Предлагаю сегодня прокачать свою эмоциональную\психическую емкость (особенно если вы уже делали технику «Мой потенциал» это будет очень здорово!)

 

Но в определенной теме – горе.

 

Горе часть жизни и судьбы. Но люди вместо проживания и отпускания, отворачиваться и вытеснять горе. Когда человек так выбирает, он замораживает, закукливает часть личности. Это влияет на его способность проявляться. Поддерживает внутри стыд, «как я смею, когда вокруг столько горя или всем плохо».

 

Цементирует детские травмы, порожденные насилием. Ведь какая-то часть потери (игрушки, мечты, желания, надежды, веры, человека) до сих пор не оплакана.

 

Это жители древнеримского города Помпеи, погибшие при извержении вулкана Везувий в 79 г. н.э  Это РЕАЛЬНЫЕ люди, не муляжи. Им 2000 тысячи лет.

 

 

Всмотритесь в эти фото, лица, позы...

 

Что чувствуете? (Нужно именно чувство, а не состояние)

Выдерживаете ли вы ИХ боль? (могу смотреть, не могу)

Как себя ощущаете, когда прикасаетесь к чужой потере и горю?

 

 

Пишите ответы на те вопросы, на которые можете

1…….

2………

3………

 

 

Если готовы идти дальше, проживать и отпускать горевание и слезы, посмотрите фильм «Помпеи», 2014 г.

Диссоциация как процесс расщепления служит защитой от одолевающего страха уничтожения, в первую очередь в процессе травмы – как непосредственная реакция на актуальное травматическое событие. Целые области психики отделяются от Я и становятся благодаря этому поддающимися управлению, так как за расщеплением может последовать их отрицание и отвержение. Это касается таких областей, как память, особенности управления аффектами, способность к символизации. Телесное Я также может быть диссоциировано от целостного Я, иными словами, человек может жертвовать частью, чтобы спасти целое.

 

С другой стороны, диссоциацию можно описать как некое состояние, которое можно понимать как не слишком удачную попытку справиться с травматическим опытом. Эквиваленты подобного опыта в последующих ситуациях будут запускать такую диссоциацию. В этом случае речь идет об измененных состояниях сознания, таких как амнезия, транс, вплоть до расщепления личности на части. В это расщепление частично вовлекается тело. Например, переживания деперсонализации нередко являются переживанием деформации тела или его частей. К таким состояниям диссоциации, при которых отщепляется тело, относятся также конверсия, т.е. описанная нами ранее форма истерии, и соматизация.

 

Существует мнение, что целый ряд связанных с диссоциацией картин нарушений (симптомов конверсии, диссоциативных симптомов вплоть до диссоциативного личностного расстройства) «имеет травматическую природу… Различные картины нарушений представляют собой феноменологически различающийся итог различных, но имеющих единую этиологию, нозологических субъединиц» (Hoffmann, Eckhardt-Henn, Scheidt, 2004).

 

Особенно впечатляющими являются рассказы о телесных феноменах диссоциации, которые возникают в процессе травматического воздействия. Жертвы «покидают до некоторой степени свое тело» и «наблюдают нарушение телесной целостности как будто со стороны» (Dulz, Lanzoni, 1996, S. 20). Писатель Джулиана Сгрена, которая была похищена в Ираке в 2005 г. и пробыла в плену 28 дней, пишет: «Я больше не ощущаю своего тела, оно как будто бы отделено от души. Я начинаю наблюдать себя со стороны. ...

Возможно, мне это необходимо для того, чтобы вытеснить смерть, или же это попытка сбежать из темной комнаты, в которой заключено мое тело» (Sgrena, 2005, цит. по: Südd. Zeitung 02.02.06). Что касается сексуального насилия, то в литературе приводится ряд соответствующих примеров «отключения» аффектов и телесной диссоциации (Hirsch 1987, S. 105). Писательница Х. Вассму пишет, например: «Единственная помощь … состояла в том, что у нее было время... подготовиться, стать бесчувственной по отношению к тому, что, как она знала, произойдет, и отделиться от своего тела как от ненужного предмета одежды» (Wassmo, 1981, S. 138).

