Перевод: Татьяна Иванова
В нашей западной культуре и в частности в гештальт-подходе
тема БДСМ и отклоняющейся от социальных норм сексуальности
обсуждается редко. В данной статье я делаю первую попытку пролить
свет на эту область. Несмотря на риски, связанные с моей профессией
и репутацией, я предпочитаю писать о теме БДСМ, исходя из личного
опыта, который окрашен глубоким интересом к ней. Мне кажется, за
последние годы в этом направлении наша профессия изменилась и стала
более открытой, чем когда-либо раньше. И то, в какой степени моя
направленность на изучение такого материала будет восприниматься
как нечто «чуждое» и отторгаемое, покажет, насколько наша профессия
ещё нуждается в изменениях.
Я сознаю, что переполняющие меня чувства стыда и уязвимости,
связанные с темой БДСМ, указывают на источник моей тяги к ролям
доминирования и подчинения в сексе, и моё исследование этой области
усугубляет такие чувства. В этой короткой статье я стараюсь не
углубляться в теорию, но надеюсь, что моё письменное сообщение
указывает на то, как важно говорить о БДСМ в гештальт-терапии. Мне
кажется, когда клиенты говорят о БДСМ, они могут иметь в виду не
только секс и сексуальность, а пытаются подобрать подходящий язык
для описания глубинных аспектов их личности и нуждаются в
терминологии БДСМ для их выражения.
Тезис данной статьи заключается в том, что существуют такие
области поля и личности, которые определённым образом вызывают
резонанс во всех нас, и задача гештальт-терапии состоит в том,
чтобы иметь возможность уловить этот резонанс наших внутренних
процессов, восстановить и интегрировать «изолированные» аспекты
нашей самости в то социальное пространство, которое мы разделяем
друг с другом. Таким образом, тему БДСМ может понять и разделить в
своем опыте куда большее количество людей, чем кажется на первый
взгляд, что позволит облегчить тяжесть этой проблемы.
Определение терминов
БДСМ – это предпочтительный термин, используемый Лэнгриджем и
Баркером (ред., 2007) для обозначения практик садомазохизма. В
более широком смысле это определение «включает в себя все
сексуальные идентичности, практики которых предполагают игровое
причинение боли, связывание, доминирование, подчинение и власть в
отношениях эротического обмена» (там же, с. 11). Важно отметить,
что эти термины и практики отличаются друг от друга и могут
осуществляться как вместе, так и по отдельности. То, где я
нахожусь, и большая часть того, о чём я буду говорить далее,
представляет собой лишь малую часть опыта в рамках более широкого
контекста.
Моя история
Восемь лет назад, когда я впервые искал терапевта,
единственным, что возбуждало меня, была роль «раба» в сексуальных
отношениях доминирования и подчинения. Мой терапевт говорил, что я
предъявлял к себе слишком высокие профессиональные требования, и
обозначал моё состояние как «кризисное». Тогда в моей жизни
происходило много событий, которые выходили за пределы
исключительно сексуальной сферы. У меня были проблемы на работе, я
не мог быть внимательным к своим чувствам и сопереживать другим,
были крупные неразрешённые проблемы с родителями, и на каком-то
уровне я понимал, что реализация моих сексуальных предпочтений вряд
ли принесёт мне чувство удовлетворения.
В то время я получал поддержку в терапии, а также на различных
семинарах и тренингах. Благодаря им я обрёл более целостное
самоощущение, чувство сопричастности в общении с другими и
понимание того, как в отношениях с ними ведёт себя моё поле. На
основании этого опыта я мог бы написать статью о том, как терапия и
групповая работа помогли мне добраться до этого момента. Но в
данной статье моё внимание направлено на проблему интеграции
отколотых от чувства собственного «я» сторон моей личности, от
которых я дистанцировался с помощью фантазий о «персоне»,
вовлечённой в отношения доминирования и подчинения.
