммуникациях. Например, когда созависимый человек отказывает кому-то, в этот момент он может находиться не в себе и с собой, т.е. не в контакте с собой, а на том полюсе, где другой человек. И тогда он сопереживает ему, переживает за реакцию другого человека, думает о том, чем ему грозит этот отказ в будущем, волнуется, как другой человек переживёт его отказ, но не думает в этот момент о себе. Таких ситуаций перенесения внимания на чужие реакции и чувства, т.е. гиперэмпатии можно выделить много. То же самое происходит с созависимым человеком, когда кто-то попал в беду. В эти моменты он также не с собой, а с другим, его точка внимания находится в другом, а не в себе. А, отворачиваясь от себя, он перестаёт понимать собственные потребности и чувства, которые, однако, не покидают его, но становятся его фоном или частично уходят в бессознательное, ведь в центре внимание сейчас совсем другие вещи - забота о ком-то другом или спасение кого-то другого.

 

В пособиях и книгах по созависимости часто отмечается, что созависимые люди не такие альтруистичные и благородные, какими они хотят казаться другим. Спасая других, они ждут гораздо большего взамен, совершая сделку по негласному правилу - "если я спас тебя, теперь ты мне обязан". Им часто свойственно манипулировать чувствами других, без чего им трудно почувствовать себя по-настоящему нужными. И тогда путь выздоровления начинается с признания проблемы. С того, что спасающе-преследующе-жертвенное поведение приносит не пользу, а вред как самому человеку, так и тому, кого он спасает. С понимания того, что размытые границы создают трудности в отношениях для обеих сторон. С того, чтобы перенести центр своего внимания с других на себя и научиться заботиться, прежде всего, о себе, а, значит, брать на себя ответственность за свои чувства и реакции, не перенося в этот момент центр тяжести на другого и предоставляя ему свободную возможность справиться самому. 

Умение заботиться о своих границах важно для каждого человека, поскольку благодаря ему он сохраняет себя и регулирует свой контакт со средой. Навык отстаивания своих границ относится к более широкой практике заботы о себе, которая подразумевает, что человек себя любит, ценит и уважает. 

 

На практике запрос на работу с границами часто выглядит завуалированным, например - "хочу, чтобы от меня отстали", "хочу, чтобы меня никто не трогал", "кто-то другой нарушает мои границы, и я хочу, чтобы он перестал это делать". Во всех этих случаях уже в самом запросе содержится ценная информация о том, как человек выносит свою границу за пределы себя и помещает её в других людей, как бы передоверяя её им. Ведь, если нам хочется, чтобы нас не трогали, нам кажется, что другой человек решает, трогать нас или нет. И можно его об этом просить, можно требовать, но мы не властны над ситуацией - наша граница находится в зоне его контроля, и тогда психотерапия здесь тоже бессильна.

 

Чтобы работа с границами увенчалась успехом, в первую очередь, необходимо вернуть границу самому клиенту, чтобы только он мог решать, трогают его или нет, позволяет он себя беспокоить или нет, готов ли он терпеть диалог в неприятном для себя тоне или неуважительное отношение к себе. В этом смысле, психологическая работа с границами не может распространяться на окружающих клиента людей, но может научить его самостоятельно регулировать то, как он обращается со своими границами. Например, если его беспокоит, что кто-то постоянно звонит, в его власти не отвечать. Если кто-то рядом хамит, в его власти выйти из этого контакта. 

 

Осознание того, что граница находится внутри, приводит к вопросу о том, при каких обстоятельствах, как и зачем человек сам нарушает свои границы - терпит что-то неприятное, соглашается на то, что ему неудобно, подстраивается под других людей и теряет себя. И за этим могут стоять разные причины - страх кого-то обидеть, потерять отношения или работу, утратить возможности, стать изгоем, нарваться на агрессию и т.д. Но, отказываясь от себя, человек живёт в постоянном дискомфорте, и тогда уже ни отношения, ни работа не приносят ему радости, если он вынужден постоянно чем-то жертвовать. Следуя этому пути, он предаёт свою аутентичность и лишает себя возможности найти для себя ту среду, которая больше всего подходит ему для самореализации.

 

Внутренняя граница - это форма контакта человека с окружающей средой или форма его адаптации. И, если разбираться в истоках, часть их уходит в детство и семейные модели поведения, другая часть обусловлена личным опытом. Если человек долгое время успешно адаптировался, отказываясь в значимых для него вопросах от себя, своих потребностей и своего мнения, перестроить эту систему поведения трудно и страшно, но возможно. 

 

В психологической работе с границами психолог обычно обращает внимание на то, что, какими бы ни были проблемы с отстаиванием границ, у любого человека есть зоны или сферы жизни, которые он готов защищать и в которые он никого не допустит. Например, человек может быть очень покладистым, уступчивым и безотказным в рабочих вопросах, но он категорически отказывается обсуждать свою личную жизнь. Или, наоборот, ему проще поставить границы в формальных контактах, чем отстоять их в контакте с родителями. В этих случаях принципиальные для человека вопросы, в которых он не допускает нарушения границ, являются очень ресурсными для работы с этой темой. Если человек уже говорит чему-то "нет", значит, он способен это делать, и именно в этом месте находится его граница. Тогда навык отстаивания границ уже есть, и вопрос в том, что именно человек помещает внутрь этой границы, а что оставляет за её пределами, в чём он готов регулировать свою границу самостоятельно, а в чём доверяет управление ей другим людям.

 

При работе с границами также важно помнить о функции границы. С одной стороны, граница обеспечивает защиту личного пространства, а с другой - выполняет функцию контакта со средой. Обе эти функции отчётливо прослеживаются в деловых контактах, где сама форма взаимодействия является границей. Она позволяет людям говорить о делах, контактируя на той дистанции, которая не переходит в сферу личного. Так, деловые коммуникации обычно подразумевают вежливый и сдержанно-доброжелательный стиль ведения переговоров. 

 

Обращаясь с запросом "хочу научиться отстаивать свои границы", человек нередко бывает настроен довольно воинственно. Это связано с тем, что следствием долгого подавления себя является накопленная агрессия. Человек устаёт от такой ситуации, и ему наконец-то хочется сжать руки в кулаки и начать активно отстаивать и защищать свои права. И, действительно, для защиты своих границ нужна агрессия, однако далеко не все ситуации защиты границ требуют такого накала этой агрессии - многие из них решаются спокойным и мирным путём, посредством уверенного отказа, концентрации на себе и эмоциональной невовлечённости в чужую манипуляцию. 

 

Подводя итоги, важно отметить, что заботиться о границах можно по-разному. Можно передать их в руки другого человека, и тогда придётся как-то воздействовать на него, чтобы он обращался с нашими границами так, как нам хочется, но этот способ довольно энергозатратен. Можно выходить из всех неприятных коммуникаций, пользуясь избегающей стратегий, но тогда граница теряет свою контактную функцию, и человек рискует остаться в одиночестве или немногочисленном бережном к нему окружении. А можно делать акцент на том, что граница - это форма контакта, а, значит, она находится между нами и другим человеком, и тогда граница - зона нашей собственной активности, нашего вклада в тот или иной контакт. 

Провокативная психотерапия - тот метод, который вызывает неоднозначное отношение в кругу коллег-психологов. Некоторые увлекаются этим методом и считают его очень эффективным, другие подчёркивают, что предпочитают работать мягко и бережно, принципиально избегая любых провокативных методов и техник. В чём же специфика провокативной психотерапии и в каких случаях она полезна и вредна?

 

Провокативные психологи делают акцент на том, что человек часто не берёт на себя ответственность за изменения. Нередко, обращаясь к психологу, человек думает, что, раз он заплатил деньги за сеанс, ему больше ничего не нужно делать - психолог сделает всё сам. Так он перекладывает на психолога свою ответственность. Как правило, такая модель поведения касается не только терапии, и, если человек склонен к ней, в повседневной жизни он делает то же самое. Например, устроиться на работу ему мешает ворчливая мама или жена, достичь успехов - злые коллеги на работе, которые его подсиживают, бросить курить - друзья, которые постоянно зовут его в курилку поболтать. Отказ от ответственности за собственную жизнь часто сопровождается тем, что человек берёт на себя чужую ответственность. Он может активно вовлекаться в решение чужих проблем, запуская свои. Или пытаться давать советы людям, которым они не нужны, вместо того, чтобы заняться своей жизнью. 

 

И одной из задач провокативной психотерапии является возвращение клиенту его ответственности за себя, свои поступки и свою жизнь. В случаях, когда клиент регулярно опаздывает на сеансы, провокативный психолог может сделать то же самое, но не для того, чтобы отомстить клиенту или выразить свою агрессию, а для того, чтобы отзеркалить клиенту его собственное поведение. От контрпереносного отреагирования этот подход отличается тем, что психолог пользуется им сознательно и в терапевтических целях, в рамках терапевтического сеттинга. 

 

Другим приёмом провокативной терапии является акцентирование болезненных тем и терапевтические провокации клиента на негативные переживания. В провокативном подходе считается, что клиенту могут мешать измениться многочисленные защитные построения. У него есть запрос, но он бережёт свою зону комфорта, избегает негативных эмоций, а потому дело практически не сдвигается с места. Но, если спровоцировать негативные эмоции и дать им выход, расчищается пространство для новых моделей поведения. Так, провокативный психолог может допустить в своей работе острую шутку или прямое и резкое высказывание для того, чтобы запустить процесс шокового осознания. В провокативном подходе считается, что негативные эмоции работают гораздо более эффективно, чем позитивные, поскольку психика откликается на них быстрее, и именно эти эмоции хорошо задействовать для изменений. 

 

Провокативная психотерапия довольно жёстко обходится с манипулятивными стратегиями. Если клиент привык жить в манипулятивных взаимодействиях, часто этим он разрушает и себя, например, ссылаясь на какие-то потерявшие актуальность события прошлого, чтобы находить предлог не делать чего-то важного для него в настоящем. В этих случаях провокативный психолог также обращает внимание на такие моменты и возвращает клиенту его манипулятивный способ обращения с собой и с другими людьми, чтобы клиент мог увидеть себя без прикрас, посмотреться в зеркало и осознать, что именно он делает и каким образом он мешает себе достигать успеха и строить отношения. Так, например, если клиент жалуется, что он не может построить личную жизнь, потому что все девушки вокруг такие распущенные, терапевт акцентирует внимание на том, каков он сам, каковы его недостатки и почему он выбирает исключительно "распущенных" женщин, либо каким образом они оказываются в его окружении. 