 

Можно предположить, что в качестве реакции на угнетающую, сходную с травматической, ситуацию возникает состояние диссоциации, которое за счет расщепления обеспечивает защиту от аффектов или от тела самого по себе. Представим себе пациентку-подростка, которая оказывается в обстоятельствах, связанных для нее с непереносимым диффузным страхом, обеспечивающим ускользание реальности. Это страх перед исчезновением Я, дезинтеграцией и ужасающей пустотой. Такое состояние соответствует первоначальной травматической ситуации и подавляется теми же самыми средствами – отделением от частей собственной личности; т.е. диссоциация используется, как способ защиты. Можно думать, что такой защитный процесс проходит в два этапа: на первом – диссоциативное состояние предотвращает психотическую дезинтеграцию, а на втором – посредством диссоциации становится возможным отыгрывание на телесном уровне. Подросток ментально отделяется от тела и использует его как объект. Действия, связанные с самоповреждением, оказывают такое же влияние, как лекарство (Sachsse, 1994) против невыносимых состояний напряжения. Развитие «мнимых» болезней и приступообразного патологического пищевого поведения также могут оказывать успокаивающее и стабилизирующее воздействие.

 

Этот механизм лежит в основе и других патологических проявлений, опирающихся на диссоциацию телесного Я, таких как ипохондрия, дисморфофобия, психосоматические заболевания и соматоформные расстройства.

 

Смысл отделения от репрезентантов тела был замечен Ш. Ференци (Ferenczi, 1921, S. 216). Он проводит сравнение такого обращения с частями тела, как, например, самодеструктивные телесные привычки – страсть к нанесению себе царапин или тенденция к нанесению себе увечий (Hirsch, 2002) – с «автотомией» некоторых низших животных, которые жертвуют одной частью тела для спасения всего организма. Позже это понятие было подхвачено П. Куттером, который говорил (Kutter, 1980) об «ампутированных репрезентантах частей тела» и утверждал, что «части телесных репрезентантов преподносятся объекту в качестве как будто жертвы, чтобы спасти Я» (Kutter, 1981, S. 55). Пациент Куттера говорил: «Я словно бы отдал моим родителям „на съедение“ мою печень. Тем самым я спас сам себя» (там же).

 

Тело также может быть использовано для «расплаты» в качестве суррогата Объекта. Собственное тело понимается как объект (Hirsch, 1989a) с двух точек зрения. С одной стороны, собственное тело – это хороший сопровождающий материнский объект, который должен заполнить травматическую пустоту, даже когда он болит или поврежден. Это моя центральная идея касательно самоповреждений и психогенного болевого синдрома. С другой стороны, тело представляет собой ребенка, подвергавшегося жестокому обращению и насилию, отделенного от остального Я, тем самым освобождающего его от идентичности жертвы.

 

Пациентка-подросток в процессе реверсии «виновник–жертва» делает тело жертвой своей теперь уже конкретизированной агрессии – она больше не беспомощна, она может чего-то добиться, получает власть, которой в другом случае у нее нет. Девочки-подростки заявляют упрямо: «Мое тело принадлежит мне, и я могу делать с ним все, что я хочу!». В обоих случаях тело служит контейнером для невыносимых аффектов, выступает в качестве «контейнера на случай крайней необходимости» (Not-Container), как его обозначила Ю. Гутвински-Йеггле (Gutwinski-Jeggle, 1995).

 

Еще одна функция заключается в проведении границы через больное или поврежденно-диссоциированное тело для отграничения от угрожающих объектов. Эта искусственно созданная телесная граница призвана заменить, как протез, находящуюся под угрозой дезинтеграции границу Я.