Несмотря на рост и изменения, которые происходили со мной за
пять с половиной лет терапии, я ни разу не смог полностью внести в
этот процесс ту часть себя, которая идентифицировалась с ролью
«раба». Переживаемый мной опыт состоял в том, что я держал эту
часть близко к своему сердцу, потому что (как я мог бы выразить то,
что было у меня в голове) «только верхний партнёр смог бы понять
эта чувства вины и стыда, которые пронизывали меня насквозь». Такая
ситуация говорит о по-настоящему уязвимых аспектах переживания
привязанности, которые требуют специфической природы отношений
«верхнего» и «нижнего», чтобы чувствовать себя в безопасности.
«Верхний» в них является фигурой, выводящей на границу контакта те
эмоции, которые обычно заставляют человека чувствовать себя слабым:
«вину», «стыд», «жалость к себе», «чувство собственной ничтожности
и никчёмности». Возможность искупления заключается в том, что через
признание своего места в этой иерархии и служение «господину» можно
получить принятие и любовь. Именно это и вызывает состояние
возбуждения, являясь тем, чего я так хочу (эротизация этих
стремлений) и в чём так нуждаюсь.
По моему опыту и, исходя из того, что я читал по этому
вопросу, сексуальность часто выступает в качестве арены, на которой
разыгрываются самые уязвимые аспекты нашей личности. Однако,
размышляя о том, как быть с клиентами, которых привлекают разные
БДСМ-практики, особенно важно подчеркнуть, что происходящее на
сексуальной «арене» всегда является частью более широкого
контекста. В моём случае я знаю, что склонен попадать в «изменённое
состояние сознания» «раба» в ситуациях, когда мне трудно с чем-либо
сталкиваться или держать себя в руках. В этом и состоит мой более
широкий контекст. Как будто граница, которую я держал, внезапно
рушится, и её прорывает, как плотину. И я нашёл способ уводить свою
энергию из этого поля (часто – скрываясь от трудностей на работе),
направляя её на воображаемые встречи с «господином», которые
будоражат мою фантазию. Отслеживая то, как этот процесс шёл у меня,
я стараюсь не обобщать свой опыт и не переносить его на других
людей, ни в коем случае не имея в виду, что склонность к ролям
доминирования/подчинения является бегством от реальности или
патологией. Для меня это творческая саморегуляция, которая сейчас
не всегда поддерживает меня в жизни. НО (и это моё ключевое
предположение) БДСМ (как с точки зрения практики, так и с точки
зрения вербального выражения фантазий) представляет собой язык
(телесный и вербальный), который я нашёл, чтобы совладать с
потребностью в поддержке, к которой я не имел доступа в поле, где я
находился. Я также полагаю, что избранная мной роль «нижнего» в
БДСМ что-то говорит об опыте чувства собственной незначительности и
бессилия перед трудностями, который проявляется на телесном уровне.
Когда я пытаюсь понять, почему у меня может возникать стремление к
такой форме секса, я вижу, что оно символизирует привычно
переживаемую мной расколотость, поскольку в то же время я чувствую
себя невыносимо слабым. Фантазии о том, чтобы быть «рабом»,
являются вездесущей тенью предпочитаемого мной сильного и
независимого образа себя, и они постоянно угрожают разоблачить мою
«ложь», напоминая о моём бессилии и потребности в поддерживающих
отношениях. Как ни странно (или, возможно, не очень), чем дальше я
шёл в своём терапевтическом обучении, тем сложнее мне было
углубиться в эту область доминирования/подчинения. В значительной
степени это было связано с повышением моей чувствительности не
только к моему опыту на границе контакта, но и к самому полю. В
черновике я писал:
«Я вижу, что сделан из того же теста, что и другие люди. Когда
я вовлекаюсь в «игры с властью» (или размышляю об этом), например,
облизывая ноги другого человека в знак подчинения ему, я чувствую
тяжесть от нарушения границы контакта, располагая его к
«искривлению моего поля». Моё действие касается не только меня: оно
подразумевает нарушение границы, и для этого я приглашаю кого-то
другого. Я чувствую тяжесть, и моё тело выражает
сопротивление».