 

Приёмы провокативной терапии полезны для тех людей, которые предпочитают краткосрочную психотерапию, готовы к жёстким методам и быстрым изменениям. В идеале психика клиента провокативного психолога должна быть достаточно устойчивой, чтобы выдержать связанный с этим подходом дискомфорт, не сломаться от резкого слома защит и болезненных переживаний. Провокативная терапия отлично работает для людей, которые страдают от собственной лени, неорганизованности, прокрастинации, но хотят поставить себе цели и начать стремиться к ним.

 

Ограничения в применении провокативного подхода касаются людей с психическими расстройствами, шаткой и неустойчивой психикой, а также работы с травмой. Провокативные психологи также с осторожностью относятся к клиентам, страдающим от хронических, и, в особенности, психосоматических заболеваний, поскольку метод провоцирует острые эмоциональные переживания, и его применение может не быть безопасным, если человек находится в кризисной ситуации и страдает от недостатка ресурсов.

 

Кроме того, провокативная терапия обычно не используется в течение длительного времени, поскольку этот подход является довольно травматичным. Если сравнивать этот подход с более мягкой и бережной долгосрочной терапией, он действует гораздо острее и отсекает препятствия, поэтому он идеально подойдёт нетерпеливым клиентам, которые ждут результата как можно быстрее. Однако цена этого результата - сложные, тяжёлые и болезненные переживания, которые важно уметь выдержать.

Ассертивное поведение - это, прежде всего, уверенное в себе поведение. Когда человек ведёт себя ассертивно, он способен отстаивать свои интересы и легко защищать свои границы, учитывая при этом потребности других людей и сохраняя с ними здоровые и продуктивные отношения. Ассертивность в поведении позволяет сохранить баланс между тем, чтобы сохранить себя и договориться с другим. В этом смысле, по отношению к пассивному и агрессивному поведению ассертивность представляет собой срединную позицию. 

 

В отличие от ассертивного поведения, как активное, так и пассивное поведение подразумевает, что кто-то, так или иначе, побеждает в борьбе за интересы, а кто-то другой вынужден уступить и отказаться от себя. При пассивном поведении человек проявляет уступчивость, соглашается терпеть то, что ему не нравится, не может сказать "нет" и заявить о своих потребностях. Для других людей в этот момент он удобен, но в долгосрочной перспективе такое поведение рискует обернуться ростом напряжения, конфликтом, кризисом в отношениях и разрывом коммуникации, поскольку в этой ситуации потребности человека оказываются подавлены, но они не перестают быть для него актуальными.

 

При агрессивном поведении человек предпочитает активно бороться за свои интересы, подавляя при этом других. Это может быть ультимативный начальник или домашний тиран. И, с одной стороны, подавляя других, в некоторых случаях он добивается своего. С другой стороны, у окружающих его людей копится недовольство, и в итоге однажды они могут отказаться от сотрудничества с ним. Агрессивный стиль поведения иногда ведёт к желаемым целям, но ценой отношений с другими людьми, которые начинают бояться и избегать такого человека, а в иных случаях проявляют ответную агрессию.

 

При ассертивном поведении человек занимает активную, но не агрессивную позицию. Он заявляет о своих потребностях, готов прислушаться к потребностям других и пойти на компромисс, т.е. предложить взаимовыгодные условия, попробовать договориться. Ассертивно ведущий себя человек не молчит и не кричит, когда испытывает дискомфорт, а умеет ясно, но вежливо сообщить о нём так, чтобы его услышали. В качестве примеров ассертивного поведения можно привести ситуации, когда человек хорошо работает, показывает отличные результаты и приводит разумные доводы повысить ему зарплату. Или прямо, но тактично обсуждает свои недовольства с членами семьи, чтобы вместе с ними прийти к конструктивному решению. Пассивное поведение в этих ситуациях будет проявляться в том, что человек отказывается от себя, уступая место другим, и страдает от возрастающего внутреннего напряжения. Агрессивное поведение - в запугивании других и попытке диктовать свои условия.

 

Как пассивное, так и агрессивное поведение предполагают слияние с другим человеком. При пассивных стратегиях человек растворяется в других, забывая о себе. При агрессивном поведении он символически "съедает" других, обращая всё на пользу себе, манипулирует другими, чтобы использовать их в своих целях. А при ассертивном поведении человек признаёт как своё право на свои потребности, так и чужие права, что позволяет сохранить между собой и другим границу, а, значит, и сам контакт. Но в любом контакте всегда присутствуют, как минимум, двое разных людей, поэтому, сохраняя контакт, мы сохраняем и некоторое напряжение, которое важно уметь выдержать, ведь потребности разных людей всегда будут различны, но, чтобы сохранять отношения, важно считаться как с тем, чего хочешь ты, так и с тем, чего хотят другие.

 

Ассертивное поведение, по сути, представляет собой проявление здоровых границ. У того, кто ведёт себя ассертивно, есть потребности, интересы, он готов о них заявить, но готов и к тому, что ему могут отказать. А, значит, готов сам позаботиться о своих потребностях, взять на себя ответственность за них и либо выдержать фрустрацию, либо найти иной способ удовлетворения этих потребностей. Т.е. ассертивность не гарантирует, что все коммуникации вокруг станут идеальными, не гарантирует она компромиссов и понимания с каждым. Но она позволяет отделить себя от другого и сохранить свою автономию в любом контакте, тогда как пассивность и агрессивность подразумевают большую зависимость от других - от тех, под кого человек подстраивается, и от тех, кого он пытается подстроить под себя.

 

Спектр применения ассертивного поведения очень широк, и его навыки будут полезны и на работе, и дома, и с друзьями, и в общественных местах, и при столкновении с бюрократическими инстанциями, ведь с ситуациями, когда важно заявить о себе и позаботиться о своих границах, мы сталкиваемся всюду. А проблему границ можно решать по-разному - можно разбирать её причины и работать с истоками в долгой психоаналитической терапии, а можно развивать в себе навыки более эффективного поведения. Как правило, оба этих подхода не исключают, а дополняют друг друга, поскольку, чтобы проработать тему границ, важно и найти корни проблемы, и перестроить свой жизненный сценарий, т.е. научиться другим навыкам и моделям поведения вместо тех, которые были некритично усвоены когда-то давно. 

Встречи и расставания - естественные процессы в жизни человека. С каждым, с кем мы по-настоящему встречаемся, у нас складываются какие-то отношения. Иногда это близкие отношения, в других случаях - отношения на расстоянии. Иногда это приятные и наполняющие отношения, иногда - неприятные и забирающие нашу энергию. Бывают и противоречивые отношения, в которых, с одной стороны, мы получаем что-то ценное, с другой - слишком многим за это приходится платить. 

 

Отношения завершаются тогда, когда у одного или обоих людей иссякает потребность в них. Если это взаимный процесс, и в нём не осталось ничего невыясненного и недосказанного, люди спокойно расстаются, и каждый идёт своим путём дальше. Но бывает, что расстаться тяжело из-за того, что в прямом контакте невозможно выразить свои чувства и быть услышанным. Или из-за того, что одна из сторон чувствует большую необходимость в этом контакте, чем другая.

 

Завершая отношения на внешнем уровне, мы не всегда завершаем их внутренне. Например, мы можем расстаться с некоторыми людьми и долго думать о них, вести внутренние диалоги с ними. Тогда, несмотря на расставание, внутренняя связь сохраняется. Сохраняется образ бывшего партнёра или подруги, к которому всегда можно вернуться. 

 

Гармоничное завершение отношений происходит тогда, когда мы принимаем чёткое решение двигаться дальше. В этом процессе мы проводим  границу между тем, что готовы от этих отношений взять себе, как воспоминание и их светлый внутренний образ, а что - нет, и тогда мы оставляем это в прошлом. Но бывают ситуации, когда, несмотря на факт расставания, человек остался во внутреннем конфликте, т.е. так и не решил для себя, уйти ему или остаться, несмотря на то, что уже воплотил это решение в жизнь.

Амбивалентные чувства к тому, с кем мы расстаёмся, мешают нам отпустить его до конца. Потому что мы не можем уложить в своей голове то хорошее и плохое, что было в нашем контакте. И не понимаем, как так - вроде бы всё было хорошо, но, с другой стороны, было непонимание, была нехватка контакта, были разногласия и ссоры. Подобные противоречия часто заставляют людей цепляться за прошлое и пытаться их разрешить в настоящем, ответить себе на вопрос - почему контакт сложился именно так?

 

Неспособность отпустить прошлые отношения может выражаться не только в том, что человек не до конца отгоревал потерю кого-то, но и в том, что у него остались к кому-то другому вопросы, какие-то чувства или непонимание. Или он жалеет о том, что завершил отношения, но уже ничего не может поделать. В этих случаях, как правило, часть чувств остаётся подавленной. Например, подавлена может быть обида или злость. Или, напротив, подавлено сожаление, потому что расстаться через злость было проще. 

 

Чтобы отпустить прошлое, важно дать этим чувствам место в своей душе, прожить их. Для этого в психологии используются разные техники. Можно написать письмо в прошлое, или вспомнить самый яркий момент из прошлого и посмотреть, что именно в нём так сильно держит внимание. И, работая с этим опытом, скорее всего, мы обнаружим, что такие переживания связаны именно с прошлым, а не с настоящим. Они были актуальны тогда, но сейчас уже совсем другая ситуация. Изменились её участники, изменился формат, сменились декорации, а потому в прошлом остался не только этот момент и не только тот человек, с которым мы попрощались, но и та часть нас, которая присутствовала в этом прошлом и что-то переживала - горечь, обиду, сожаление, злость или что-то ещё.

 

Проведение различий между собой-прошлым и собой-настоящим часто позволяет приблизиться к тому, чтобы поставить в прошлых отношениях точку. А для этого важно признать, что в прошлом я был другим. Например, более наивным и открытым, чего-то не умел, не знал, не мог предугадать. И именно благодаря тем отношениям, которые были в прошлом, я стал другим, смог измениться. 

 

Нередко в прошлых отношениях нас держат нереализованные ожидания. В некоторых случаях мы ждём, что другие люди что-то поймут и изменятся. Иногда нам свойственно ошибаться в людях и хотеть от них чего-то такого, чего они не могут дать. Или проецировать на них нечто, чего в них нет. В таких ситуациях к другому человеку нас привязывает именно то, чего мы до сих пор от него ждём, но уже никогда не получим. Например, после расставания мы можем бесконечно долго ждать, когда наш бывший друг или партнёр одумается или поймёт свои ошибки. Но этого не происходит, и, вместо того, чтобы продолжить жить своей жизнью дальше, мы застываем в своей развёрнутости к прошлому. Потому что от этого прошлого ещё чего-то хотим и надеемся получить. 