 

Автор - М. Хирш

Фото Pexels

В отношениях, которые принято называть созависимыми всегда есть двое, зависимый и со. И оба становятся одинокими друг с другом рано или поздно.

 

Текст описывает процесс слияния и разность, а не находит виноватых и жертв.

 

И у зависимого и у созависимого в опыте есть расстройство привязанности и боль, оставшиеся без должного внимания и сделавшее жизнь в привязанности особо сложной, а местами невыносимой.

 

Созависимый растет в атмосфере в которой ему приходилось добывать любовь.

Хрестоматийно это зависимый папа и спасающая его мать.

Восприятие подстраивается под ситуацию, переставая выполнять свою первоначальную функцию ориентировки с целью поиска подходящих ресурсов для удовлетворения собственных потребностей.

 

Потребность одна-снизить тревогу в системе и свою собственную как следствие.

Здесь то слияние с внешним и подмена собственных потребностей потребностями среды и становятся адаптацией к неизменному и защитой от пугающего «надо выжить, для этого я сделаю всё что нужно вам лишь бы вы не оставили меня одного и/или не сдохли».

 

Контакт с тем, что отражает собственную суть смазывается и способен утрачиваться до полной потери, состояния и желания другого становятся верным проводником в мир жизни наружу, ориентиром для решений и поведения.

 

В случае длительного применения слияния в таком ключе оно становится модальностью контакта и стилем отношений, привычным и понятным, помогающим «контролировать» состояние другого собой.

 

Другое дело, что для построения отношений необходим подходящий другой, несущий собой достойный уровень бессилия для адаптации к ней и энергичность от которой нужно будет защититься.

 

Тут и всплывает зависимый, в узком (химия) и широком смысле (поведение).

 

У зависимого человека история ещё более ранняя, поэтому и объекты там не живые, а живые вполне могут не перебиваться таковыми, воспринимаясь носителями функций «ты мне нужен для этого, а ты для этого», состояние другого недоступно осознаванию.

Зависимый в ядре собственного я смешан.

 

Внутри мир хаотичных переживаний из сигналов собственного тела и внешних стимулов связь с которыми прерывиста и штрих-пунктирна.

Знаете что испытывает человек непрерывность я которого нарушается?

* Невозможность найти себе место в собственном теле

* Тревожное ощущение суеты в мыслях. Мысли мечутся и рассыпаются как сотни бусинок бисера когда вы резко рвете нить на которой они висели и вдруг падают на пол коварно отпрыгивая в разные стороны

* Восприятие перестает быть опорой, а все что оказывается в поле органов чувств, в случае повышенной тревоги, способно становится болью. Звуки режут уши, свет слепит, температура среды зудит на коже

* Внимание теряет целостность и гибкость. Либо наружу либо внутрь. При этом внимание внутрь себя усиливает тревогу и имеет преимущественно негативную наполненность (стыд, страх, ощущение собственной ущербности)

* Редукция по всем падежам. Опыт содержащийся в истории жизни теряет свою связность и становится журналом разорванным на мелкие кусочки происшествий и событий в которых нет личных выборов, а есть лишь груз обстоятельств

 

Зависимый это человек застревающий в том куда направлено его возбуждение. То за что берётся как будто помещается в тоннель, в одном конце которого зависимый, а вдругом возбуждение-интерес. Мир за пределами тоннеля исчезает.

 

От сюда энергичность и агрессивность, которая пугает и завораживает. Человек не чувствителен к боли, опасности, усталости и голоду просто валит к своей целе.

 

Таким образом возникает возможность становиться экспертом во всём, что угодно с соответствующей ценой, ведь не во всём полезно быть экспертом, время необратимо уходит, а усталость приходит уже в виде болезней.

 

Зависимый легко находит удовольствие, но не может его интегрировать. Удовольствие остаётся на уровне вспышки, за которой моментально следует необходимость новой вспышки.

И так от вспышки до вспышки.