На этом моменте я слышу голос ортодоксии гештальт-направления,
которая предлагает эстетическое, а не морально-нравственное
восприятие таких проявлений психики, как БДСМ (например, Блум,
2003). И всё же я задаюсь вопросом, в какой степени я мог бы
воспринять эти переживания как бесполезный интроект, мешающий
процессу моего самопознания и изучения собственной сексуальности.
Исследование этой местности вызывает у меня сложные и
противоречивые чувства. С одной стороны, открывая для себя область
доминирования/подчинения, я нахожу в ней потенциал для интеграции,
а с другой – по какой-то причине, вне зависимости от того, является
этот феномен интроектом или нет, я изо всех сил стремлюсь к тому,
чтобы прожить эту сторону своей сексуальности, действуя от этой
части себя. Поэтому я сталкиваюсь с безвыходной ситуацией, в
которой такая фантазия встроена в мою сексуальную жизнь, но по
большей части во внешнем мире я игнорирую эту потребность,
оказываясь отрезанным от неё и от осознания того, о чём она мне
напоминает. В то же время в те моменты, когда моё сердце
наполнялось достаточным чувством связи с другими людьми и поддержки
вне отношений доминирования и подчинения, эта эротическая фантазия
не возникала, но я был неспособен подождать, пока между моими
чувствами и желаниями установится связь.
БДСМ и гештальт
В гештальт-теории и обширной терапевтической литературе часто
встречается негативное и упрощённое восприятие БДСМ.
Например, Гудман (PHG 1951/1994) интерпретирует садомазохизм как
«обращение устойчивой враждебности эго против самого себя». Он
считает, что в мазохизме эта враждебность направляется вовнутрь, а
в садизме – на внешний объект, с которым человек отождествляет
себя. Из этой логики следует, что «верхний» (садист) любит своего
«нижнего» (мазохиста), потому что «нижний» (мазохист) воплощает
отторгнутую им часть себя, которую он одновременно любит и избегает
в лице «нижнего».
Согласно Гудману, мазохист ошибочно надеется на то, что у
садиста есть достаточный потенциал для освобождения его от
подавленной боли, без сознания того, что он сам участвует в
процессе её подавления. Здесь я могу раскаяться: такой аргумент
содержит долю истины в том, как я могу обходиться с тоской по
кому-то контейнирующему с помощью идеи «верхнего», который
оберегает меня от слишком близкого контакта вне моих фантазий. В
структуре фетишей часто встречается желание «верхнего» проникнуть в
«нижнего» или сломить его. И всё же, насколько мне известно по
личному опыту, осознание того, что мне это даёт, само по себе не
создаёт возможности для изменений. Как же глупо с моей стороны
делать это! Но PHG игнорирует поле отношений, в котором происходит
такое событие, не замечая, насколько важна поддержка, благодаря
которой возможен выбор других вариантов.
Э. Гент, не являясь гештальтистом, со всей убедительностью
пишет о феномене доминирования и подчинения. Его точка зрения
состоит в том, что «подчинение – это первертная форма капитуляции».