 

Отпустить прошлые отношения позволяет сознание факта, что в них уже случилось всё, что могло. Завершение этих отношений само по себе подводит итоги. Если мы не смогли договориться с кем-то, не поняли друг друга, обнаружили, что наши потребности и ценности слишком разные, значит, иначе тогда и быть не могло. И тогда расставание - естественный исход таких отношений. Вне зависимости от того, какие ожидания вкладывались в них обеими сторонами. И, если в этих отношениях больше нет реального места для проекций и ожиданий, поскольку нет перспективы, важно вернуть свои ожидания и проекции себе, как ту часть себя, которую мы в них потеряли. 

Тема прощения очень популярна сейчас, и по-разному она затрагивается в разных психологических подходах. В психоаналитическом подходе важно проработать ситуацию с родителями так, чтобы принять связанную с ней детскую фрустрацию и нацелиться на свою взрослую жизнь. В методе системных семейных расстановок восстанавливается место человека в семейной иерархии, чтобы он жил в потоке любви. В гештальт-подходе прощение называется завершением ситуации. В экзистенциальном подходе осознание экзистенциальных данностей одиночества, смерти и бессмысленности жизни приводит к тому, что мелкие обиды теряют свою остроту, человек переключается на нечто более глобальное и всеобщее, что толкает его к поиску смысла своей жизни и места в мире.

 

С другой стороны, психологи обычно не настаивают на прощении. Свои клиентам они говорят, что это ваше дело и ваше право - прощать кого-то или не прощать. Такая позиция психолога даёт место обиде в психотерапевтическом пространстве. Если она очень сильная, и нужно время, чтобы справиться с ней, не стоит торопиться, нужно прожить её до конца. Кроме того, такая позиция позволяет отделить психологию от религии. В религии акцент делается на морали, в терапии - на чувствах и осознании. В религиях есть тенденция настаивать на прощении и аргументировать его необходимость, а в психологии терапевт принимает клиента таким, какой он есть, даже если он на кого-то обижен. И именно этого принятия во многих случаях ему не хватало в детстве или в ситуациях, где имела место быть обида, чтобы справиться с ней. 

 

Если ситуация символически не завершена, и человек продолжает держать в себе обиду, это довольно сильно мешает ему и отравляет ему жизнь. Иногда с ситуацией обиды тесно связано стремление мстить, но оно не избавит от чувства обиды, поскольку месть - это нечто внешнее, а обида - внутреннее. Внутренние проблемы не решить простым отреагированием. Поскольку они возникли изнутри, как самопроизвольная реакция человека, которая является его личным откликом на что-то внешнее, значит, и справляться с этой реакцией ему самому. 

 

По сути, наличие обиды и чувства, что человек не может кого-то простить, означает, что для него ситуация не завершена. И тогда он всё ещё в ней, а обида ещё живёт в нём. Факт ситуации давно позади, но он помнит о ней и разъедает себя. А, чтобы освободиться от этого, нужно простить. А простить - значит, признать факт того, что случилось, и принять как позитивные, так и негативные последствия того, что случилось. Да, оно что-то отняло, но и что-то дало. "Благодаря этому теперь я..., и я не знаю, как было бы, если бы этого не было". 

 

Простить - значит, дать место прошлому опыту в своей душе и в своей жизни. Не отрицать, а признать, что это было. Не жалеть, а попробовать найти в этом какой-то положительный исход для себя. Например, если эмоционально человека сильно задели, в любом случае, он жив и здоров. Теперь он знает, где находится его внутренняя уязвимость, чем его можно задеть. Он может работать над собой, чтобы это задеало его меньше, и это максимум, что он может сделать для себя, а изменить других людей невозможно.

 

Простить - означает наконец-то выйти из той ситуации, где человек испытал чувство горечи, обиды и злости. Освободиться от неё, перестать быть привязанным к ней и продолжить жить своей жизнью дальше. До тех пор, пока мы думаем о своих обидчиках, мы тесно связаны с ними невидимыми нитями. Когда мы думаем о них, они ещё представляют для нас важность и ценность, пусть и негативно окрашенную. В результате прощения, напротив, формируется ровное и спокойное отношение. Да, в такой момент в связи с таким-то человеком я чувствовал боль, но я не знаю, что происходило в этот момент с ним. Я могу говорить только за себя и отвечать перед собой только за свои чувства. И выбрать - носить ли мне камень в душе или оставить его в прошлом, открывшись чему-то новому и хорошему.

 

Часто неспособность простить приводит к тому, что человек начинает отыгрывать свою злость на других, но это вовлекает его в замкнутый круг, поскольку в этой ситуации прошлое и настоящее смешиваются. И, пока человек живёт в обиде и не может простить, он поглощён своим прошлым, не свободен и не субъектен, т.к. прошлое определяет всю его жизнь. А мысль о том, что можно вернуться в прошлое и что-то там изменить или повлиять на прошлое через настоящее, иллюзорна. Оно уже прошло, и оно такое, какое есть, там больше нечего менять. Можно только принять этот факт и пойти дальше. 

 

Таким образом, в психологии простить означает не отреагировать, не переступить через себя и не пожертвовать собой, а эмоционально завершить для себя ситуацию на внутреннем плане. Простить - не значит оправдать кого-то и признать чужую правоту. Не простить - не значит утвердить или доказать свою правоту. Прощение выводит за пределы этого вечного конфликта и спора о том, кто прав, кто - виноват. Оно позволяет занять мудрую мета-позицию, в которой нет правых и виноватых, и есть многое, что от нас не зависит, но именно от нас зависит, относиться ли к этому так, чтобы тратить свои ресурсы на безвозвратно ушедшее прошлое или продолжить свой путь с миром и спокойствием в сердце. 

Несмотря на центральное место, которое занимает романтическая любовь в жизни многих людей, психоанализ, с присущим ему традиционным акцентом на психосексуалыность и рационализм, как правило, недооценивал ее важность. Эта статья исследует такую девальвацию в психоаналитической теории и одновременно происходящую деградацию любви в современной жизни. В то время как общепринятое мнение гласит, что близость убивает любовь, я утверждаю, что для той иллюзорной безопасности, которая часто маскируется под близость, истинная любовь, с присущим ей риском, представляет опасность.

Романтическая любовь занимает любопытное место в психоанализе с самого начала его развития. С одной стороны, психоанализ исследует любовь и ее взлеты и падения с большей стабильностью и серьезностью, чем любую другую эмоцию или мотивацию. Фрейд изначально приписывал главную роль инстинкту самосохранения, но после 1920 года низвел его на второе место. Агрессия, напротив, добавилась к эросу в 1920-ом, а до того играла побочную роль. И только любовь, в ее различных терминологических маскировках - либидо, психосексуальность, эрос - постоянно принималась Фрейдом за основу. По словам Эриксона (1950), Фрейд считал, что психоаналитический процесс в основном нацелен на возвращение человеку способности "любить и работать".

 

И все же Фрейд с самого начала относился к любви скептически и иронично. Хотя истинная роль любви в его жизни покрыта туманом биографических разночтений, похоже, что романтичная страсть его писем к своей невесте быстро потухла. Можно сказать, что одним из главных проектов Фрейда является именно деконструкция романтической любви, демонстрация того, что она не есть то, чем мы ее считаем, разоблачение ее наиболее скользких аспектов, ее запретных объектов ёе инцестуозных подводных течений. Зрелая любовь, в большинстве аналитической литературы, та любовь, которая рождается из психоаналитического процесса, "реалистичная любовь", умеренная "вторичным процессом", часто кажется неким мрачным, бесстрастным и унылым делом.

 

В этой статье, я рассмотрю деградацию романтической любви и в жизни людей, и в психоанализе. Я также хочу обратить внимание на то, что можно считать возвращением романтического аспекта в некоторых недавних течениях психоаналитической теории. Давайте начнем наше рассмотрение психоаналитического понимания любви с одного короткого описания случая в "Теории истерии" (Бретер и Фрейд, 1895). Мисс Люси Р. была направлена к Фрейду в связи с полной потерей чувства обоняния и постоянными обонятельными галлюцинациями "запаха горелого пудинга". Она также страдала депрессией. Мисс Люси была молодой англичанкой и работала гувернанткой в Венском доме богатого директора фабрики, который овдовел. Фрейд сумел раскрыть тайну симптома, который он тут же расценил как истерический невроз: мисс Люси влюбилась в своего работодателя. Благодаря разнице в их социальном уровне, мисс Люси воспринимала свои романтические грезы как недостижимые. Состоявшийся интимный разговор воспалил ее надежды, но она была тут же подавлена странным выговором ее работодателя по поводу того, что она позволила взрослым гостям поцеловать его детей. Запах горелого пудинга присутствовал в воздухе в тот момент, когда она получила письмо от своей матери, которое убедило ее в необходимости покинуть дом, где вспыхнули ее романтические иллюзии. Итак, невроз мисс Люси был порожден конфликтом ее вытесненных эротических желаний.

 

Описание Фрейдом случая мисс Люси полно очарования, которое с нашей сегодняшней точки зрения, кажется метапсихологической наивностью. Объяснения просты, близки к пережитому опыту, без всего того сложного динамического, генетического и структурного аппарата, который скоро появится в связи с теорией инстинктов. Но именно метатеоретическая невинность случая Мисс Люси позволяет нам бросить свежий взгляд на две главные темы, которые доминируют в жизни большинства людей - романтическая любовь и трансцендентальность (или преодоление границ) - темы, которые были в целом похоронены при скором повороте Фрейда к младенческой сексуальности, к ларцу Пандоры, в котором можно отыскать корни всех форм психопатологии.

Cлучай Мисс Люси - это история любви и надежды, социального неравенства и преодоления границ, романтической амбиции и иерархического "места". В модели невроза Фрейда этого периода, существует конфликт не между импульсом и защитой, а между, более широко и гибко сформулированными, несовместимыми представлениями. Этими несовместимыми идеями для мисс Люси являлись ее обычное представление о себе и о своем месте и ее невероятное, даже можно сказать, губительное, романтическое влечение к своему работодателю. В некотором смысле, рассмотрение сознания в рамках несовместимых представлений положило начало недавним теориям о множественных "я" (Бромберг, 1993; Митчелл, 1993; Огдэн, 1994). Можно сказать, что, влюбившись в своего работодателя, мисс Люси "выпала" из своего каждодневного представления о себе, которое уютно гнездилось на своем "месте" в хорошо очерченной социоэкономической классовой системе. История мисс Люси служит для нас трамплином для рассмотрения вопроса: нет ли в самой природе романтической страсти чего-то дестабилизирующего, изначально конфликтного и потенциально трансцендентного, то есть, превосходящего все границы?
 