Голод, рвущийся наружу из тела в котором есть зубастый рот при отсутствии внутренних органов, способных переварить то, что потребляется.

 

Снижение впечатленности возвращает в склеенный мир внутри, во внутреннее слияние со всеми вытекающими, тревогой, невнятностью и прерванностью собственного я.

 

Зависимый и созависимый создают поле в котором рано или поздно обнаруживают сдавливающее душу одиночество.

 

Созависимый хорошо замечает состояния и желания зависимого, который, в свою очередь, импульсивно берёт из мира вокруг то, что ярче и сильнее его внутреннего ада.

 

Созависимый не видит себя, зависимый не распознает других. Каждый одинок в своей слепоте.

 

Автор – Константин Карпан

Материал https://www.facebook.com/karpan.kos/posts/pfbid02fuQN9928gvehdptjBzWm2uaGx781pMLn1e13R9jRwqLmDUYKcyySPnrq7parQ4Wxl

Фото Pexels

 

Несмотря на то, что диагноз не подтверждается, тревога все равно возобновляется на протяжении многих месяцев и лет. Из медицинских заключений можно уже составлять библиотеку. Врачи твердят: «Успокойтесь. С вами все в порядке. Возьмите себя в руки». Но и это не помогает. Уровень медицинской осведомленности страдающего растет в попытках найти в медицинских публикациях на просторах интернета подтверждение тому, что он и правда здоров. Но почему-то находятся только новые диагнозы и новые пугающие гипотезы о причине его страданий.

 

Как же разорвать этот порочный круг? Почему детальные и глубокие медицинские обследования дают спокойствие только на короткий период? Ответы и решения  находятся на двух уровнях. Первый – это самочувствие в текущем моменте. Человеку может быть действительно очень плохо физически. Естественно, врачи объясняют вам: «Это просто вегетатика!». «Вегетатика?»,- скажете вы. «Но почему так мучительно плохо?»,- эта мысль не дает покоя.

Стоит ли обращать внимание на каждый симптом

 

Так вот на уровне текущего момента очень важно понимать весь механизм образования симптомов. Это очень важная часть терапии: психологическое просвещение. Итак, если это просто вегетатика, если это совершенно не опасно, то почему так тяжело переносится? 

 

Дело в том, что физиологическая вегетативная реакция на сильные эмоции (испуг, страх, тревога, горе, гнев) – это абсолютно нормальный биологический механизм. Если на вас выскакивает из-за угла большой злой пес, у вас может потемнеть в глазах, могут подкоситься ноги, бешено начнет колотиться сердце, скрутит живот. И вы не побежите к врачу, потому что будете понимать, что это реакция на угрозу и опасность. 

 

Но если те же самые симптомы возникнут у вас в прекрасный весенний день за чашечкой кофе или на премьере в театре, то это уже совсем другая история в вашем понимании. Это уже вопрос: «Что со мной?». В этом случае те же самые проявления страха и тревоги могут быть истолкованы, как угрожающие здоровью. И тогда в поисках ответов вы отправитесь в поликлинику. 

Ключевой момент здесь именно в интерпретации симптома как угрозы. 

 

И вот обследования проведены, диагнозы не подтвердились, но симптомы не уходят. Почему и откуда они возникли? Ответ опять все в той же интерпретации. Образуется своего рода «порочный круг»: сам по себе симптом (головокружение, одна единственная в день незабываемая, как удар молнии, экстрасистола или тошнота) воспринимаются очень ярко в силу тотальной концентрации на внутренних сигналах организма и вызывают страх и ужас. По сути, вы иногда ощущаете то, что в стабильном эмоциональном состоянии не замечаете. И этот страх, и этот ужас по объективным биологическим законам еще больше усиливает вегетативные проявления, и далее по кругу: симптом-страх-симптом-страх…

Эмоции, вызванные интерпретацией нормальных вегетативных реакций на эмоции (вчитайтесь в этот абсурд!) снова и снова поддерживают вашу вегетативную нервную систему в состоянии мобилизации и напряжения. Одно только понимание этого механизма может принести значительное облегчение в восприятии вегетативных бурь и смягчить симптоматику. Вы уже понимаете, почему симптомы не уходят: их поддерживает не что иное, как интерпретация их же самих, как угрозы.