Он утверждает, что сексуальная позиция или жизненный стиль
«нижнего» символизирует поражение перед тем, что человек
воспринимает как невыносимое для себя, проигрывая это в подчинённой
роли и атрибутике СМ. Я привожу здесь подробную цитату этого
автора, поскольку его позиция тесно связана с тем, как я
понимаю динамику отношений «верхнего» и «нижнего», исходя из своего
менее иллюстративного опыта. Мои комментарии отмечены в приведённой
ниже цитате курсивом:
«Подчинение, потеря себя во власти другого и превращение в
«раба», так или иначе, являются доступными формами капитуляции. Это
соблазняет, возбуждает, порабощает и, в конечном итоге, обманывает
жертву такой цели, предлагая ей лишь безопасность рабства и
растущее чувство собственной никчёмности. В этой подмене подлинного
опыта капитуляции его внешними атрибутами происходит мучительный и
временно возбуждающий маскарад, в котором эго отрицает себя в
процессе подчинения захватывающей его личности. Интенсивность
мазохизма свидетельствует о том напряжении, с которым подавленные
части личности человека отчаянно нуждаются в выражении. Но
значимость этого процесса не следует сводить к выражению тоски по
исцелению, несмотря на то, что мы часто вынужденно становимся
свидетелями этой повторяющейся ошибки». (Гент)
Моя личная позиция похожа на позицию Гента в скептической
установке к длительной жизнеспособности отношений, основанных на
явном и стойком дисбалансе власти, хотя, конечно, многие люди
(рискну предположить, что каждый из нас) живут в отношениях, в
которых время от времени возникает неравенство. Джанни Франчесетти
(2015, с. 152) определяет направленность контакта как «способ, с
помощью которого организм чувствует сигналы поля и откликается на
них». Полагаю, что в долгосрочной перспективе или, возможно, за
короткий срок при получении достаточной поддержки, такая
нацеленность на исключительно доминирующую и властную позицию
одного человека по отношению к другому меняет своё направление (в
большинстве реальных отношений доминирования/подчинения баланс
власти устроен тоньше и сложнее, чем просто контроль одного
человека над другим). И всё же, несмотря на мой интеллектуальный
резонанс с тем, что пишут эти авторы, то, что они говорят, вряд ли
сильно поможет кому-то, кто продолжает испытывать потребность в
том, чтобы быть «верхним» или «нижним». Точно так же их выводы не
описывают потенциально положительный опыт, который более поздние,
прогрессивные и толерантные авторы (например, Лэнгридж и Баркер,
ред. 2007) связывают с БДСМ в контексте исследования вопросов
телесности, гендера и власти. Как и в историях трансгендерных
людей, БДСМ затрагивает проблему того, как мы живём и не живём в
собственных телах, как мы обозначаем свои отличия от других
(например, с помощью БДСМ-идентичности), когда что-то в нашем
телесном опыте, эмоциональности или сексуальности не соответствует
гендерным ожиданиям и культурным нормам. Эта тема также тесно
связана со степенью поддержки, которую мы находим по отношению к
такому необычному и творческому способу саморегуляции, потенциально
предполагающему реакции печали или смирения по поводу нашего
актуального способа быть при сохранении возможности появления
чего-то другого (нового «синтеза» в терминах PHG).
Одним из возможных способов по-другому взглянуть на отношения
доминирования/подчинения является внесение творческих корректировок
в наш слишком ограничивающий мир с признанием того, что в некотором
смысле мы никогда полностью не сможем полностью выражать себя в
телах, которые у нас есть. С этим связано существование множества
ритуалов модификации тел и нанесения на них отметок в БДСМ.
Кроме того, я отмечаю скрытый в БДСМ потенциал духовности, не
зависящий от того, занимаетесь вы этой практикой или нет. На самом
деле, часть того, что я понимаю под этим потенциалом, заключается в
присущих БДСМ противоречиях, которые противоположны прямому и
непосредственному выражению аффектов. Именно этот аспект моей
сексуальности потребовал долгой рефлексии. Когда я не мог получить
достаточной поддержки, когда у меня не было других альтернатив, я
вынужден был прислушиваться к тому, что исходит из глубины моего
«я» и от поля, которое меня окружало, чтобы понять, стоит ли мне
действовать исходя из своего сексуального желания.
Надеюсь, что мне удалось передать тот противоречивый опыт,
который был связан с БДСМ в моей жизни, и тот факт, что для меня
это далеко не простая тема для непредвзятого исследования, если это
выражение может быть употреблено в таком контексте. Такие глубокие
этические вопросы встают передо мной в связи с выбором писать об
этом. У меня нет ответов на эти вопросы, но всё же, публикуя эту
статью, я вкладываю деньги в полезную возможность говорить о БДСМ,
называя вещи своими именами. Для себя мне удалось обнаружить, что
позыв действовать в соответствии с подобными сексуальными
импульсами является сигналом о том, что я срочно нуждаюсь в большей
поддержке. И если я хочу позволить полю вокруг меня совершить
трансформирующую работу, я должен интегрировать тему БДСМ и
разрешить уязвимым частям себя быть открытыми ко встрече и
поддержке.