Семнадцать лет после выхода в свет "Теории истерии", Фрейд (1912) опубликовал необыкновенную работу, в которой с кристальной ясностью описал симптом, широко распространенный среди его пациентов, второй по частоте после симптома тревоги, который он назвал "психической импотенцией." Фрейд описал раскол между нежными и сексуальными чувствами так: "К тем кого любят, они не испытывают желание, а тех, к кому испытывают желание, они не могут любить" (стр. 183). К этому времени, теория Фрейда о том, что сексуальность младенца доходит до кульминации в Эдиповом комплексе, прочно утвердилась, и он объяснял психическую импотенцию в рамках универсальной инцестуальной фиксации на матери. В 1912 году, когда была написана эта работа, два инстинкта составляли основу психической модели Фрейда - инстинкт самосохранения и сексуальность - ведущие к двум потокам чувств у мальчика по отношению к своей матери: нежные, теплые чувства и чувственные влечения. Для мальчика очень трудно и, как считал Фрейд, в конечном счете, невозможно, полностью совместить свое сексуальное желание матери, как сексуального объекта, с представлением о матери, которая защищает и поддерживает его жизнь.

Я считаю очень полезным раннее исследование Фрейдом конфликта между сексуальными и нежными чувствами, между матерью - объектом желания, и матерью - источником безопасности и комфорта. Но эта модель конфликта между любовью и романтической страстью была утрачена, когда Фрейд поменял инстинкт самосохранения на агрессию, в качестве полярности либидо, в своей вечно двоичной теории инстинктов. Центральный конфликт жизни лежал теперь не между эротическими импульсами и безопасностью, а между либидо и агрессией. Инстинкт самосохранения потерял свой фундаментальный статус и стал считаться вторичной заботой адаптационных функций Эго. Как последствие, любовь со временем сравнялась с сексуальностью, а романтическая страсть стала считаться просто проявлением либидо. В объединенной модели Фрейда/Абрахама 1920 года, человек любит в зависимости от точки фиксации своего либидо, а зрелая любовь является выражением того, что было названо "генитальностью." Вся абсурдность этого сплющивания межличностных граней любви в недвусмысленную сексуальность, с вытекающей отсюда потерей нежности, которую Фрейд связывал с теперь уже неважным инстинктом самосохранения, была подмечена Вильгельмом Рейхом (1929) задолго до того, как он отошел от основной теории Фрейда к своей теории Оргона. Вот его описание полностью зрелого, генитального характера: Поскольку он способен получать удовлетворение, он способен испытывать моногамию без навязчивости или вытеснения; но он также способен, когда на то есть достаточная причина, сменить объект, не испытывая при этом никакой травмы. Он не держится за свой сексуальный объект из чувства вины или моральных соображений, а сохраняет верность в связи со здоровым желанием удовольствия; поскольку объект его удовлетворяет. Он может справиться со своими полигамными желаниями, если они создают конфликт в его отношениях с любимым объектом, без вытеснения; но он также может поддаться им, если они излишне его беспокоят. Он разрешит вытекающий из этого конфликт реалистичным образом. У него нет почти никакого невротического чувства вины (стр. 151). (Райх, похоже, вообще не допускает возможность истинного чувства вины.)

Очевидно, что здесь не хватает чего-то важного, и одной из функций появившихся в 1940-1950 годах теорий объектных отношений было обратить внимание на эту утерянную грань. Их целью, на уровне теории, было возвратить вытесненное, исправить минимизацию важности нежности, тепла и безопасности, которые потеряли свой фундаментальный статус после 1920 года. Итак, теоретики объектных отношений, от Фейрберна до Боулби, от Спица до Малера и Лоэвалда, стали подчеркивать роль матери, не только как объекта желания, но и как объекта нежности и привязанности. Можно описать это движение по-другому: центр тяжести аналитической теории сместился с эдипального периода на преэдипальный.
 

Одной из главных концептуальных задач на сегодняшней стадии развития психоаналитических идей является проблема понимания динамики взаимоотношений между привязанностью и желанием, между преэдипальным и эдипальным, или, если вернуться к терминам Фрейда 1912 года, между безопасностью и эротикой. Фромм (1947) осветил эту проблему в своем обсуждении первичной и вторичной привязанности; Лоэвалд обратился к ней (1978), определив инцест как потерю границ между объектами идентификации и либидинозными объектами. А сегодняшние аналитические клиницисты сталкиваются с этой проблемой ежедневно в ходе своей работы.

 

Сегодня существует много пациентов, страдающих от тех же конфликтов, с которыми боролась мисс Люси и другие пациенты Фрейда: расщепление любви и желания, влечение к недоступным объектам, угасание страсти в долгосрочных отношениях - все формы "психической импотенции." Для обсуждения этой проблемы, мне кажется, будет полезным расширить рамки воззрений Фрейда, с его фокусирования на раннем детстве до более широкой экзистенциальной перспективы. Джон Росс (1992) пишет:

Психоанализ был задуман Фрейдом как психология любви. Но он больше говорит о детских ростках того, что называется зрелой "генитальностью," чем об Эросе во взрослой жизни. Не вся сексуальность, в конце концов, инфантильна, но, читая нашу аналитическую литературу, начинает казаться, что это так (стр. 445).

Как совместить безопасность и страсть - это не только дилемма детства, но и взрослая задача, проблема не только для мальчиков и девочек, но и для мужчин и женщин.

 

Фундаментальный контраст между знакомым и трансцендентным пронизывает весь человеческий опыт и характеризуется по-разному, в зависимости от дисциплины и интересов того, кто его характеризует. Студенты религии пишут о различии между мирским и святым; Пиаже, в своей теории когнитивного развития, подчеркивает диалектику между ассимиляцией новых стимулов в утвердившиеся схемы и аккомодацией этих схем к новым стимулам; в психоанализе, совсем недавно, Джей Гринберг (1991) выдвинул теорию двух инстинктов, основанную на конфликтных потребностях в безопасности и действенности? Каждая дихотомия по-своему основывается на двух коренных и конфликтных человеческих потребностях: с одной стороны, потребность в фундаменте, который полностью знаком и предсказуем, в надежном якоре, в структуре, как описал это Фромм (1947), для ориентации и преданности; и с другой стороны, стремление вырваться из привычных шаблонов, переступить границы, столкнуться с чем-то непредсказуемым, внушающим благоговение, или, используя излюбленный термин Салливанна в описании опыта вне обычных рамок личности, "жутким". Романтическая любовь принадлежит ко второй сфере.

Несмотря на свидетельства романтической любви в древности, некоторые историки датируют появление романтической любви, как универсального потенциала и литературного жанра, к позднему средневековью, в связи с возникновением "рыцарской любви" и совпадающему во времени с начинаниями того, что позже развивается в современное понятие личного "я." В то время как классическая и средневековая эпическая поэма изображает жизнь, как испытание на выносливость, ранний роман Эпохи Возрождения начинает изображать жизнь, как личный поиск. Индивиду есть что терять, когда он покидает надежность семейного и привычного, когда он переступает устоявшиеся границы в неизвестность. И романтическая любовь становится образцом трансцендентного опыта; рыцарская любовь - это одновременно и эротическая, и святая любовь. Возлюбленная леди рыцаря, как Беатриче для Данте, вполне может быть незнакомкой, мимолетно увиденной издалека. Именно ее статус за пределами обыденного и делает ее необыкновенной, открывая тем самым возможность перенестись за границы привычного.
 

Рассмотрим центральную роль идеализации в любви. В романтической страсти, влюбленный приписывает иллюзорную сверхценность своей возлюбленной, и она становится воплощением идеалов красоты, могущества и совершенства. Традиционная психоаналитическая теория, как правило, рассматривает идеализирующий аспект любви в негативном свете - как в корне регрессивный и защитный механизм. Так Фрейд (1914) считал "переоценивание" возлюбленного, используя его термин, результатом проекции части первичного нарциссизма на другого: возлюбленного любят как совершенного и целостного, так же как младенец любит самого себя. Поскольку Эго таким образом лишается своего собственного нарциссизма, Фрейд относился к идеализации другого как к незрелому и опасному феномену. Идеализация также считалась, особенно последователями Мелани Кляйн, в основном, защитой против разрушительной агрессии. Поскольку идеализация в романтической любви служит оплотом против ненависти, сама любовь нестабильна и примитивно развита, а потому менее желательна, чем более зрелое, амбивалентное отношение к объекту. Таким образом, теми, кто опирается на концепции Фрейда и Кляйн, романтическая любовь рассматривается, в лучшем случае, как краткая прелюдия более стабильной, амбивалентной любви; как только реальность вмешивается и человек познает другого таким, какой он есть "на самом деле, « идеализация, которая подпитывает иллюзии романтической любви, становится невозможной.

 

Согласно популярному клише, которое соответствует психоаналитическим канонам, идеализация и эротичная романтическая любовь угасают от привычности и действительности. Многие считают, что для страсти необходима опасность, запрет. Как предполагает Джон Росс (1992), "когда речь идет об эротической любви, а не о развлечении, нет такой вещи как 'безопасный секс'. Опасность, как рассказывают нам великие легенды любви, является коренным аспектом сексуальной любви." (стр.454) Чем более знакомым и надежным становится другой, тем меньше становится почвы для появления страсти. "К тем кого любят, они не испытывают желание, а тех, к кому испытывают желание, они не могут любить" (Фрейд, 1912, стр. 183).

Но некоторые из новаторов современной психоаналитической теории, такие как Лоэвалд и Кохут, внесли в психоаналитическую теорию способы рассмотрения идеализации и фантазии, которые позволяют нам увидеть романтическую любовь с другой стороны, менее отягощенной суровым пессимизмом и трагизмом Фрейда. Тогда как Фрейд считал фантазию противоположностью или затуманиванием действительности, Лоэвалд и Кохут рассматривают ее как обогащение и углубление действительности. Рассмотрим неожиданное определение тестирования реальности Лоэвалдом (1974): Тестирование реальности - это гораздо больше, чем интеллектуальная или когнитивная функция. Его можно понять более полно как тестирование фантазии посредством опыта-6е потенциала и пригодности для актуализации - и тестирование дёйствительности - ее потенциала для включения и проникновения в мир фантазии человека. Мы имеем дело с задачей взаимного перемещения (стр. 368).

Для Лоэвалда, та рациональная, объективная перспектива, которую мы, как правило, принимаем за "реальность, « не обладает высшим эпистемологическим статусом; она скорее является безжизненной тенью той более полной реальности, которая становится возможной тогда, когда действительность оживляется и воодушевляется через фантазию. А Кохут (1977), оспаривая "моральность развития" в традиционной психологии Эго Фрейда, считает способность поддерживать и реализовывать идеалы основным компонентом психического здоровья. Таким образом, современные теоретики психоанализа, в отличие от своих классических предшественников, приступили к подготовке почвы для восстановления романтической любви как ценного взрослого опыта. Теперь некоторые современные фрейдисты (такие как Джон Росс) пишут с несколько большим одобрением о романтической страсти как о феномене позднего подросткового периода, что уже как минимум на два шага вперед от раннего детства!
 