 

Причины появления ипохондрии

 

Но остается еще один вопрос, рано или поздно всплывающий в мыслях начинающего осознавать суть ситуации «вечного пациента»: «А по какой причине вегетатика разбушевалась первоначально?» Порой вспоминаются какие-то стрессовые ситуации, порой дебют происходит среди полного благополучия. И это и есть второй, самый главный уровень проблемы: если «большой злой собаки» не было, то как возникли все эти неприятные ощущения. «Может все-таки болезнь?.. Какая-то редкая, нераспознанная?..»,- такие сомнения могут снова вернуть в упомянутый выше порочный круг.

Тревога возвращается до тех пор, пока не найдено то, что сыграло роль «злой собаки». И на этом уровне проблемы метафора «злая собака» будет иметь не универсальный, а у каждого свой смысл. «Собака» зарыта в таких категориях, как «мировоззрение» и «самооценка». И здесь мы снова столкнемся с процессом интерпретации. 

 

Все события и обстоятельства своей жизни каждый человек интерпретирует и оценивает, исходя из личных базовых представлений о себе, о других, о мире в целом. Какой вы в своих глазах: ценный или никчемный, эффективный или беспомощный, привлекательный для других или отвергаемый? 

Такие представления складываются обычно до 12 лет и не всегда лежат на поверхности сознания, особенно, если они травматичны. Однако они колоссально влияют на жизненные стратегии. Вместо того, например, чтобы проявлять свои таланты, травмированная личность выбирает бездействие, как стратегию, исходя из своего представления о себе, как о никчемном. Часто такой выбор неадаптивной и даже деструктивной стратегии совершается на автомате, не успевая быть осознанным.

В случае присутствия в психике неадаптивных схем поведения и неадекватной оценки себя и своих возможностей интерпретация событий и обстоятельств бывает чрезмерно драматичной, трагичной и катастрофичной. Замечали, наверное, не раз, что реакция на жизненные ситуации у разных людей может быть совершенно разной и даже противоположной. Потому что между событием и реакцией есть важнейший элемент, от которого и зависит, какая будет эта реакция. И этот элемент снова она: интерпретация. 

 

Сложившиеся в детстве неадаптивные и драматичные стили интерпретации создают ситуацию хронического эмоционального напряжения. 

 

Осколки детских травм часто вытеснены в глубины психики и по этой причине мы воспринимаем эту базовую глубинную, готовую в любой момент прорваться на поверхность, безымянную тревогу, как беспричинную. А иногда мы не замечаем и ее, не называем эту эмоцию «по имени», удерживая ее изо всех сил в глубине психики. И до сознания добираются только сигналы в виде вегетативных симптомов. Они то и заставляют нас обратить внимание на свое состояние. Тревога, наконец, находит свой выход. Так наши детские травмы требуют исцеления. Per aspera ad astra. Через тернии к звездам. При этом глубинная тревога создается все тем же способом: автоматической интерпретацией. События жизни, ситуации конфликтов и неопределенностей, проблемы выбора анализируются и интерпретируются на автомате как катастрофа, драма, безысходность.

Итак, ключевое понятие во всей этой истории с тревогой за здоровье, ипохондрией и нозофобиями – это именно «интерпретация» симптома или собственной жизни. 

Осознавая и изменяя интерпретации, мы меняем реакции. 

 

Мы можем автоматические неадаптивные жизненные стратегии изменить на адекватные, адаптивные, рациональные. В этом и заключается терапия. Проблема в этом случае используется, как ресурс и трамплин для изменения своей жизни к лучшему, переводя ее с «автопилота» на «ручное управление».