Мой опыт
Процесс написания этой статьи дал мне возможность (я мог бы
сказать «оправдание») занять более открытую позицию по отношению к
собственным желаниям. В черновом варианте статьи были оттенки
осуждения и нетерпимости к БДСМ и, соответственно, к самому себе.
Переживая стыд, я принял решение следовать за этим чувством и
разрешил себе зарегистрироваться на БДСМ-сайте. Там я познакомился
с «верхним» партнёром из Франции.
Это был захватывающий контакт. Покинув веб-сайт, мы
перешли к разговору в Скайп. В нашем диалоге не было откровенно
скучной двусмысленности, с которой я сталкивался, общаясь с другими
«верхними». Мартин хорошо выглядел, вписывался в мои возрастные
критерии, был представительным и авторитетным. Его фетиши или
сексуальные «странности» были похожи на мои. Он проявил ко мне
интерес, приказав мне в течение семи часов писать гештальтистское
эссе (о методах поддержки Лауры Перлз!), и очень скоро мы составили
режим того, как я проведу свой день. Сначала я должен был связаться
с ним и почтенно поприветствовать его, затем мы договорились в
течение дня выходить на связь в Интернете, чтобы он давал мне
задания и ритуалы, которые бы разжигали мои пристрастия и помогали
бы мне чувствовать себя комфортно в таком тесном контакте со своими
необычными особенностями. Я открылся ему и выразил стремление
переехать во Францию и «служить» ему там. Между прочим, он очень
поддерживал меня в завершении моего обучения
гештальт-подходу.
Однако, с его точки зрения «отношения» развивались иначе.
На второй день он почти прекратил наше общение, поскольку
обнаружил, что я снова заходил на сайт. Я сделал это, чтобы
набраться вдохновения для написания этой статьи, но моё оправдание
выглядело не очень правдоподобным. Через пару дней ему не
понравилось, что я отошёл от разговора, когда мой сосед только
вышел из ванной, а я безумно хотел в туалет. И последней каплей
было то, что его поручения начали причинять мне дискомфорт. Мартин
сказал, что был занят в тот день, поэтому я удалил оскорбительную
статью, не спросив у него разрешения. В знак примирения я должен
был погрузиться на глубину своей души и, покопавшись в себе,
составить ему письмо, в котором были бы подробно описаны все
промахи и недостатки, которые я допускаю в роли «нижнего». Должен
признаться, я рассмеялся до слёз, когда он спросил, что у меня
получилось. Я ответил ему: «Хорошо, я ведь не очень робкий, не так
ли? Высокомерие, нарциссизм, нехватка почтительности». В этом с
моей стороны была некоторая хитрость, но Мартин счёл, что этого
мало. В результате он решил, что я не подхожу ему как «нижний»,
поскольку не могу поставить на первое место потребности другого
человека. Он поставил под сомнение мою ценность в роли
«нижнего».
Мартин держал передо мной зеркало, болезненно отражающее
то, как я стремился избегать боли, фокусируясь на внешних вещах
(насколько хорошо я выполняю свою работу, как я выгляжу), оставляя
в тени скудность своего внутреннего мира. В такой дискомфортной
ситуации он помог мне увидеть, как это отражается на моём
терапевтическом обучении и работе для этого журнала (это далеко не
всё, но здесь я привожу самое важное).