В принятом подходе к клиническим случаям, где проявляется расщепление и психическая импотенция, недозволенная сексуальность и опасность в романтической страсти рассматриваются как нечто, что нуждается в объяснении. Почему женщина чувствует сексуальное возбуждение только при мимолетных встречах с угрожающими мужчинами? Почему мужчина бесконечно очарован чужой женой? Когда мы, психоаналитики, пытаемся объяснить то, что не понимаем, мы чаще всего сводим все к детскому источнику. Итак, опасность, запрет, преступление дозволенных границ, тяга к приключениям - все это, как правило, рассматривается как воссоздание эдипальных желаний и сфантазированных преступлений. Принятое психоаналитическое понимание часто вполне совпадает с субъективным переживанием пациента: существует конфликт между серостью знакомого и привычного и притягательностью незнакомого, что создает почву для проявления идеализации и детских эдипальных фантазий. Очевидный выход кажется уступкой: рациональность вторичного процесса должна побороть иллюзии инфантильной фантазии.

 

Но я считаю полезным, в такого рода клинических ситуациях, повернуть вопрос наоборот: каким образом удается этому мужчине или женщине ощущать себя столь безопасно в своих основных отношениях? Такими пациентами, доступное воспринимается как нечто досконально известное, всегда готовое, полностью предсказуемое. Предполагается полная безопасность. Но по ходу детального исследования динамики этих утвердившихся взаимоотношений я неизменно обнаруживаю, что мнимое ощущение безопасности вовсе не факт, а конструкция, что привычность основана не на глубинном взаимном познании, а на тайном сговоре, что предсказуемость существует не в действительности, а в фантазии.

Как часто, в ходе распада долгосрочных отношений, один или оба партнера вдруг обнаруживают, к своему изумлению, что их представления о переживаниях и опыте другого, те самые убеждения, что и делали его надежным и скучным, на самом деле лишь выдумки, часто тайно согласованные друг с другом. Они часто обнаруживают, что у "скучного партнера" были все возможные секреты, одному ему известные мысли и чувства, а может быть и секретная связь, где он мог их выразить. "Она совсем не тот человек, что я думал", - причитают те, кого предали. Именно.

 

Центральной чертой присущей страстной любви нестабильности является агрессия, всегда близкий спутник зависимости. Кляйнианцы осветили эту динамику в своем изучении депрессивной тревоги. Желание рискованно и опасно. Объект, не отвечающий взаимностью и не приносящий удовлетворение, вызывает гнев. Хотеть что-то важное от кого-то важного всегда означает подвергнуть себя риску. Один выход из этой проблемы - уход в параноидно-шизоидную позицию: разочаровывающий объект изначально плохой. Где-то там существует по-настоящему хороший объект, который меня не разочарует. Другой выход - маниакальная перевернутая позиция: я вовсе и не хочу другого, это другие хотят меня. И так далее. Итак, агрессия представляет постоянную угрозу для чувства безопасности в любовных отношениях (Джессика Бенджамин, личная коммуникация.) Самый распространенный способ снижения угрозы агрессии - это стереть свои ожидания по отношению друг к другу путем тайного соглашения в иллюзорной предсказуемости. Но снижение ожиданий также опустошает страсть "кто не рискует, тот не пьет шампанское". Роберт Столлер (1985) утверждает, что агрессия является коренной чертой эротики, агрессия, вытекающая из детских унижений. Если мы примем за истину, вместе с кляйнианцами, что вся зависимость потенциально унизительна, а также убедимся, что все мы испытали глубокое унижение в детстве, тогда страстная любовь непременно опасна для каждого. Агрессия - это тень любви, неотлучный спутник и обязательный компонент романтической страсти.

Насколько познаваем и предсказуем другой человек? Насколько познаваемы и предсказуемы мы для самих себя? Некоторые основные течения традиционной психоаналитической мысли предполагают, что наше "Я" вполне познаваемо: Эго-психология описывает "Я" как построение стабильных и предсказуемых структур; Эго-психология предполагает непрерывное ядро "Я"; а некоторые теоретики объектных отношений, в особенности такие как Гантрип, представляют себе единое ядро "Я", которое, при благоприятных условиях, стремится к самоутверждению. Но существуют и другие течения современной психоаналитической теории, которые описывают "Я", как гораздо более недоступную, неустойчивую и непостоянную субстанцию: содержащееся в одиночном заключении, скрытное "Я" Винникотта; регистр "реального," под дымкой переменчивого "воображаемого" Лакана; децентрированный субъект Огдена, вращающийся в диалектике между сознательным и бессознательным, параноидно- шизоидной и депрессивной позицией; и постоянно конструированный и при-конструированный опыт Хоффмана.

 

Если серьезно принять эти подходы к "Я", то объяснять приходится не тягу к приключениям и опасности, а претензию на существование предсказуемости и надежности!

 

Влечение к недоступному и чувство "собственности" по отношению к знакомому - это двуликая иллюзия, которая вбирает в себя риск и неуверенность. Тосковать по недоступному объекту значит изолировать желание в ту сферу, где его участь предопределенна. Неразделенная любовь болезненна, но безопасна. И наоборот, чувство безопасности, владения, собственности, которое часто сопутствует долгосрочной связи - это выдумка, основанная на фантазии постоянства.

В долгосрочных отношениях присутствует мощное стремление к утверждению безопасности, предсказуемости над тем, что вовсе непредсказуемо, познания того, что непознаваемо. Адам Филлипс (1994) прекрасно описал это стремление:

Фрейд и Пруст предостерегают нас, взаимодополняющим образом, о том, как познание других - или особый способ познания людей - может быть антиэротичным; о том, что бессознательная цель некоторых форм близости - уничтожить желание. Дело не просто в том, что неуловимость или ревность поддерживают страсть, а в том, что особые виды знания делают человека менее интересным для нас самих; и в том, что это может быть его сокровенным желанием. Поэтому, мы должны быть бдительны к тому, каким образом люди нас приглашают или нам разрешают себя познать; а также быть начеку к вероятности того, что познание может быть слишком тенденциозной, слишком уютной моделью для любви (стр. 41).

 

Давайте рассмотрим следующий краткий клинический пример:

Сюзан, женщина около сорока лет, обратилась к психоаналитической терапии, потому что зашла в тупик в связи с некоторыми принятыми ей решениями и опасается, что ее жизнь грозит превратиться в социологический штамп. У нее было довольно скудное детство, как в материальном, так и в межличностном отношении. Те тонкие ниточки надежности, что у нее оставались, были навязаны религиозным рвением ее матери, которое казалось фальшивым, но поддерживающим.

 

У Сюзан был крайне неровный подростковый и юношеский период, но она сумела использовать свои незаурядные интеллектуальные и творческие способности для создания, хоть и несколько скучной, но приносящей удовлетворение жизни. Ее семейная жизнь, с мужем и детьми, была для нее богатой и значимой. Несмотря на это, за два года до начала терапии, она вступила в связь с мужчиной несколько моложе себя, которого преследовала с одновременно возбуждающей и пугающей ее бесшабашностью. Что это - кризис средних лет? Следует ли ей отказаться от волнующего романа и зрело довольствоваться уютным домашним существованием? Или ей стоит бросить свою привычную, обычную жизнь ради более настоящей, хоть и опасной, жизни с любовником? Что-то в самой банальности такого выбора, словно из мыльной оперы, угнетало ее и парализовывало.

Я хочу рассмотреть здесь некоторые темы нашей работы около года с начала терапии. Я все время поражался тому, как Сюзан себя систематически недооценивала. Она была очень талантливой и привлекательной женщиной, но всегда ощущала себя на грани полного краха. Когда мы стали понимать каким образом сложились взаимоотношения в ее браке, стало ясно, что это был частично брак, а частично "амбулаторная лечебница." Ее муж был несколько переусердствующим в своей заботливости мужчиной, который казался ей всегда доступным и отзывчивым. Она горько жаловалась на антиэротичный эффект его чрезмерной заботы, но чем глубже мы исследовали ее взаимодействие с мужем, тем яснее становилось, что она рассчитывала и некоторым образом сама настаивала на таком его отношении к себе. Ей казалось, что скучность ее брака и притягательность ее романа связана с разными характерами этих двух мужчин. Я показал ей, каким образом она сама настаивала на том, чтобы ее брак оставался однообразным и предсказуемым, а весь риск оставляла для своего романа. Я предположил, что, несмотря на все свои успехи и стабильность, она всегда готовила себя к кризису и нуждалась в предсказуемости, а потому и в скучности, своего мужа, чтобы он смог о ней позаботиться. Обе сферы ее взаимоотношений стали развиваться по-другому, как только она осознала, каким образом она сама создавала волнение в одной и унылую предсказуемость в другой.
 

Она удивилась открытию, насколько сдержанно она взаимодействовала со своим мужем и начала обсуждать с ним возможность более открытых отношений. Он отреагировал на это, по началу, правда, с некоторой осторожностью; но в один прекрасный понедельник она рассказала об их нехарактерно романтичной поездке вдвоем на выходные. Он даже ответил на ее желание более экспериментального секса таким образом, что она почувствовала больше интереса и возбуждения. "Это был прекрасный выходной," сказала она, "очень уютный."

 

Меня заинтересовало ее использование слова "уютно." Она использовала слово "уютно" по отношению к мужу, когда он разгуливал в тапочках по дому и подносил ей кофе. Она никогда не использовала слово "уютно" по отношению к любовнику. "Уютно" показалось мне странным выбором для описания нарушения всех правил их обычного взаимодействия, которое произошло в выходные. Сюзан и я пришли к пониманию, что выбор слова в этом контексте был важным ключом к тому, как она перерабатывала свой опыт с целью поддерживания своего социологического штампа, и постоянного возврата той привычности и предсказуемости, в которых она когда-нибудь, быть может, будет нуждаться, но и против которых ей приходится постоянно бороться, чтобы найти в себе что-то более живое и настоящее.