Клише БДСМ-культуры напоминают о том, что в обществе не
так-то просто быть человеком, который бы горел желанием подчиняться
кому-то другому. Я справлялся с этим, направляя свою энергию на
доступные мне внешние цели – работа, успех, социальный рост. Мартин
заметил и раскритиковал это. [Для расширения контекста стоит
отметить, что достижение и подчинение происходят в едином
совместном процессе, а не следуют одно из другого. И то, что я
отрицал себя в пространстве отношений с собой и с другими, является
исключённым третьим. Тот факт, что мою энергию отнимали фантазии о
БДСМ, усугублённые социальной стигмой и моей неспособностью
говорить об этом, возможно, как раз и является причиной того, что я
продолжал жить в рамках таких идентичностей.]
Прежде чем бросить меня, Мартин сказал, что «он бы хотел,
чтобы его тело осталось рядом со мной и всегда продолжало
напоминать мне о том, кто я такой». Я доверял ему и тоже хотел
этого. Его слова вызывали глубинный отклик в моём опыте и
переживаниях. Он не проявлял ко мне никакого сострадания, и для
него его слова не имели большого значения. Это не было осуждением,
поэтому я смог услышать его. Вот почему я верил, что мог бы сделать
ради него что угодно.
С того случая я обновил свой профиль на БДСМ-сайте,
добавив в него следующий текст:
«Я жил и продолжаю жить никчёмной жизнью, не принимая себя
и не понимая своего места в мире. В глубине души я чувствую себя
потерянным, одиноким, беспомощным, и мне хочется попросить Вас о
великодушном прощении и помощи».
Это было очень больно. А потом он оставил меня.
Я был опустошён, чувствовал боль в груди и не мог работать
в течение всей недели. Затем я передохнул и снова вышел в интернет,
чтобы подумать о том, где я мог бы найти замену.
Когда я возвращаюсь к тому, что случилось с Мартином, в моём
сознании появляется образ Мэгги Джилленхол из фильма «Секретарша»
(2002), которая упорно держится за стол целыми днями, переставая
есть и рискуя оказаться в унизительном положении перед
ошеломлёнными зрителями, поскольку её «верхний» запретил ей убирать
руки со стола. Я отождествляю себя с тем, как она делает это,
жертвуя всем остальным, поскольку это свидетельствует о каком-то
базовом паттерне самоощущения и способе строить отношения с
другими. Я не могу или, возможно, лучше сказать, не хочу обсуждать
это с терапевтом (или большинством терапевтов), поскольку боюсь,
что привычная форма моих с ним отношений является достаточно
ограниченной, чтобы оказать мне поддержку при выражении такой
степени уязвимости, которая требует именно наличия спроецированного
или реального «верхнего», способного контейнировать эти эмоции.
Может показаться, что в этом случае мы приближаемся к классической
территории травмы, но всё же чья это травма? Фигура «верхнего» или
«нижнего» может представляться настолько ярким миражом, что мы изо
всех сил цепляемся за неё вопреки миру вокруг нас, поскольку в ней
есть что-то такое, что мы можем отпустить только вместе с
собой.
И я рискну предположить, что желание Джилленхол, как и моё,
говорит об отчаянной потребности в любви, если не о фактическом её
выражении. Я бы сказал, что исцеление происходит в точке встречи
между БДСМ и более широким миром. Упомянутая мной сцена из фильма
интересна тем, что она предполагает именно такую интеграцию между
личным, частным (ролями доминирования/подчинения) и общим, более
широким социальным пространством. Этот катарсический момент и даёт
возможность исцеления, поскольку в нём происходит перенос отколотой
и удерживаемой в СМ-ролях жизненной энергии в более широкий
контекст социальных отношений. Но этот процесс всегда связан с
утратой чего-то (фантазий) и/или интеграцией предшествующей
болезненной потери. Мне кажется, в качестве альтернативы эта
ситуация предлагает нечто потенциально более травматическое,
поскольку в нашей культуре отсутствует представление о том, что
происходит между «верхним» и «нижним», а наблюдающая аудитория не
понимает того, что видит.