 

Потребность ощущать, что ты знаешь и себя, и другого - это мощная потребность, как у детей, так и у взрослых. Но безопасность и предсказуемость трудно достижимы в человеческих взаимоотношениях. Одно из тех благ, которые хорошие родители обеспечивают своим детям - это частично иллюзорная, тщательно выстроенная атмосфера безопасности. "Достаточно хорошие" родители не обсуждают с маленькими детьми свои страхи, заботы, сомнения. Они создают ощущение огражденного постоянства, в рамках которого дети могут исследовать и открывать, без вторжения опасности, свои мысли, творчество и радость жизни. Когда мы становимся взрослыми, мы постепенно осознаем насколько иллюзорным, намеренным и контролированным было на самом деле то коконообразное пространство, которое смогли нам обеспечить наши родители (и то, только относительно, даже при самых лучших условиях). Но, несмотря на это, мы продолжаем стремиться к восстановлению этого иллюзорного ощущения постоянства и предсказуемости в наших взаимоотношениях. Таким образом, пациентам, которые жалуются на омертвевший, безжизненный брак, чаще всего можно указать на то, как драгоценна для них эта апатия, как тщательно они сами поддерживают и настаивают на ней, как именно механическое, абсолютно предсказуемое качество их любовных отношений служит для них оплотом против ужаса неожиданности и непредсказуемости.

Кернберг (1980), в своем сложном и интересном описании любви, подчеркивает два условия для переживания глубокой любви: "твердые границы "я" и постоянное осознание неразрушимой отдельности индивидов" (стр. 290). Я не совсем уверен насчет твердых границ потому, что мне кажется, что мы все гораздо более проницаемы, чем нам хотелось бы думать. Но способность выдерживать обособленность, отдельность и сопутствующее этому чувство относительной нестабильности и непредсказуемости очень важна. Как отмечает Кернберг, "отдельность несет за собой одиночество, тоску и страх хрупкости всех отношений... одиночество, можно сказать, является необходимым условием для трансцендентного опыта" (стр. 290). Все мы регулярно пытаемся смазать эти два состояния - отдельности и связанности. Оба могут пугать; оба полны риска. Опасности, присущие каждому из этих состояний, кажется можно обойти путем притворства. Таким образом, бессознательный контракт, который сопровождает многие законные брачные узы - это соглашение притворяться, что теперь мы окончательно, бесповоротно, невозможно связаны друг с другом, создавая тем самым необходимость в тщательно охраняемой, постоянной, рассчитанной дистанции. Лакан, похоже, не допускал возможность истинной связи, но он, тем не менее, ярко уловил мираж поблекшего романтического чувства, разжалованного в пользу иллюзорной безопасности: "Любовь, « пишет он, "это давать то, чего у тебя нет тому, кого ты не знаешь" (цитировано в Филлипсе, 1994, стр. 39).

Полная безопасность, предсказуемость и единение, установленные раз и навсегда, очень скоро становятся бессмысленными. Блейк и другие романтики первыми заметили, что секретный герой "Потерянного рая" Милтона вовсе не Бог, а Дьявол. Из-за своей фальшивости и притворства, неизменная безопасность душит живость и подталкивает к буйному выражению неповиновения. Поразительно, как часто расстающиеся пары возвращают себе права на исследование своей сексуальности под девизом "подарить себе юность, которой у меня не было." В действительности, практически ни у кого не было этой желанной юности - юности построенной на свободно исследуемом сексуальном самовыражении, не скованном заботами о безопасности или принятых нормах. Поэтому для большинства людей трудно найти пространство для подростковой версии себя в рамках долгосрочных отношений, основанных на тайном контракте иллюзорной безопасности. Сексуальность идеально подходит для нарушения такого контракта именно потому, что сексуальные реакции не могут быть ни вызваны, ни контролированы усилием воли. Сексуальное возбуждение непокорно и непредсказуемо; оно предполагает незащищенность и риск; оно оголяет лживость иллюзий безопасности и контроля.

 

Оскар начал терапию в связи с нарастающим чувством неудовлетворенности, которое почти привело к распаду его многолетних отношений. Эти отношения во многом его устраивали, но Оскар не соглашался жениться, в основном потому, что считал свою подругу слишком сексуально сдержанной. Он постоянно чувствовал потребность заигрывать с другими женщинами и преуспевал в этом так, что в его распоряжении всегда было несколько связей, которые легко могли бы иметь сексуальное развитие. Пока он не влюбился в одну из этих женщин, которая была, по многим причинам, менее желательна для него, чем его подруга, эти заигрывания обеспечивали ему то возбуждение, которого ему не хватало, как он считал, из-за скованности своей подруги.

 

Не только поведение, но и общение Оскара со своей подругой было жестко ограничено, поскольку он был уверен, что она считала его "кобелем"; он никак не мог поделиться с ней своими многочисленными сексуальными мыслями и фантазиями, поскольку она бы отнеслась к ним, и в этом он был убежден, как к доказательству его пошатнувшейся преданности.

 

По ходу нашей работы, мы сумели понять, каким образом Оскар неизменно создавал у своей подруги ощущение, что его сексуальность представляет огромную опасность для их взаимоотношений. Он стал осознавать, что для него было почему-то крайне важным быть воспринятым ею и самим собой, как дикое, опасное, сверх-сексуальное существо, которое, если бы не ее контроль, изнасиловало бы всех женщин в округе. Ему было крайне важно, отметил я, ощущать себя "кобелем на поводке." Поводок был ничуть не менее важным, чем необузданность кобеля, и он умело вовлекал свою подругу в разыгрывание роли жандарма над его, как ему нравилось считать, сексуальной ненасытностью. Что касается реальных сексуальных похождений, он полностью сохранял верность, но, как у жонглера, крутящего одновременно несколько тарелок, его жизнь была изнурительной.

 

Был ли это по существу сексуальный конфликт? Думаю, что нет. Мы стали рассматривать его в более широком контексте после одного сеанса, который он начал с размышлений по поводу того, как ему трудно решить с чего начать. Было так много всего, о чем бы ему хотелось поговорить и поразмыслить; он описал это, как разные заманчивые блюда, выложенные перед ним на шведском столе. Он не мог решить с чего начать, из страха упустить все остальное. Меня удивил такой образ, и я спросил о его ассоциациях связанных со шведским столом.

 

Он рос в рабочем районе крупного города, где было немного хороших ресторанов. В какой-то момент его детства, появился шведский ресторан, который тут же стал популярным. Приглашение съесть, сколько пожелаешь за фиксированную цену, привлекало толпы посетителей. Он и его семья также часто посещали этот ресторан, но они вели себя отлично от соседей, которых считали ниже своего социального и морального уровня. Важной частью посещения этого ресторана было надменное наблюдение над другими посетителями, которые снова и снова подходили к шведскому столу чтобы наполнить свои тарелки едой, в то время как его семья проявляла большую сдержанность. В то время как их соседи предавались обжорству и жадности, его семья предавалась оргии собственного превосходства.

Оскар и я оценили, насколько его образ жизни пропитался этой темой сдерживания. Его отношения с подругой несли на себе важную функцию, предоставляя ему возможность демонстрировать свою преданность, вопреки постоянной фрустрации и острому соблазну. Доказанная таким путем праведность поддерживала его ощущение себя как хорошего и достойного любви человека, обеспечивая ему определенное чувство безопасности.
 

Итак, в жизни Оскара и многих других, я считаю полезным рассматривать вид расщепления, названный Фрейдом психической импотенцией, не как конфликт между детской потребностью в самосохранении и запретными сексуальными импульсами, а как конфликт пожизненной жажды безопасности и созидательной-разрушительной природы сексуальной страсти.

 

Рассмотрим опасность чрезмерной идеализации, главного компонента романтической любви. Я имею в виду не самоуничижающее, благоговейное почтение, а переживание пронизывающего восхищения другим человеком. Как Фрейд (1914) давно заметил, это опасное состояние. Восхищение может не вызвать у другого ответного чувства; любовь может остаться безответной. Риск уже достаточен в начале отношений, с тем, кого еще плохо знаешь; когда не так много еще можно потерять. Но чрезмерное, страстное идеализирование человека, на которого рассчитываешь для обеспечения чувства безопасности и предсказуемости, в самом деле чревато. Этот человек слишком хорошо знает тебя, со всеми твоими недостатками и черными пятнами. Слишком многое можно потерять.

 

Романтичная горячность писем Фрейда к своей невесте быстро остыла, и его суровый рационализм и пессимизм положили основу традиционному психоаналитическому скептическому отношению к романтической идеализации, как к особенно опасной форме иллюзии. Такая антиромантическая точка зрения хорошо вписывалась в эпистемологический объективизм и научность эпохи Фрейда. Подразумевалось, что другого человека можно "познать" таким же образом, как и неживой объект, например, камень. Как только узнаешь, каков он "на самом деле, « предмет для идеализации тут же исчезает. Слишком хорошо его знаешь. Знакомость и привычность растворяют страсть.

 

Но современные философы считают самообъективизм иллюзией, тоской по невозможной, эпистемологической, "фундаментальной" безопасности. В рамках наших новых (на самом деле, постмодернистских) взглядов, умозаключение, что ты на самом деле "знаешь" другого человека является опасной выдумкой. Знать возможно только избранные аспекты другого, в данный отрезок времени, в конкретном контексте, с определенной целью. С современной психоаналитической точки зрения, основанной на принципе децентрированного субъекта (Огден, 1994), оказывается, что невозможно даже "на самом деле познать" себя, что у нас нет одновременного доступа к собственным различным, многочисленным самоорганизациям.

 

В таком контексте, распространенный опыт угасания романтичной любви со временем может быть связан, не столько с неизбежным подавлением идеализации действительностью и привычностью, сколько с нарастающей опасностью погружения в эпизодическую, страстную идеализацию, в отношениях, которые призваны создавать ощущение безопасности и предсказуемости. Кохут продемонстрировал, насколько тревожным и дестабилизирующем может быть для многих людей нарциссическое восхищение собой. Восхищение другим - такое же опасное мероприятие; гораздо безопаснее предаться этому чувству к кому-то, с кем невозможно проводить много времени или больше никогда не увидишь.

Дело не в том, что романтическая страсть угасает со временем; дело в том, что она становится все более рискованной. Влюбленность иногда описывают, как "сходить с ума" по кому-то. Сходить с ума по тому человеку, на которого по-настоящему рассчитываешь для обеспечения ряда основных потребностей безопасности, реальных или вымышленных, действительно кажется сумасшедшим. Поэтому, многие пары начинают подавлять то волнение и обожание, которое было у них по отношению друг к другу в начале их взаимоотношений. Они говорят себе, что теперь лучше знают другого. Теперь они знают, что другой не состоит целиком из тех идеализованных черт, которые они ему приписывали; они также знают, что другой может их разочаровывать, и что их страсть не может быть постоянной. Итак, они используют то, что знают о другом в качестве защиты против наваждения идеализации. Возможно, что идеализированные черты другого вовсе и не были ненастоящими; ненастоящими были те гарантии, которые они искали против разочарования и вечно возвращающегося одиночества.
 

Жорж обратился к терапии в связи с сильной неудовлетворенностью своим десятилетним браком. Хотя он любил свою жену и маленького ребенка, он все сильнее чувствовал, что его жена невыносимо контролирует его, что он в клетке. Ее различные требования, такие как просьба предупреждать ее, если он опаздывает домой на ужин, стали для него невыносимо принудительными. Его все больше манили сексуальные связи с другими женщинами, а по отношению к жене он все больше холодел.