Когда я пытался разделить этот опыт с участниками
терапевтических групп, я часто слышал что-то вроде: «Для меня это
не проблема, поскольку ты для меня - нечто большее, чем эта
особенность». Но такая форма поддержки по-прежнему не вдохновляет
меня. В действительности, проблема, с которой я сталкиваюсь, когда
пишу эту БДСМ-френдли статью, заключается в том, насколько
правильно люди понимают тему БДСМ. Это закономерная реакция на
предшествующую психопатологизацию БДСМ, и в этой статье я хотел бы
подчеркнуть, что мы очень разные, и некоторые из нас имеют такие
склонности, а некоторые – нет. Я не вижу большой проблемы в том,
чтобы понять, как воспринимают БДСМ люди, которые не имеют
отношения к этой культуре и практике, и что впоследствии происходит
с нашим с ними контактом.
Иными словами, часто упускается тот факт, что моя
доминирующая, подчинённая или иная БДСМ-фигура может возникнуть как
часть поля, в котором находится группа и происходит та или иная
ситуация. Хотя её появление не требует, чтобы каждый вступал с ней
в резонанс, оно не отменяет того, что каждый участник вносит свой
вклад в дальнейшее развитие такой ситуации.
Другая история исцеления показана в фильме «Ларс и настоящая
девушка» (2007), в котором Райан Гослинг играет роль одинокого
человека, проживающего горе по поводу смерти своей матери через
отношения с надувной секс-куклой. Фильм располагает к более
глубокому сопереживанию и отклику со стороны общества, поскольку
его сюжет не затрагивает тему БДСМ напрямую, но думаю, что здесь
можно провести параллели. Этот фильм вызвал отклик в моей
потребности найти метафору, с помощью которой я мог бы передать
специфику опыта, переживаемого в отношениях доминирования и
подчинения, чтобы эта изолированная часть меня снова могла
проживаться в отношениях с другими.
С небольшим опасением я привожу здесь часть текста, который
был написан мной десять лет назад, чтобы передать смысл моей
творческой саморегуляции. Я столкнулся с этими событиями, когда
родился мой брат, и отчётливо их помню. Должно быть, мои родители в
чём-то упустили меня, и я уверен, что в этом была замешана
межпоколенческая травма. Чтобы справиться со своими чувствами, я
нашёл способ изолироваться от своих родителей, ценой того, что мне
приходилось сидеть взаперти.
«Я встал. Мои родители об этом не знают, а даже если и
знают, не знают, как и почему… И это то же самое. В детстве, когда
я плохо себя вёл, отец относил меня наверх и укладывал в кровать.
Он думал, что делал это со своим сыном, но нет. В тот момент я не
был сыном, которого он нёс. Когда мы поднимались наверх, я
прекращал бороться с ним не потому что он побеждал меня. Никакие
крики и брыкания не смогли бы убедить его в том, что это была вовсе
не его победа. Я чувствовал себя уставшим. Блеклая улыбка и была
той победой, которую я мог одержать. Когда он подошёл к рубиновым
занавескам и потянул за них, у меня перехватило дыхание, т.к. за
ними были мои игрушечные вертолёты, и я не хотел, чтобы он их
видел, потому что он мог бы лишить меня их. Но в итоге этого не
случилось. Бездонными ночами я продолжал видеть его спину,
окрашенную в розовый цвет под светом уличных фонарей, которая,
удаляясь, высасывала воздух из той комнаты, где я оставался. Я
думал, что это просто тик, хотя, осмелюсь сказать, что я не вполне
осознавал всего этого. У меня было детское магическое желание
собрать все его инструменты и положить в обратно коробку, а потом,
в ужасе перед его подавлением, сказать, что всё это было не
так.
Должно быть, я с болью наблюдал за тем, как его спина
исчезала. И вместе с этим чувством уходило что-то ещё. В то время я
был аутсайдером, и даже от окружающих меня вещей (выкрашенные
стены, занавески) я чувствовал угрозу быть отвергнутым и
брошенным.
Как я мог рассказать об этом своему отцу? Что-то произошло
между нами, между тем, что было и делалось. В будущем (безусловно,
предчувствие меня не обманывало) он узнает, что он клал тогда в
постель вещь, а не меня. Увы, именно в этом и заключалась
трагедия моей ситуации – в том, что я был способен понять трагедию
его ситуации». (Литературное творчество, 2005).