 

Жорж, наконец, признался, с некоторым чувством стыда, что самыми острыми сексуальными приключениями были для него регулярные посещения нескольких проституток, которые играли с ним роль "госпожи." Во время этих встреч, он полностью отдавал себя под власть этих женщин. Они могли приказывать ему, перевязывать веревками, и делать с ним все, что хотели. Его мольба о пощаде была бесполезна. Несмотря на то, что сам генитальный контакт и оргазм случались редко, Жорж испытывал исключительное возбуждение от этих встреч. Меня, конечно, поразила ирония того, как человек, который воспринимал просьбу жены об элементарной вежливости как властность, в то же время, полностью отдавался под власть незнакомки. Жорж объяснил, что контроль "госпожи" был просто драматической фикцией. С самого начала, они договаривались о специальном пароле. Его крики и мольба о пощаде были бесполезны, но игра бы прекратилась тут же, как только он произнес бы пароль. На самом деле, он полностью контролировал ситуацию, и именно эта полная власть позволяла ему притворяться, что властвовала она.

 

Мы пришли к пониманию, что Жоржу не нравился контроль жены, потому, что он одновременно жаждал его и ужасался, что может ему поддаться. Поскольку он на самом деле во многом зависел от своей жены, любая минимальная уступка, даже такая как предупреждающий звонок, казалась слишком опасной. Он мог позволить себе сдаться только женщине, с которой, в рамках извращенно выдуманного сценария, ему было абсолютно нечего терять. Намного позднее, я спросил его, как он мог быть уверен, что "госпожа" действительно послушается его пароля. Конечно, финансовая власть играла роль. Но здесь был и вопрос веры, который ему было необходимо не замечать. Здесь опять, имел место не настоящий контроль, а сфантазированный. Он считал, что контроль принадлежит ему, а фантазировал, что находится у нее во власти. Но с другой точки зрения, он действительно был под ее властью; а фантазировал, что власть принадлежит ему, чтобы иметь.

Поскольку человеческие взаимоотношения строятся именно на таких сложных взаимных связях и зависимостях, контроль и предсказуемость часто похожи на матрешку - одно внутри другого, внутри третьего и т.д.

 

В ходе нашей последующей работы, выявился другой аспект супружеских отношений Жоржа. Он стал вспоминать их ранние совместные годы, полные волнения и страсти. Когда он рассказывал об их романе, глаза его наполнялись слезами при мысли о том, какой удивительной женщиной она была и оставалась по сей день. Мы стали обсуждать, почему он мог поделиться своими воспоминаниями и восхищением со мной, но не с ней. Ему казалось, что выражение ей своего восхищение, как в прошлом, так и в настоящем, означало бы что-то вроде подлизывания. Быть романтичным значит поставить себя в унизительную позицию просителя, может даже попрошайки. Позволить себе желать ее значит оказаться малодушным в своих собственных глазах и в ее. Он привык считать, что его стойкое исполнение роли мужа заслужило ему право на ее любовь. Повести себя по отношению к ней романтично или соблазняюще. означало отказаться от этих прав. Тут, конечно, имело место и долгая семейная история, положившая корни такому взгляду на мир. Его отец был офицером высокого ранга, карьера которого была прервана из-за его убеждения, что продвижение по службе должно быть заслужено на поле боя, без необходимости административного и социального участия в Пентагоне. Он считал себя выше, пришли к выводу мы с Жоржем, "подлизывания" к своему начальству. Таким образом, выражение желания стало для Жоржа синонимом попрошайничества и позора, а восхищение кем-либо - унизительным подлизыванием. Единственной ценной для него любовью была та любовь, которую он заслужил праведными поступками. Он начал все больше осознавать антиэротичные последствия такого взгляда на мир.

Во многих культурах, а также в раннем периоде Западной истории, существует раскол между браком и романтической любовью. Супружеские "права" закрепляются юридически, а также неофициально через обсуждение отношений. Эрос ищут в других местах, на территории, которая, в конечном итоге, кажется более безопасной. Любопытно отметить, как много романтической страсти продается в ее низших формах в массовой культуре: мыльные оперы, эротичные романы, журнальные сплетни о жизни знаменитостей. Приняв безжизненную гладь как необходимое условие безопасности в настоящих взаимоотношениях, люди ищут косвенное переживание страсти в далеких, безопасных краях.

 

Настоящая романтическая любовь, в отличие от ее деградированных форм, не существует отдельно от потребностей в безопасности и предсказуемости, а находится с ними в постоянной диалектике. Истинная романтическая любовь не может появиться там, где существует произвольное, фальшивое разделение безопасности и желания, так же как истинная духовность не может возникнуть на фоне произвольного, фальшивого разделения святого и мирского.

 

Сегодня нас совсем не удовлетворяет конец описания случая мисс Люси Фрейда. С трудом верится, что ее симптомы исчезли после интерпретации ее запретной любви к своему работодателю. (Что занятно, в свете наших новых идей о переносе, так это то, что ее обонятельные галлюцинации запаха горелого пудинга на время сменились галлюцинациями запаха сигар. А все мы знаем, кто курил сигары! Не исключено, что страсть мисс Люси, как это бывает со многими пациентами, переместилась с ее симптомов на сам анализ.) Но что самое важное с нашей сегодняшней точки зрения, это надежда на то, что, какие бы глубины страсти и поиски трансцендентного не обнаружили себя в романтических фантазиях мисс Люси, они не были бы просто отвергнуты, как нереалистичные и непрактичные. Хотелось бы надеяться, что мисс Люси не просто возвратится на свое "место, « а что она найдет другие каналы развития и самопознания.

Одним из самых простых и наименее затратных способов улучшить своё психологическое состояние и настроение является уборка. Перебирая вещи, мы одновременно упорядочиваем собственные мысли - выделяем, что актуально для нас сейчас, а что уже устарело, что стоит выбросить, а что ещё пригодится нам в будущем. Отношения человека с вещами можно рассматривать как одно из проявлений его общих, более целостных отношений с миром. У людей с активным "метаболизмом" их вещи тоже находятся в постоянном движении - они спокойно приобретают что-то одно и выбрасывают что-то другое, и эти процессы не составляют для них трудностей. Люди с более медленным метаболизмом могут долго и основательно готовиться к каждой покупке. Точно так же тяжело им расставаться и со старыми вещами.

 

Разные способы взаимодействовать с вещами и с личным пространством отражают разные формы адаптации. И иногда эти формы адаптации по каким-то причинам оказываются сбиты, нарушены. Например, когда человеку трудно избавиться от старого хлама, ему часто бывает аналогично трудно отпустить потерявшие актуальность переживания и воспоминания. Он постоянно занят пережёвыванием воспоминаний, перебором старых фотографий, чьих-то подарков, прокручиванием в голове прошлых ситуаций, а потому не живёт настоящим. Груз прошлого в этом случае материализуется в форме старых вещей, которые человек ни под каким предлогом не хочет выносить из дома, несмотря на то, что они собирают пыль и не используются в быту.

 

Цепляясь за старый хлам, мы поддерживаем в себе силы мортидо, т.е. держимся за мёртвую, уже отшившую часть нас или нашей истории. Это прошлое уже прошло, а хранение старых вещей лишь иллюзорно поддерживает фантазию о том, что с тех пор ничего не менялось. Удерживая эту часть своей истории и не давая ей умереть, мы застываем в состоянии между жизнью и смертью, которое характерно для депрессий.

 

Иногда за хранением старого хлама стоят негативные установки и предубеждения, которые передавались по роду из поколения в поколение. Например, старшие родственники ещё помнят дефицит продуктов и одежды в советское время, а потому предпочитают ничего не выбрасывать. "А вдруг пригодится", "а вдруг что случится", - утверждают они даже тогда, когда из-за хлама в доме практически не остаётся свободного места. И тогда вместо того, чтобы освободить пространство для нового - для новой мебели, новых вещей, перестановки, ремонта и т.д., они продолжают держаться за травматичную и стрессовую ситуацию прошлого, которая, на самом деле, давно позади. 

 

Отказываясь избавляться от старого хлама, человек символически закрывает дорогу всему новому в свою жизнь. Часто хлам выполняет роль защитного барьера, за которым человек пытается спрятаться, чтобы ничего не менять. Например, давно пора сделать ремонт или разобраться с каким-то вопросом, но тогда нужно будет разобрать хлам, а это слишком долго и сложно, значит, не в этот раз. "Не в этот раз" может растягиваться на годы и десятки лет, и в течение всех этих лет человек замирает в стагнации, не делая ничего, что могло бы изменить его жизнь к лучшему.

 

В некоторых случаях за хранением старого хлама скрывается потребность в безопасности и желание контролировать свою жизнь. Собирая вещи, человек создаёт иллюзию контроля - будто бы, чем больше у него вещей, тем больше он защищён и подготовлен к любым жизненным поворотам. На случай голода у него есть запасы крупы, на случай безденежья - целые шкафы вещей, которые он мог бы продать, на случай холода - не менее огромные шкафы со старой, поеденной молью и дырявой одеждой, которую он, скорее всего, больше никогда не будет носить. Но, собирая хлам, человек обретает лишь иллюзию контроля, а не реальный контроль. В попытке заранее ко всему подготовиться (часто на основе прошлого опыта, который вполне может больше никогда не повториться) он теряет связь с реальностью, со своей спонтанностью и с тем, что происходит "здесь и сейчас". И, в действительности, он теряет контроль, поскольку уже сам не помнит, какие вещи у него есть, где они лежат и зачем он их всё ещё держит.

 

В книгах "Иметь или быть" и "Человек для самого себя" Э. Фромм развенчивал невротическую склонность человека потреблять и накапливать всё больше и больше. Такая страсть не приводит человека к успеху и счастью, но отнимает слишком много ресурсов как на процесс бесполезного "поглощения" вещей, так и на пустые тревоги за них. Человек, живущий в модусе "иметь", стремится приобрести как можно больше, но покупки дают ему удовлетворение лишь на короткое время, после чего он нуждается в новых. Действуя так, он обрастает лишним хламом и расширяет свою идентичность до вещей. Каждая вещь кажется ему частью себя и представляет его личность, а потому сама мысль о том, чтобы расстаться с какими-то вещами вызывает у него ужас. Но драма в том, что, отчаянно цепляясь за вещи, он не живёт. Вместо того, чтобы жить, он замирает, и его психика занята совсем другим процессом - тщетной попыткой сдержать естественный ход жизни, в течение которого мы неизбежно приобретаем что-то одно и теряем что-то другое. Нарушение этого баланса приводит к застою, а застой - к психологическим проблемам и потере жизненных сил. Именно поэтому стоит задуматься об избавлении от старого хлама прямо сейчас. 

Прежде всего, К.Г. Юнг был врачом и эмпириком, поэтому для него был характерен эмпирический подход и к религии - с точки зрения того, как её воспринимает психика человека и какое место религия занимает в ней. В первую очередь, он подчёркивал взаимосвязь религии и коллективного бессознательного. Юнг полагал, что личный опыт индивида относится лишь к поверхностному слою психики, а более глубинный опыт связан с архетипами культур, имеет всеобщую природу и с высокой долей повторяемости встречается в снах и видениях разных людей. По природе коллективное бессознательное сверхлично, в нём мы имеем дело с изначальными формами, которые находят отражение в мифах, сказках и религиозных учениях. Но в культуре мы обычно имеем дело не с самими архетипами в их первозданном виде, а с символами, сквозь которые преломляются эти архетипы. 

 

Религиозный опыт Юнг называл "нуминозным", а религию воспринимал как особую установку человеческого ума, которая подразумевает наблюдение за сверхъестественными силами, духами, богами и демонами. Для Юнга религия - это, прежде всего, установка сознания, в которой преломляется уже переработанный человечеством архетипический опыт. Непереработанный опыт Юнг полагал опасным для психики, поскольку он чреват "затоплением", потерей человеком своего эго и впадением в психоз. Под "переработанным" опытом Юнг понимал религиозные тексты, сказки и мифы. 

 

Психологические феномены Юнг не считал исключительно субъективными, поскольку, как физические и материальные, они оказывают большое влияние на нашу жизнь. В своей психологической практике он анализировал видения пациентов, вычленяя из них архетипические паттерны. И, поскольку его подход снимает противостояние объективного и субъективного, его интересовал не вопрос истинности или ложности религиозных идей, а вопрос их присутствия в психике человека и внутреннего содержания. Юнг полагал, что, если определённая идея присутствует в коллективном бессознательном, значит, человечество нуждается в ней, т.е. идея заряжена психической энергией. Когда эта необходимость отпадает, боги устаревают, и религия требует обновления. 

 

Полезное значение религии для человека Юнг видел в том, что она защищает его от неврозов и помогает сохранить душевное здоровье. Религиозные кризисы, напротив, подрывают психику человека и обостряют внутренние конфликты. В качестве примера такого противоречия Юнг отмечал кризис символа троичности в христианстве. С точки зрения Юнга, гораздо более устойчивой была бы четверичность, а в христианской Троице отсутствует четвёртый, интегрирующий женский элемент, а значит, он вытесняется в Тень и порождает расколы в отношении западной культуры к женщинам (например, противоречивые образы "святой" и "проститутки", первый из которых символизирует строжайшее девство, а второй - сексуальную распущенность). 

 

В работе "Ответ Иову" Юнг акцентирует внимание на диалоге между человеком и богом, в котором Иов демонстрирует крайнюю деликательность, словно догадываясь о противоречивости и обидчивом нраве бога. В некотором смысле, он и сам понимает, что бог поступил с ним несправедливо, поэтому человек, с точки зрения Юнга, оказывается более сознательным, чем бог. Бог описывается Юнгом всезнающим, но бессознательным, поскольку он совершает поступки, в которых сам не отдаёт себе отчёта. Например, позволяет Сатане соблазнить себя, действует непоследовательно, пытается соревноваться с Иовом, который гораздо слабее его, и сначала даже воспринимает обращение к нему Иова как вызов. От людей такому богу постоянно нужны почести, любовь и страх, в противном случае он рискует впасть в меланхолию и отчаяние. Он крайне нуждается в том, чтобы быть признанным человеком и отражённым в нём. И, похоже, этому богу, как заключает Юнг, человек нужен именно для того, чтобы стать более сознательным, а с момента, когда бог понял, что человек стал сознательнее, он и сам был вынужден измениться, т.е. стать добрее, мягче, человечнее и сострадательнее, воплотившись в человеческом теле. С точки зрения Юнга, этот ход развития событий соответствует процессу дифференциации человеческого сознания, которое подвергается преобразованию под действием архетипов и тенденций коллективного бессознательного.

 

К восточным религиям Юнг относился с большим интересом и видел в них потенциал для развития западного человека, который, по Юнгу, утратил гармонию из-за конфликтов западной культуры. Западный человек расколот в своей основе, он склонен противопоставлять духовное и физическое, научное и философское знание. А осмысление восточных духовных практик, например, йоги, может помочь ему достичь желаемой интеграции. Однако Юнг полагал, что подходы к духовным практикам у восточного и западного человека должны кардинальным образом отличаться из-за культурных различий. С его точки зрения, восточный человек изначально более целостный, а западный стремится к тому, чтобы сделать практики односторонними - например, не понимая метафизического смысла понятия "прана", свести его исключительно к дыхательной технике.

 

Путь развития западного человека виделся Юнгу в том, чтобы освободить подавленное сознанием бессознательное и преодолеть исключительно рационалистическую установку. В этом смысле, восточные практики могут сбить западного человека с пути, поскольку они лишь усилят его контроль. Юнг также полагал, что западному человеку не хватает понимания этических основ применения восточных практик, поскольку по результатам истории можно видеть, к чему привёл оторванный от духа западноевропейский разум (к опустошению материи, насилию и культурному кризису). Исходя из этого, западному человеку нужно преодолеть свою ограниченность, а не усиливать её, а потому важно проявлять осторожность к таким практикам, как йога, из-за изначально неверного, с точки зрения восточного подхода, её понимания. При этом Юнг надеялся, что однажды на Западе тоже возникнет своя йога, основанная на христианстве и практике исповеди, т.е. более привычных, понятных и естественных для западного человека основах культурной жизни. 

Обида - то чувство, с которым часто приходят на терапию клиенты. Как правило, обида возникает в близких отношениях. Трудно представить себе обиду на президента или на мэра города, но повседневными в нашей жизни являются обиды на родителей и детей, обиды на партнёров и друзей. 

Обида возникает тогда, когда наши ожидания в отношениях не реализуются. Либо другой человек не слышит нас, либо не хочет соответствовать нашим ожиданиям. Он делает нечто, что ранит нас, делает больно, причиняет дискомфорт. Ситуация обиды может выглядеть так, что человек заранее предупреждал другого о том, что некая тема для него болезненна, либо некие действия по отношению к нему лучше не совершать, а другой нарушает этот контракт. Иногда обида возникает и в случаях, когда человек не предупреждает другого, но надеется, что другой догадается сам. 

 

По своему составу обида является комплексным чувством. С одной стороны, она переживается как фрустрация и ущерб собственному "я". Потребности человека, который обижен, не удовлетворены, он может чувствовать, что его личность игнорируется другим, не имеет для него значения. С другой стороны, к обиде часто примешиваются иные чувства - зависть, злость, ревность. Например, обидно, если подруга отказала другой в прогулке, а сама пошла гулять с кем-то другим. Обидно, если друзья решили собраться вместе, но не позвали кого-то из общей компании. Обидно, если жена ждала от мужа подарка на день рождения, а он про него забыл.

 

Иногда обиды бывают ситуативными, легко переживаются, могут быть озвучены в контакте и, благодаря разбору ситуации, столь же легко разрешаются. Но бывают обиды длительные и глубокие. Таковы обиды на родителей за то, что те не могли обеспечить ребёнку счастливое детство. Эти обиды могут беспокоить его и во взрослом возрасте. Масштаб обиды бывает и глобальным. В некоторых случаях человек переживает обиду на весь мир или на свою страну за фрустрацию своих потребностей.

 

В работе с обидой психолог, прежде всего, фокусируется на самом переживании клиента и даёт ему возможность полностью прожить его в безопасном терапевтическом пространстве. В культурном пространстве, в отличие от терапевтического, чувство обиды часто блокируется. Например, говорят, что "на обиженных воду возят" или что обида - проявление эгоизма. Если человек сталкивается с осуждением своей обиды, он вынужден остановить своё чувство, но это не приводит к его проживанию и освобождению от него. Как и любое другое чувство, обида должна быть прожита и выражена, чтобы освободить место чему-то новому. 

 

Чтобы полностью прожить обиду, важно распутать сложный и противоречивый клубок чувств и действий, которыми она сопровождалась в момент, когда человека обидели, и которые сопутствуют ей сейчас. Для этого психолог подробно разбирает ситуацию, в которой впервые возникло это чувство. И в этой ситуации важна каждая мельчайшая подробность и деталь - при каких обстоятельствах это произошло, какие действующие лица присутствовали, кто и как обидел человека, как на это отреагировали окружающие, что он сделал со своим чувством. И обычно оказывается, что, если обида продолжает терзать человека, что-то в этой ситуации пошло не так. Возможно, он подавил свою реакцию из-за отсутствия поддержки окружения. Или испугался, что люди вокруг его осудят. Либо ему не хватило помощи извне или внутреннего ресурса, чтобы справиться. Возможно, он изначально находился в ослабленном состоянии, и слова или действия другого человека наложились на это состояние, а потому ранили слишком сильно.

 

При работе с обидой важно вернуть клиенту чувство собственной силы, активности и субъектности. Другие люди могут вести себя некрасиво, не соблюдать договорённости, нарушать обещания, но в его силах что-то делать с этим, как-то реагировать на происходящее. А чувство обиды нередко коррелирует с беспомощностью. Если развернуть всю палитру этого чувства и обнаружить то содержимое, которое оказалось им подавлено, человек вновь обретает силу. Например, он может прервать контракт с кем-то, кто не соблюдает договорённости. Перестать дружить с кем-то, кто предал его или поступил некрасиво. Отдалиться, задать дистанцию в общении. Или открыто поговорить с другим человеком о своих чувствах.

 

Бывает и так, что обида человека тесно связана с его личными комплексами и травмами, и тогда она в малой степени относится к поведению другого человека, но является ценным материалом для проработки собственных уязвимостей. Так, человек может обидеться на другого из-за того, что тот лишает его контроля в отношениях. Или даёт недостаточно внимания. Или не разделяет его убеждений. И тогда в терапии важно разобрать, какую особую ценность сейчас представляет контроль, внимание или совпадение убеждений. Что происходит с контактом, если эти ожидания не реализуются? Что происходит с самим клиентом, с его идентичностью, с его чувством безопасности и доверием в контакте? Кем становится для него другой, который задаёт ограничения? Есть ли иные другие, с которыми он не чувствует этих ограничений и каково ему в контакте с ними?

 

Таким образом, чтобы справиться с обидой, нужно погрузиться в самую глубину этого чувства. А просто отпустить это чувство без проработки вряд ли возможно.