И сейчас мне невыносимо тяжело быть с этим. Я привожу этот
отрывок, чтобы читатель смог ощутить природу нарушения границ
контакта, которая лежит в основе того, что меня притягивают
отношения доминирования/подчинения.
После эпизода с Мартином я вернулся в свою гештальт-группу.
Сначала участники раскритиковали меня за то, что я сказал на
прошлых выходных. Мне не хотелось вступать в контакт с ними и с
этой ситуацией. Один из участников вынес на обсуждение образ,
связанный с насилием. Другая коллега сказала, что я выгляжу так,
будто бы со мной произошло что-то плохое. В общих чертах я
поделился с ней тем, что произошло. Я почувствовал, что сейчас она
рядом со мной, и заплакал. Моё тело сжалось и больше не могло
удерживать равновесие, как будто меня скрутило, и я вот-вот
провалюсь в то место, где меня согнуло пополам. Там было пусто. И в
этот момент встреча с другим человеком и возможность плакать стали
для меня целительным бальзамом. На очень глубоком уровне я ощущал
поддержку, и это открыло для меня какой-то совершенно иной опыт, по
сравнению с тем, который я прежде переживал в обучении. После этого
эпизода в течение недели я чувствовал себя более открытым.
В совокупности с тем опытом, который я пережил в Кливленде и
Эсалене, когда рассказывал о БДСМ-аспектах моей сексуальности, это
было для меня чем-то целительным, поскольку оно помогло мне
структурировать представления о себе и своём личном поле. Вероятно,
с тех пор стремление к отношениям доминирования/подчинения
продолжает возникать лишь тогда, когда я чувствую остаточную
потребность в поддержке и более глубоких отношениях.
Заключительные размышления
Опыт подобных встреч продолжает играть важную роль в моём
внутреннем процессе. В данной статье я не преследую цели пропаганды
открытости к БДСМ, но я обнаружил, что говорить об этом опыте очень
важно для исцеления. Особенно это было важно на ранних стадиях,
когда я в меньшей степени верил, что моя сексуальность уходит
своими корнями в специфику отношений с другими людьми. И точно так
же текущий процесс разделения своего опыта с другими через
написание этой статьи послужило мне поводом увидеть себя таким,
какой я есть. Эта работа помогла мне стать честнее с собой и
установить контакт с теми чувствами, ощущениями и переживаниями,
которые были источником моего интереса к БДСМ.
Я знаю, что высказанные здесь мысли могут быть восприняты так,
будто бы мне кажется, что всем, кто на уровне переживаний вовлечён
в динамику БДСМ, необходимы изменения, которые привели бы к
подобному исцелению. Разумеется, более уместная для этого вопроса
точка зрения предполагает, что плюсы возможны в обоих вариантах, и
если всё остаётся как есть, это тоже хорошо. Но я бы предположил,
что такая форма принятия является признаком того, что человек уже
далеко продвинулся на этом пути. Если бы я мог принять всё
таким, какое оно есть, я бы уже стал другим.
В этой статье я попытался дать голос той части меня, которая
хочет быть «нижним» и проанализировал, что она может означать. В то
же время я постарался расширить перспективу понимания этого вопроса
через поиск смыслов процесса, за которым может стоять потребность в
близких и поддерживающих отношениях у клиентов, воспринимающих эту
проблему как исключительно сексуальную.
Нам необходимо стать более открытыми к тому, чтобы слышать эти
истории в нашей гештальт-практике. Мне кажется, по-настоящему быть
с этим можно лишь тогда, когда мы отбрасываем интерпретации и
проявляем интерес к тому, что непосредственно наблюдаем. Мы должны
преодолеть наши предрассудки и постараться создать пространство
открытости к телесному и метафорическому языку других людей, чтобы
проникнуться их миром и понять их боль.
